Burning for your touch

— Что значит ты тоже можешь к нему прикасаться? — шепчет Эвен Эскилю в тёмном коридоре. Он хмурится. Его сердце часто колотится в груди, гораздо чаще, чем ему бы хотелось. У него практически не было времени осознать тот факт, что он снова может прикасаться к Исаку. Но этих коротких мгновений хватило, чтобы в голове крепко засела пустая идея, что он опять стал особенным, мысль, что он как-нибудь сможет восстановить то, что было между ними раньше. Тщеславная мысль, и всё же. Желание быть особенным, быть единственным, кто способен на что-то, пусть даже это что-то — прикосновение к другому существу, разве не это означает быть человеком? — С каких пор?! — настаивает Эвен, потому что Эскиль так и не ответил. — Я не знаю, — шепчет тот, и в отличие от Эвена совсем не кажется взволнованным. — Ты разбудишь Исака и Линн. Ты знаешь, как им сложно засыпать? — Эскиль, ты должен сказать мне! — шепчет Эвен, едва не срываясь на крик и хватая Эскиля за предплечье, прежде чем виновато разжать пальцы. Он понимает, что никогда раньше не дотрагивался до Эскиля. После Исака прикосновения стали иметь гораздо больший вес. Стали более… значимыми. Более важными. Каждое прикосновение имеет значение. Столько всего теперь приобрело больший вес. — Нет, я не должен ничего тебе говорить, Остин, — отвечает Эскиль, и, кажется, недавнее прикосновение Эвена никак его не задело. Он делает шаг назад и сильнее запахивает халат. — Что я должен сделать — так это вернуться ко сну. Мы с тобой поговорим завтра. — Но… — Никаких но. Я возвращаюсь в постель, а ты иди и снова обними своего бойфренда. А завтра я обязательно отзову тебя в сторону, после того как ты приготовишься свой знаменитый омлет, о котором Исак недавно фантазировал целый час, и тогда мы поговорим. Договорились? — Исак не мой бойфренд, — еле слышно бормочет Эвен. — Что ты сказал? — Ничего. Поговорим завтра. И тебе придётся объяснить, почему ты называешь меня Остином. . Эвен делает, как ему сказали, и возвращается в комнату Исака. Он примерно на двадцать секунд позволяет себе погрузиться в тревожные мысли, а потом видит свернувшегося клубком Исака на его половине кровати, словно ожидающего возвращения Эвена, и чувствует, как напряжение отпускает его. Как он смеет расстраиваться от мысли, что другие люди тоже потенциально могут прикасаться к Исаку? Как он смеет? Это всё, чего хочет Исак. И Исак заслуживает шанс чувствовать прикосновение любого, кого пожелает. У Эвена нет никакого права горевать о потере дурацкого «эксклюзивного статуса». Совершенно никакого. Поэтому он ложится на кровать и смотрит на него. На Исака и его длинные ресницы, и острые черты лица в лунном свете. На Исака и его вьющиеся волосы, и его милый нос, и губы в форме изогнутого лука. На Исака и его стены, которые рушатся, когда его мозг не просчитывает хитрые схемы, когда он спит, когда он просто дышит. Сейчас кажется, что Исаку снится что-то приятное. Его лицо расслабленно, на нём нет и намёка на стиснутые зубы и резкие линии. Он больше не плачет. Но он по-прежнему лежит на боку, раскинув руки, словно ждёт, чтобы его обняли, словно его тело чувствует, где находится Эвен и открывается ему навстречу со всей естественностью. Словно магнит. Словно противоположно направленные силы, испытывающие одинаковое притяжение. Между ними больше нет связи, но Эвена по-прежнему тянет к нему. Кто-то назвал бы это обычным влечением. Эвен тянется к нему правой рукой, накрывает щёку ладонью и вздыхает, когда Исак трётся о неё, желая прикосновения даже в глубоком сне. Эвен касается его ямочки, осторожно проводит пальцами по коже, стараясь не разбудить, пытается быть нежным и мягким, потому что Исаку это нравится. У Исака тёплая кожа. Волосы по-прежнему влажные, и Эвен чувствует, как погружается рукой в этот жар. Ему бы хотелось касаться Исака везде. Но он не должен приближаться слишком близко. Сон уже смыкает его веки, обволакивает его мысли. Он не хочет, чтобы Исак проснулся утром и обнаружил, что прижимается к Эвену или что Эвен обнимает его. Исак может запаниковать и снова его обжечь. Эвен не придвигается к нему, отнимает руку и зевает в пятый раз. Он смотрит на Исака, он засыпает. Он спит. И когда он на мгновение просыпается посреди ночи, то чувствует Исака повсюду: грудь прижимается к груди, ноги переплетены, руки сомкнуты, Исак уткнулся лицом ему в шею, а губы Эвена совсем близко к его виску. Они словно единое целое. И Эвен хочет оттолкнуть его, вырваться из его объятий. Но сон снова манит его в свои сети. Ему так приятно, что Исак обнимает его, что он сам обнимает его в ответ. Ну как он может оттолкнуть его в таких обстоятельствах? Эвен спит. . Эвен просыпается, полный тревоги и дурных предчувствий. Иногда по утрам он забывает, где находится. Но не в этот раз. Сейчас он точно знает, где он, ещё до того, как открыть глаза и потянуться. Он всё ещё ощущает на себе тяжесть Исака, чувствует его запах на коже. Однако, когда Эвен наконец осмеливается открыть глаза и осмотреться, он понимает, что Исака нет. Исак не в его объятьях. Исак даже не в кровати. — Доброе утро, принцесса, — вкрадчивый голос Исака заставляет Эвена резко сесть. Сейчас он звучит гораздо ниже, чем всегда, и совсем не похож на его обычный голос. — Что? — Уже десять утра, — Исак делает паузу, чтобы откашляться, словно подслушал мысли Эвена. — Ты собираешься спать весь день? Он сидит за столом полностью одетый. Кажется, он читает книгу, поднеся кружку с кофе ко рту. И выглядит так, словно его совершенно не волнует присутствие Эвена в его кровати. — Эй? — снова говорит Исак, чуть склонив голову в сторону. Кажется, его забавляет, что Эвену нужно так много времени, чтобы ответить на обычную подколку. — Блядь, дай мне минутку, — стонет Эвен, и его голос тоже звучит ниже, чем всегда. Он садится повыше и вытягивает руки над головой. — Да, чувствуй себя как дома, — говорит Исак с явным сарказмом в голосе. — Может быть, ты хочешь заняться йогой в гостиной? Эскиль каждое утро проводит там занятия, на которые никто не ходит. — Погоди. Ты правда только что назвал меня принцессой? — Эвен прекращает потягиваться и, прищурившись, смотрит на Исака. — Возможно. А что? — Кто ты? — хихикает Эвен. — Неважно. Это называется юмор. — Ты назвал меня принцессой, — повторяет Эвен. — Мне нужно это задокументировать. — Ну… Делай, как хочешь, — Исак снова обращает всё внимание на книгу, его обычная холодная манера поведения, когда он контролирует каждый мускул в теле, намекает на то, что он не хочет никаких пререканий с утра пораньше. — Эскиль говорит, что каждый, кто проводит ночь в этой квартире, — принцесса. Так что тебя сегодня так часто будут называть. Эвен пытается улыбнуться, но вместо этого им овладевает тревога, поселившаяся где-то в животе. Внезапно он вспоминает причину, по которой мысли разрывают его мозг. • Он снова может прикасаться к Исаку. • Другие люди тоже могут к нему прикасаться. • Исак, возможно, проснулся в объятьях Эвена и тоже узнал об этом. • Они вчера провели полчаса, целуясь в душе, и теперь оба охрипли. Эвен не может выбрать, на чём сконцентрироваться. — Я бы сказал, что надеюсь, что не обжёг тебя прошлой ночью, но никто не просил тебя спать в моей кровати, — говорит Исак, тем самым заполняя пространство в голове Эвена. Ох. Вероятно, это означает, что Исак не проснулся, прижимаясь к Эвену, и что он понятия не имеет, что они снова могут прикасаться друг к другу, по крайней мере когда Исак спит. — Хм. Прости. Я слегка перепил вчера и не мог ехать домой на велосипеде. — Ты мог бы спать с Эскилем или даже Линн. — Ммм, да. Но… Я напился, так что не подумал, — врёт Эвен. — Как Эскиль мог разрешить тебе спать в моей комнате? — Исак встаёт и подозрительно прищуривается, и Эвена охватывает ещё более пугающее чувство. Он не помнит. — Ты не помнишь? — выпаливает Эвен. Он не уверен, что конкретно имеет в виду. Но надеется, что Исак покраснеет, или что он увидит на его лице тень понимания. У Эвена до сих пор болят губы после вчерашнего, после всех поцелуев, когда они посасывали, кусали и облизывали губы друг друга. Исак не мог забыть. Как это возможно! — Помню что? — Исак смотрит на него с непроницаемым выражением на лице. . Эвен всё ещё раздражён, когда Эскиль отводит его в сторону после завтрака. Он не спалил омлет, но был близок к этому. — Что у тебя с лицом? — Ничего, — вздыхает Эвен, пытаясь улыбнуться. — Не волнуйся. — Исак что, наехал на тебя за то, что ты его обнимал? — Нет. Он, э-э-э, не знает? То есть я думаю, что он забыл обо всём, что случилось ночью. — Что? — фыркает Эскиль. — Что?! — Тсс! — шепчет Эвен, оборачиваясь, чтобы убедиться, что Исака нет рядом. — Он нас услышит. — Прости? Он забыл?! — Эскиль презрительно усмехается. — Ну я этого не допущу. Я ни за что не позволю ему забыть, что он заблевал всю нашу ванную. Этот парень живёт с нами уже несколько месяцев, и он ни разу не удосужился убраться! И я знаю, что ты вчера старался изо всех сил, Эвен. Но я где-то читал, что нужно приложить много усилий, чтобы избавиться от рвоты и всего такого, так что мне придётся сидеть на липком унитазе ближайшие несколько недель. Так что нет, я не позволю ему забыть. — Боже, Эскиль! — Эвен морщится от картинок, внезапно наводнивших его мозг, но не может сдержать смешок. Эскиль — тот ещё персонаж! — Погоди, — хмурится он. — Он что, хм, он забыл и то, как вы… — Как мы что? — с вызовом спрашивает Эвен несмотря на то, что у него вспыхивают щёки, а зрачки расширяются. — «Тусовались» в душе? — многозначительно улыбается Эскиль, и Эвен не знает, как описать ту неловкость, что испытывает сейчас. — Я… Я не знаю. Я думаю, что он забыл обо всём, — признаёт он. — Но это неважно. Мы не с этим тут пытаемся разобраться. Как случилось, что ты можешь к нему прикасаться? Расскажи мне. . — Думаю, что к нему могут прикасаться только геи, — объясняет Эскиль. — Ну то есть Линн говорила, что тоже дотрагивалась до него. И она заявляет, что натуралка, но серьёзно, разве в наши дни остались натуралы? Я прав? — Хм. Ну, мне нравится твоя теория. Очень крутая. Но я сомневаюсь. Моя мама могла к нему прикасаться. Правда это было давно. — И? К чему ты? — спрашивает Эскиль с совершенно искренним недоумением. — Ну, она родила меня? — У лесбиянок тоже бывают дети, Эвен, — театрально вздыхает Эскиль. — Я думал, ты более образован в этом вопросе. Я разочарован. — Почему? — хихикает Эвен. — Я имел в виду, что знал бы, если бы моя мама была лесбиянкой. — Ей необязательно быть лесбиянкой. Она могла бы быть бисексуалкой. Ты ведь пан, да? — Эскиль, моя мама не бисексуалка. Ей не нравятся женщины. Точно тебе говорю, — продолжает настаивать Эвен несмотря на смех, рвущийся наружу. Ему ещё ни разу не приходилось быть участником подобного разговора. — Откуда тебе знать? Тебе не кажется, что ты слишком зашоренный и безапелляционный? Взрослым женщинам позволено любить других женщин. Я так разочарован, Эвен. Ты даже не представляешь. — Эскиль, боже… — Твоя мама что, делится с тобой деталями своей сексуальной жизни? Откуда ты знаешь… — Хм, почему мы обсуждаем сексуальную жизнь Юлие с утра пораньше? — Исак удивляет обоих, заставляя вздрогнуть от внезапного вмешательства в их разговор. Эвен беспокоится, что Исак подслушал их, и в то же время сбит с толку словами Эскиля. На самом деле он понятия не имеет, кто нравится его матери, и нравится ли ей кто-то вообще. Он теперь практически ничего о ней не знает. Эскиль хитро улыбается. — Да я тут немного поиздевался над твоим маленьким дружком, — хихикая, признаётся он. — Пожалуйста, Эскиль, оставь Эвена в покое. Думаю, ты уже достаточно сделал. — Я достаточно сделал? Я? И это говорит мальчик, который заблевал вчера всю нашу ванную. — Что? Не было такого! — в ужасе хмурится Исак. Он действительно обо всём забыл. Эвен не знает, смеяться ему или плакать. . — Хм, ты можешь остаться, если хочешь, — говорит Исак, когда Эвен заявляет, что пойдёт домой. — Ну типа. Я не знаю. Эвен мог бы восхититься внезапной скудностью лексикона Исака, тем фактом, что он теперь использует такие фразы как «ну типа». Он мог бы обратить внимание на его манеру поведения, на то, как он смотрит себе под ноги, вместо того чтобы буравить Эвена холодным взглядом. Он мог бы позволить себе поверить, что Исак ведёт себя застенчиво и нервно. Но ему нужно идти домой. Ему нужно уйти и подумать. Эти взлёты и падения напоминают непрекращающуюся езду на американских горках, и Эвен не может подавить постоянную тошноту. Ему просто хочется, чтобы игра в угадайку прекратилась хотя бы на несколько минут. Исак правда забыл? Или он притворяется, что забыл? Это вообще имеет значение? Кто мы друг для друга? Ты попросил поцеловать тебя. Я никогда никого не целовал так, как тебя. Я хочу сделать это снова, и это безумно пугает. — Нет, я лучше проведу день дома. У меня похмелье, голова болит и всё такое. — Окей. Понятно. Исак провожает его вниз, и на улице очень тепло для конца апреля. — Не хочешь сходить в бассейн на этой неделе? — спрашивает он Эвена, и его голос звучит низко и хрипло. Эвен надеется, что не заболеет из-за того, что так много времени провёл, целуясь под душем. Такое вообще бывает? Кто-нибудь может заболеть после подобного? — Не знаю. Я тебе напишу, — честно отвечает Эвен. — Окей. . Когда Эвен приходит домой, то видит, как Адриан развлекает Юлие на кухне. Его переполняет чувство вины, что он совершенно забыл о нём в последние двенадцать часов, что даже не подумал проверить свой телефон после их стычки с Исаком. — Я самая чмошная задница на планете, и мне нужно, чтобы ты меня простил, — приветствует его Адриан с искренним раскаянием в глазах, когда они оказываются в комнате Эвена. Адриан берёт его за руки, и Эвен инстинктивно вздрагивает, словно его тело чувствует неловкость, позволяя Адриану прикасаться к себе. — Ох. — Чёрт. Прости, — выпаливает Эвен. — Рефлекс. Это слово кажется тяжёлым и неправильным. Оно подразумевает, что у него выработался подобный «рефлекс» за то время, что он провёл с Исаком. Вряд ли можно было придумать что-то более неправильное. Потому что, когда они вместе, Эвену только и хочется, что прикасаться к нему. — Всё нормально, — вздыхает Адриан. — Я отправил тебе несколько сообщений, извиняясь, что вёл себя как мудак, но ты не ответил. И вот я здесь. — Ты вёл себя мерзко по отношению к Исаку, не ко мне. — Эх, я знаю! — снова вздыхает Адриан. — Я попробую с ним поговорить. Я попросил Эскиля мне помочь, но он сказал, что Исак, вероятно, не помнит. Упоминание об этом ранит. — Да, вероятно, не помнит. — Но мне всё равно жаль. Я напился, и он постоянно над тобой издевается, и он был таким высокомерным. Это действовало мне на нервы. — Исак надо мной не издевается, — хмурится Эвен. — Я знаю. Я имел в виду, что он заставляет тебя страдать из-за всех этих чувств. — Что? Я не страдаю, какого хрена? — нервно хихикает Эвен. — Я просто беспокоюсь за него. Вот и всё. — Ну да, точно. Адриан проводит у него весь день. Он смотрит фильм в гостиной с Юлие, пока Эвен спит в своей комнате. Ему нужно спать. Ему нужно именно это. Когда он спит, он не думает. Поэтому Эвен спит. . Исак присылает Эвену сообщение, что он стоит у двери его квартиры в 00:23. — Чёрт! — стонет Эвен, когда понимает, что на часах 00:31 и Исак уже, наверное, ушёл. Эвен выбегает из комнаты, бросаясь к двери, и случайно будит Адриана, который спит под лёгким пледом на диване перед телевизором. — Исак. — Привет, — шепчет тот, вероятно, думая, что Юлие спит. На нём одна из старых футболок Эвена, одна из четырёх, которые он украл, прежде чем отправиться в лабораторию. Эвен понятия не имел, что они до сих пор у него. Напоминание об этом заставляет его мечтать о времени, когда всё было проще, нежнее, мягче. Исак кажется смущённым, словно ему стыдно, что он снова стоит у его двери. Эвену интересно, помнит ли он все разы, когда такое уже случалось с ними, когда они уже шептались у его дома. Он думает, помнит ли Исак тот вечер, когда Эвен затащил его в квартиру, не говоря ни слова, чтобы обнять, прижимая к стене. — Что случилось? — обеспокоенно спрашивает Эвен, потому что, с чего бы Исаку приходить к нему так поздно, если они виделись утром. — Ничего. Просто. Я просто хотел… Исак замолкает. И Эвену нужно мгновение, чтобы понять, что это из-за того, что позади него стоит Адриан в одних трусах. — Что происходит? Эвен, возвращайся в кровать, — бормочет Адриан хриплым от сна голосом. — Ох, — выдыхает Исак. — Я, э-э-э… Прости. Я не думал… — Эй, подожди! — Эвен хмурится из-за произнесённых Исаком слов. Он чувствует, что прямо сейчас происходит какое-то недопонимание. Всё, как в раздражающих сценах в сериалах. Исак придумывает сейчас что-то в своей голове. — Нет… — Я… Я пойду. Было очень самоуверенно с моей стороны прийти сюда так поздно без предупреждения. Я не должен был полагать, что ты… — Это не то, что ты думаешь! — перебивает его Эвен, надеясь, что мать этого не услышит. Он оборачивается к Адриану, до которого наконец доходит, что происходит. — О, привет, Исак, — здоровается он, и в его голосе нет злости. — Э, Адриан. Просто иди спать. Всё нормально, — оборачивается к нему Эвен. И он особо не задумывается, когда кладёт руку Адриану на плечо. Это обычное прикосновение, которым он поделился бы с каждым. Это просто прикосновение. Но выражение лица Исака разрывает его сердце. Это всего лишь прикосновение, но его достаточно, чтобы на лице Исака отразилось опустошение. — Он просто спит на диване. Между мной и Адрианом ничего нет, — со всей искренностью говорит ему Эвен, когда закрывает дверь, и они остаются вдвоём в слабо освещённом коридоре. Он тоже без футболки, но надеется, что Исак поверит ему. У Эвена нет причин ему врать. — Это неважно. Мне всё равно. Лжец. — Я просто хотел удостовериться, что ты в порядке, потому что сегодня утром ты выглядел расстроенным, и я пошёл гулять, потому что не мог заснуть. Вот и всё, — продолжает Исак. — Мне всё равно, чем ты занимаешься с Адрианом. Я знаю, что у тебя есть нужды. Мне всё равно. — Я не говорю, что тебе не всё равно. Я говорю, что между нами ничего нет. — Но могло бы быть. Что-то. Могло бы. — Что? Нет, не могло бы. О чём ты… Эвен замолкает. Теперь до него доходит. Он соображает немного медленнее, чем Исак. Иногда ему нужна минута, чтобы осознать происходящее. Исак не имеет в виду вероятность того, что Эвен хочет каких-то отношений с Адрианом. Он говорит о вероятности и возможности существования Эвена&Адриана. Здесь есть возможность, а не вероятность. Эвен&Адриан. Они могли бы, если бы захотели. Эвен&Исак. Они бы не смогли, даже если бы захотели. Ревность и обычная зависть, потому что у Исака даже нет возможности хотеть? Эвен не знает. — Но не будет, — отвечает Эвен на языке Исака и надеется, что он поймёт. — Это неважно. Исак уходит. Эвен думает, размышляет, возвращается к ежедневным сценариям. Это неважно. Это неважно. Это неважно. . Эвен не видел Исака уже несколько дней. Он не сообщил ему предполагаемую дату похода в бассейн. И Исак в свою очередь уже давно не отправлял ему никаких язвительных сообщений. Между ними установилась тишина, и Эвен пытается понять, стал ли тому причиной инцидент с Адрианом. Но опять же он сделал всё, чтобы объясниться, чтобы в голове Исака не осталось сомнений. Так что, если он хочет всё усложнять, в этом нет вины Эвена. Это неважно. Эвен начинает понемногу выпускать телефон из рук, больше не ожидая, что Исак свяжется с ним. В один из дней он отправляется плавать без него. Он проплывает несколько бассейнов, сначала лениво, потом с большим старанием. Когда он заканчивает, его лёгкие горят, но ему приятно, что есть что-то ещё, на чём можно сконцентрироваться, что-то, что можно делать самому и для себя. Это очень приятно. Он проводит время с Муттой и парнями, когда ему звонит Леа. У неё истерика. — Мне нужно с тобой встретиться. . На Леа очаровательное платье в цветочек и новенькие кеды. Её ноги свешиваются с высокого табурета, на который она забралась. — Привет, — Эвен неловко машет ей, заходя в маленькую кофейню. Он не видел Леа с тех пор, как она проклинала Исака, обвиняя в том, что он разрушил их семью. Эвен немного нервничает. — Как у тебя дела? Когда ему удаётся взглянуть на неё украдкой, он замечает, что она не слишком хорошо выглядит. Пустота в её глазах напоминает ему об Исаке, тёмные круги под ними тоже кажутся слишком знакомыми. Она мало спит. Эвен уверен. — Что случилось? — спрашивает он, и улыбка слетает с его губ. — Эвен, мне нужно, чтобы ты был со мной честным. Мне нужно, чтобы ты сказал мне правду, ладно? — просит она его, и её голос дрожит от эмоций, которые она никогда не демонстрировала при нём раньше. — Пожалуйста. — О чём ты? Что происходит? — Это правда? — спрашивает она, наклоняясь ближе несмотря на то, что он стоит, а она по-прежнему сидит на табурете. Они практически на одной высоте. — Что именно правда? — Всё это дело с эмансипацией. Слова Исака о том, что они делали с ним. Это правда? Ох, милая. У Эвена замирает сердце. Исак не хочет, чтобы она знала. Их родители хорошо к ней относятся. Эвен с уверенностью судит об этом, глядя на её новую одежду и подмечая полное непонимание ситуации. Исак никогда бы его не простил. — Я… Я не знаю. — Эвен, пожалуйста, не ври мне! Я знаю, что мы не близки. И я знаю, что я просто глупый ребёнок, но мне нужно знать. Это правда, что они причиняли ему боль, что они были с ним жестоки? Это правда — то, что все говорят? Я не могу это вынести! Пожалуйста, скажи мне. Теперь в её глазах стоят слёзы, и Эвен вдруг понимает, что не знает ответов на её вопросы. Он не знает, что именно их мать сделала с Исаком. Он не знает о степени эмоционального и психологического насилия, с которым он столкнулся. Всё, что он знает, — это результат, те душевные травмы, что проявляются в поведении и реакции Исака на большинство вещей. Всё, что он знает, — что они заставили Исака жить в подвале и что у его матери не всё в порядке с головой. — Я не знаю. Правда не знаю, — говорит он ей. Она отворачивается от него, чтобы достать что-то из своего тёмно-фиолетового рюкзака, и её трясёт от переполняющих чувств и нервов. Эвен не знает, чего ждать, когда она кладёт на стойку между ними четыре старые помятые тетради. — Я нашла это, — выдыхает она, — в коробке дома. Их намного больше, но они одинаковые. Они все одинаковые. — О чём ты говоришь? — хмурится Эвен. — Они принадлежали Исаку, эти тетради. Я не знаю, почему папа спрятал их в ящике со всяким барахлом, но он сделал это. Там стоят даты. И я теперь не знаю, что думать. Я не знаю, но даты совпадают с тем временем, когда мама совсем слетела с катушек в моём раннем детстве, и когда Исак начал становиться… таким. Эвен берёт одну из тетрадей, не зная, чего ожидать. Леа выглядит смущённой и испуганной, и Эвен не уверен, что имеет право заглядывать в мысли тринадцатилетнего Исака. Он не уверен, что Исак простит его. — Просто забери их, — говорит ему Леа. — Я не знаю, что делать. Ты единственный человек, к кому я могу обратиться. . Эвен выкуривает целую пачку сигарет. Он бродит по городу, останавливается в районе Акер Брюгге, чтобы посмотреть на открывающийся вид, стоит там, пока мурашки не перестают бежать по коже. Потом он снова идёт, и идёт, и идёт. Около пяти вечера он звонит единственному человеку, к которому может обратиться. . — Боже мой, — вздыхает Эскиль. Сначала он осторожно переворачивает страницы, одну за другой, словно ожидая увидеть какие-то другие слова, потом сдаётся и быстро пролистывает остальное. Одно и то же предложение, написанное снова и снова, заполняющее каждую страницу, каждый уголок, словно глупое наказание, которое часто используют учителя в начальной школе. Только вот эти слова не о том, что нельзя жевать резинку во время урока или забывать делать домашнее задание. Нет. Слова говорят о чём-то ином. О чём-то личном. О чём-то болезненном. О чём-то, что может быть правдой, но не до такой степени. О чём-то, что тринадцатилетний мальчик не должен был писать большими буквами снова и снова, словно высекая эти слова в своём сердце, в своём мозгу, в своей душе. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ. Эскиль отбрасывает первую тетрадь и пролистывает вторую. На его лице не остаётся никаких следов обычного бьющего через край энтузиазма. Лишь опустошение и беспокойство. Эвен молча курит, сидя рядом с ним. Эскиль позволяет ему курить в гостиной коллективета, потому что Исак ушёл на ежедневную прогулку с Линн, а ещё, возможно, потому, что видит, что дым и саднящее чувство в горле — единственные вещи, что помогают Эвену сейчас удержаться на плаву. Эскиль держится за голову. Эвен курит. — Господи блядь боже мой. С чем мы тут имеем дело?! — наконец восклицает Эскиль, отбрасывая в сторону четвёртую тетрадь. — Его сестра говорит, что в их доме есть ещё такие тетради, — говорит Эвен хрипло и ровно, словно этот голос принадлежит человеку, которому всё равно. — Я не знаю, кем должен быть тринадцатилетний мальчик, чтобы пытаться так себя депрограммировать. — Ты думаешь, он понял, что, возможно, гей, и решил сделать это с собой в тринадцать?! — Его мать немного не в себе. Возможно, он боялся её. Возможно, он прочитал о каком-то методе в интернете, или ещё что-то. — Что, в каком-то блоге о репаративной терапии геев для чайников? Эскиль не выдерживает первым и начинает глупо хихикать. Это жуткая ситуация. Всё это ужасно. Эвену очень неприятно, что он узнал об этом и поделился с Эскилем. Но он доверяет ему, и правда не мог держать всё в себе. Он бы сошёл с ума, если бы попытался справиться в одиночку. Они вместе смеются над дурацкой шуткой Эскиля. — Это примерно в то время, когда он… — Эскиль замолкает, подбирая слова. — Примерно в то время, когда он что? Начал обжигать людей? — Да, помимо всего прочего. — Чего именно? — Эвен садится и бросает окурок в чашку. — То, о чём ты не хочешь мне говорить? То, что ты не позволяешь мне увидеть? — Да. Думаю, так. Эвен замирает, чувствуя, как болезненно сжимается сердце. Грудь Исака. Та его часть, которую он никому не показывает, словно это ключ к пониманию его сути, словно любой сможет разгадать его, если увидит. Эвену больно. В груди всё сжимается. Он думает, похожа ли эта боль на ту, что, по его словам, чувствовал Исак, когда смотрел на него. Это тёмные мысли, слишком тёмные. Они возвращают Эвена туда, где он не был уже несколько лет. И всё же. Исак намеренно причиняет себе боль?! — Блядь! — Эвен резко вскакивает, попутно отодвигая столик. — Тебе нужно успокоиться. Ладно? Я знаю, что сорваться легко, но это не наша битва. Речь сейчас не о тебе и не обо мне. Это его история. Всё, что мы можем сделать, — это быть рядом, пока он справляется со всем. Мы не должны расстраиваться. Мы не должны строить теории и осуждать его. — Я знаю. Я знаю, боже! Он, наверное, рассказывал тебе о моём так называемом комплексе спасителя. Если уж он говорил о моём омлете, но явно упомянул и свою любимую теорию всех времён и народов. — Нет, не рассказывал, — улыбается Эскиль. — Но я и сам вижу. — Я действительно такой невыносимый? — вздыхает Эвен. — Нет. Ты просто слишком сильно его любишь. Эвен задыхается, услышав это. Что? — Я не люблю его, — поправляет он Эскиля, нервно хихикая. — То есть ты его ненавидишь? — возражает тот. — Что? Нет! Просто есть и другие варианты. — Он тебе безразличен? Эвен упирается руками в бока, и этот день и так уже выжал его эмоционально, опустошил, выставил напоказ его слабости. Так что нет. Он не будет это обсуждать. Не сегодня, не сейчас, не с Эскилем. — Как бы я хотел, чтобы я кому-то был настолько же безразличен, — дразнит его Эскиль, и Эвен не может вестись на это. — Надеюсь, ты не думаешь, что я кусок дерьма, раз поделился с тобой тем, что показала мне Леа, — говорит Эвен, меняя тему, потому что ему это необходимо. — Просто я знаю, что ты заботишься о нём, и я впервые в жизни не хотел торопиться и делать что-то, не подумав. — Ну, благодаря тебе я, наверное, усыновлю Исака до конца года, — театрально вздыхает Эскиль. — Но не волнуйся. Думаю, что сделал бы то же самое на твоём месте. Некоторые секреты становятся менее опасными, когда делишься ими. Кажется, я теперь начал лучше понимать ситуацию. — Ситуацию? — Да. Я бы тебе рассказал, но Исак никогда меня не простит. — Значит я так никогда и не узнаю, — протестует Эвен. — Если он не хочет, чтобы ты знал, то, возможно, тебе и не стоит. — Разве это справедливо? — Дело не в справедливости. Ты не в праве решать, справедливо ли это. Некоторые истории должны быть рассказаны тем, кто их проживал, они не наши, чтобы ими делиться, — говорит Эскиль. — Разве у тебя не бегут мурашки по коже, когда кто-то пытается рассказать твою историю? Даже если они повторяют твои слова, разве тебя не раздражает, что кто-то пытается делать это, хотя эта история им не принадлежит? Как те фильмы о геях, которые умирали в 80-е, снятые натуралами. Разве тебя не бесят такие фильмы? — Он никогда ничего мне не расскажет, — признаёт Эвен, чувствуя разочарование и опустошение. — Он мне не доверяет. — Доверяет. Мне кажется, что это ты не доверяешь ему.