Burning for your touch

________________________________________ Гераклит 19:00

Как насчёт бассейна завтра?

Он завтра закрыт

Серьёзно? Можем пойти в другой?

У меня нет абонемента

Тогда послезавтра?

Можно Но почему, что случилось?

Ничего Просто давно тебя не видел

Вообще-то ты можешь увидеть меня и не в бассейне

Но тогда я не смогу к тебе прикасаться

Кто сказал, что я позволю прикасаться к себе в бассейне

Дело в возможности что-то сделать А не в самом действии

Ты понимаешь

Да

Не думаю, что ты осознаёшь, как меня это расстраивает

Мне жаль

Я могу зайти к тебе завтра Кто знает Может, дождь пойдёт

У меня есть ванна

А у меня есть кухня. И что?

________________________________________

Исак приходит днём. На нём футболка Эвена, тёмно-синие джинсы, грязные кеды и снепбек. У него горят щёки, а зелёные глаза полны надежды. Открыв дверь и увидев его, Юлие вскрикивает от радости. Она готова броситься к нему с объятьями, но Эвен встаёт между ними, прежде чем она успевает сделать это. — Ты мне не сказал, что Исак придёт. Как ты мог! — жалуется она Эвену, надевая туфли. Она идёт на встречу с друзьями, и Эвен понятия не имеет, правда ли это. Внезапно в его голове возникают картинки, на которых мать встречается с любовницей, и у него на секунду перехватывает дыхание. — Юлие, всегда так приятно вас видеть, — говорит ей Исак, и он такой милый, когда старается быть вежливым и очаровательным. Неудивительно, что он так нравится Юлие. Она никогда не проявляла подобной радости при встрече с Адрианом. — Я всегда могу отменить встречу и провести время с вами, мальчики. Что скажете? — Мам, — Эвен улыбается ей, но в его тоне явно слышится мольба уйти и оставить их вдвоём. — Ладно, ладно. Я ухожу. Развлекайтесь. Когда дверь за ней закрывается, они оба смотрят под ноги. Воздух кажется густым и тяжёлым, напряжение — явным и ощутимым, и Эвен подумывает, не прижать ли Исака к стене и не зацеловать до потери сознания, не плюнуть ли на связь или её отсутствие, на возможные ожоги, не забыть ли о «Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛ», как вдруг Исак нарушает молчание. — Итак. — Итак, — повторяет за ним Эвен. — Где Адриан? — Я не знаю. — Разве он теперь не твой бойфренд? Эвен закатывает глаза и проходит мимо Исака на кухню. — Ты ужасно раздражаешь. Ты в курсе? — Прости? Я всего лишь задал вопрос. Не надо быть таким чувствительным, — огрызается в ответ Исак, но когда Эвен оборачивается, чтобы посмотреть на него, то видит, что он улыбается. — Сегодня не будет дождя. — Я слышал. — Но у меня по-прежнему есть ванна. — Ты хвастаешься своей ванной перед всеми, кто приходит к тебе домой, или только перед людьми, к которым ты физически не можешь прикоснуться, если не промок или не находишься в водном пространстве? — Второе, — улыбается Эвен. — Обидно, — кривится Исак, потом заходит на кухню. Он снимает куртку и вешает её на стул. Но лишь когда Исак стаскивает с себя перчатки, снепбек и кеды, сердце Эвена начинает трепетать в груди. — Но, полагаю, я вижу физические и психологические преимущества того, что ты предлагаешь, говоря о своей ванне. Так что я не слишком возражаю. — Ты не слишком возражаешь? То есть немного возражаешь? — Ну то есть я не на 100% согласен. У тебя слишком длинные ноги, и я тоже большой. Не знаю, заметил ли ты, но я немного вырос. Существует вероятность, что мы заработаем судороги и потянем мышцы, если попробуем сделать в ванне то, что ты предлагаешь. И эти негативные последствия могут перевесить преимущества, а именно выделение полезных химических веществ. — Прости, я перестал следить за твоей речью, после того как ты сказал, насколько ты «большой». — Ой, отъебись, — Исак закатывает глаза, но улыбается, и закрывает лицо руками, словно не хочет, чтобы Эвен это видел. Он такой милый. — То есть ты здесь для того, чтобы в твоём теле выработались полезные химические вещества? — Эвен останавливается напротив него, возможно, чтобы вдохнуть его запах. Ему нравится наблюдать, как тает решительность Исака, когда они так близко друг к другу. — Да. Почему бы и нет. Раз я здесь. Ну, понимаешь, — бормочет он, не отрывая глаз от пола. — Мой психотерапевт в отпуске на этой неделе. Моё психическое здоровье под угрозой. — Ты такой врун, — усмехается Эвен и тоже разувается. — Как и ты, — улыбается Исак, повторяя движения Эвена, словно он не может больше ждать. — Но теперь нет связи, за которой можно было прятаться, — шепчет Эвен. И они слишком близко. — Мы просто примем ванну. Возьми себя в руки, в этом нет ничего особенного. — Это ты возьми себя в руки. . Исак был прав. Ванна слишком маленькая для них обоих, но они справляются. Эвен никогда раньше не оказывался в ней в трусах, но «Всё для Исака Вальтерсена, так ведь». — Ты сам этого хотел. Ты это предложил! — возражает Исак. — По ходу да. На Исаке чёрные трусы и футболка Эвена, и он выглядит ещё более неприступным и готовым дать отпор, чем до того, как они забрались в ванну, словно снова уговорил себя вернуться к обычной холодности. Оборонительные стены высоки, слишком высоки. Того Исака, что попросил Эвена о поцелуе в душе, сейчас здесь нет. «Пока нет», — раздаётся в голове Эвена тихий шёпот. Они с грехом пополам устраиваются в воде. Они сидят лицом к лицу в разных концах ванны. Ноги Эвена широко разведены и согнуты, Исак подтянул колени в груди, устроившись между его бёдер. Они практически не касаются друг друга. Но это неизбежно. Из крана льётся тёплая вода, помогая заглушать мысли и неловкость. Какими бы особенными ни были их отношения и сейчас, и в прошлом, сложно придумать платоническое объяснение тому, что они вместе принимают ванну, пусть даже они не полностью раздеты. Сложно относиться к этому объективно, или отрицать существующее притяжение, или пытаться успокоить собственные нервы. Ничто из происходящего не является обычным. Эвен ничего не может поделать с тем, что чувствует, чего хочет. Однако Исак даже не смотрит на него. Сконцентрируйся. Точно. Это не сексуальный эксперимент. Целью этого мучительного процесса является попытка заставить Исака открыться ему. — Почему ты никогда не снимаешь футболку? — спрашивает Эвен, стараясь, чтобы его голос звучал игриво, чтобы в случае чего можно было обернуть всё в шутку. И у него получается. Нет ощущения, что Исака как-то задел или обидел его вопрос. — Ты и так обливаешься слюнями, даже когда я в одежде. Я стараюсь пощадить тебя, — шутит Исак. И Эвен понятия не имеет, откуда у него вдруг взялось чувство юмора. — Ну надо же что могут сделать несколько месяцев жизни с Эскилем. — Ты должен прекратить хвалить его каждый раз, когда я лишаю тебя дара речи, окей? Ха-ха. Если бы Исак только знал, сколько раз лишал Эвена дара речи, а ещё возможности дышать и думать, и вообще делать что-либо. Если бы он только знал, как Эвен себя чувствует сейчас, сидя в собственной ванне в нижнем белье и глядя на парня, чьи стены пытается сломать. На того самого парня, чьё лицо обрамляют мокрые кудряшки, на парня, у которого длинные и густые ресницы и жаждущая благоговейных прикосновений кожа. Если бы он только знал. — То есть я так понимаю, что ты в ближайшее время не собираешься демонстрировать свои соски, — говорит Эвен, которому наконец удаётся откашляться и перестать пялиться на него. — Не думаю, что ты переживёшь вид моих сосков, Бэк Насхайм, — улыбается Исак, но быстро отводит взгляд, и что-то похожее на грусть мелькает в его глазах. — Почему нет? Они слишком большие? У тебя их пять? — Нет. Просто… Не думаю, что ты захочешь их увидеть. Ох. Ох. — Я хочу, — говорит Эвен со всей серьёзностью, стараясь не обращать внимание на то, как сердце больно сжимается в груди. Они замолкают, и все тайны между ними внезапно становятся слишком тяжелыми. Тишина оглушающе бьёт по ушам. — Что бы это ни было, мне всё равно, — обещает Эвен. — Правда. Клянусь. Исак не отвечает. Теперь ему, кажется, неловко, будто он жалеет, что пришёл, словно это не то, на что «он подписывался». И это правда. Он пришёл за своей дозой прикосновений и полезных химических веществ, а не для того, чтобы его допрашивали или заставляли говорить о травме, полученной в детстве. — Это неважно, — отмахивается Исак. И Эвен понимает. Он знает, как трудно бывает говорить об определённых вещах. Он знает, как секреты становятся тяжелее, чем следовало, когда их хранишь внутри себя какое-то время. Он знает. Эвен знает, как сам притворяется, что некоторые события никогда не происходили. Он знает, как трудно довериться, открыть кому-то ту часть себя, которую и себе доверить не можешь. Эвен знает. — Ты в порядке? — настороженно спрашивает Исак. Он — настоящая загадка, человек с гораздо более развитым эмоциональным интеллектом, нежели Эвен. И Эвен мог бы поведать ему о непреодолимом чувстве стыда, только что охватившем его тело и заставляющем опустить руки в воду, чтобы спрятать кожу, покрывающую их. Эвен мог бы рассказать ему свои самые сокровенные тайны и выпытать из Исака его секреты. Но он не будет. Перспектива использовать собственную историю, чтобы заставить Исака открыться, внезапно кажется возмутительной и неприемлемой. Он не будет манипулировать чувствами Исака, предлагая ему узнать о его собственной травме. И всё же он даст ему кое-что. Секрет. Не тот самый, но тем не менее. — Примерно год назад я поджёг свою комнату, — задумчиво сообщает Эвен. — Не знаю, слышал ли ты уже об этом. — Да, — практически мгновенно отвечает Исак со вздохом. Кажется, он задерживал дыхание, словно ожидал, что Эвен заговорит о чём-то другом. — Кто тебе сказал? — Арвид, но я не стал особо его слушать. Теперь Эвен понимает, о чём говорил Эскиль. Он хмурится, представляя версию случившегося, представленную Арвидом. — Почему? — Потому что это не история Арвида. Он просто повторял то, что, по его мнению, знал, — отвечает Исак, словно может читать его мысли. Иногда это пугает. — Ну… Особо нечего рассказывать, — вздыхает Эвен. — У меня был серьёзный маниакальный эпизод, к которому добавилась боль оттого, что лучший друг меня отверг, плюс стыд от факта, что у меня вообще возникли подобные чувства к парню. В тот момент я был одержим огнём, так что всё одно к одному… А потом мой отец ушёл, и всё пошло к чёрту. Эвен замолкает и делает глубокий вдох. Он не уверен, что когда-либо говорил об этом так осознанно и объективно. Не уверен, что ему вообще когда-либо приходилось это делать. — Мне жаль, — говорит Исак серьёзно. — Не стоит. — Спасибо, что рассказал мне. — Почему ты всегда благодаришь меня, когда я тебе что-то рассказываю? — спрашивает Эвен, возвращаясь мыслями к тому вечеру, когда показал Исаку сообщения, которые отправил своей матери. Он помнит, как Исак поблагодарил его, что он поделился этим с ним, как поцеловал его в щёку и был самым милым человеком на земле в ту ночь. — Потому что ты не обязан рассказывать мне о своей травме и делиться своими секретами, — отвечает Исак. — Ты мне ничего не должен. И тем не менее ты всё же решаешь рассказать мне. Это комплимент мне как личности. — Комплимент тебе как личности? — Делясь со мной чем-то, ты подразумеваешь, что я надёжный человек. Ты на время становишься уязвимым и подвергаешь себя угрозе того, что я использую твои секреты, — объясняет Исак. — Но ты не используешь мои секреты. — Нет, конечно. Чаще всего риски, ассоциирующиеся с тем, чтобы доверить кому-то свои тайны, сильно раздуты из-за испытываемой паранойи. И ты прав, полагая, что я не использую то, что ты только что рассказал мне. И тем не менее. Приятно знать, что ты считаешь, что можешь мне довериться. — Ну это сложно назвать секретом, — пожимает плечами Эвен. — Все знают, что произошло. — Но никто не знает твою версию случившегося. Секрет в том, что ты чувствовал в тот момент, а не в том, что случилось. — Это самый серьёзный разговор, который я когда-либо вёл в ванной. — Ну, а чего ты ожидал, когда приглашал меня? — улыбается Исак. — Не знаю. Что ты покажешь мне свои соски? — Эвен улыбается в ответ. Это сложный разговор, но улыбка Исака помогает чувствовать себя лучше. — Думаю, это интересная метафора для того, что ты пытаешься заставить меня довериться тебе. — О чём ты? — Мы оба знаем, почему ты вдруг заинтересовался этой частью моего тела. — Я не понимаю, — Эвен хмурит брови. — Для человека, который так сильно наезжал на меня за то, что я манипулирую людьми, ты не слишком-то возражаешь, когда делаешь это сам. Эвен замирает, открыв рот. Исак видит его насквозь. Разумеется. — Не знаю, о чём ты говоришь. — Ты сам это сказал. Я никогда не снимаю футболку. Это означает, что у меня есть какой-то секрет, который раскроется, если я наконец её сниму, — продолжает Исак. — Ты заманиваешь меня в ванну и спрашиваешь об этом. И когда я отмахиваюсь от твоего вопроса, ты внезапно открываешься мне. — Может, мне просто захотелось поделиться с тобой. — Враньё, — с улыбкой возражает Исак. Он не кажется слишком расстроенным неудачной попыткой Эвена. И он прав. Эвену стоит задуматься о двойных стандартах. — Прости, — наконец говорит он, не отводя взгляд от Исака. — Да ладно. Я сам манипулировал тобой всего-то раз сто. — Триста семь, — называет случайное число Эвен. — Вижу, ты ведёшь статистику. — Стараюсь собрать аргументы в свою пользу. Ты так часто третировал меня, тебе не кажется? Может, я всё же заслужил шанс увидеть твои соски, — шутит Эвен. — А что если у меня их пять? — Три дополнительных для ласк. — Боже. Заткнись, — Исак обрызгивает его водой, заставляя Эвена хрипло рассмеяться. . — Кто был последним человеком, с кем ты был честен, Эвен? — спрашивает Исак, и то, как он произносит его имя, заставляет сердце Эвена затрепетать. Он играет с водой, складывая ладони лодочкой и поднимая их, прежде чем позволить ей струиться сквозь пальцы. — Что? — Ну то есть кому ты в последний раз доверялся? Если не брать меня сейчас. Эвен думает. Он откидывается на край ванны и глубоко задумывается. Он не уверен. — Что ты имеешь в виду под «доверился»? — произносит он. — Говорил кому-то о том, что тебя беспокоило. О чём-то тяжёлом, что, возможно, тревожило тебя. Эвен думает. — Эскиль? Исак встречается с ним взглядом, и в его глазах плещется вызов и немного обиды. — О том, что касается тебя, а не меня, — уточняет Исак, и выражение его лица явно говорит о том, что для него не новость, что Эскиль и Эвен говорят о нём. — Ну не знаю. Наверное, моя мама, — отвечает Эвен. — Я не уверен. — Потому что ты доверяешь своей матери. Потому что ты знаешь, что она никогда тебя не подставит. — Хм, ну да, наверное. — Видишь, у меня такого нет. Эвен садится и внимательно смотрит на него, следит за каплей воды, стекающей по одному из завитков его волос. Эвен пытается отвлечься от его невероятной красоты. Красота Исака потрясает его в совершенно неподходящее время, как, например, сейчас, когда Исак вот-вот расскажет что-то важное и личное. Эвен продолжает смотреть на каплю воды. — Когда я в последний раз доверился своей матери, я потерял чувство осязания. Эвен пытается встретиться глазами со взглядом Исака, но тот смотрит на воду. — После подобного сложно кому-то доверять, — продолжает Исак. — Откровенно говорить о чём-то не кажется больше простым и естественным. Скорее противоестественным. Проблематичным. Пугающим и вызывающим тревогу. — Я понимаю, — кивает Эвен, принимая объяснение Исака, осознавая, почему он не может ему довериться. Если Исак захочет рассказать, как его мать повлияла на потерю осязания, он расскажет. Эвен не будет на него давить. — Правда? — Правда, — говорит Эвен. — Теперь люди предпочитают тратить кучу денег, чтобы рассказывать о своих проблемах незнакомцам, даже не пытаясь довериться кому-то близкому. — Но это против природы. Ты в курсе? Кант говорил, что у всех людей существует сильное желание раскрывать душу. Он говорил, что это человеческая необходимость. — Я думаю, что некоторые люди предпочитают держать всё в себе, — пожимает плечами Эвен. — Я не чувствую потребности что-то раскрывать. — Некоторые поспорили бы с тобой, сказав, что это результат разочарования и негативного опыта, полученного во время предыдущих попыток кому-то довериться. Что, возможно, ты открылся кому-то в рискованной ситуации, и тебе причинили боль, поэтому ты никогда не пытался этого повторить. Так что это всё равно противоестественно. — Похоже, всё во мне противоестественно, не так ли? — шутит Эвен, но Исак не смеётся. — Почему ты не говоришь о важных вещах со своими друзьями? — спрашивает он, практически без усилий переводя разговор с себя на Эвена. — Они хорошие друзья, которые тебя не предадут. — Я не хочу быть обузой. — Я уверен, что они никогда не будут так тебя воспринимать. — Мои мысли мрачнее, чем их. Если я расскажу им о своих мыслях, они станут иначе меня воспринимать. Они начнут искать эту темноту во всём, что я говорю или делаю. Они начнут видеть её повсюду. Возможно, я не хочу, чтобы они видели, что происходит в моей голове. Возможно, это в какой-то момент станет обузой для меня. — Ты говоришь о мраке, но я вижу в тебе только свет. Исак произносит эти слова с такой лёгкостью, но потом резко вздыхает. Он выглядит так, словно только что заметил, что высказал свои мысли вслух. Он краснеет, отводит глаза, нервно играет пальцами. Эвен одновременно польщён и потрясён. Он не очень понимает, как продолжать разговор. Это тот момент, когда они, поговорив о философии и психологии, должны броситься друг к другу? Должен ли Эвен теперь его поцеловать? Хочет ли Исак, чтобы его целовали? Вырабатываются ли в их организмах сейчас полезные химические вещества? Они даже не касаются друг друга. Исаку, кажется, ужасно неуютно. Эвен не может отвести глаз от ещё одной капли, стекающей по его волосам. — Можно я помою тебе голову? — ни с того ни с сего спрашивает он. . Исак закрывает глаза и урчит, словно котёнок, пока Эвен массирует ему голову. Они по-прежнему сидят лицом друг к другу, и Эвен рад, что у него длинные руки и он может дотянуться до волос Исака. Его ноги по-прежнему раскинуты в стороны, в то время как Исак сидит, притянув колени к груди. Эвен со всей тщательностью скользит руками по голове Исака. Он не торопится, снова и снова проводит большими и указательными пальцами по тем местам, прикосновение к которым заставляет Исака расслабляться и вздыхать. Он намыливает его волосы шампунем, мягко тянет пряди до тех пор, пока Исак не начинает издавать неприличные звуки подлинного наслаждения, словно больше не может держать их в себе. Они не разговаривают во время этого кропотливого процесса. Эвен не знает, почему вдруг предложил это, но, кажется, никто из них не жалеет, когда он выдавливает в ладонь новую порцию шампуня и начинает мыть Исаку голову во второй раз. Исак опирается на него, пока Эвен старательно намыливает его волосы. Исак даже не пытается больше сохранять показное равнодушие, его губы приоткрыты, и он выглядит настолько расслабленным, как никогда до этого. Он продолжает пребывать в этом состоянии и после того, как Эвен смывает пену, зачарованный, с горящими щеками и по-прежнему закрытыми глазами. Он выглядит таким довольным, таким по-домашнему уютным. Эвен жалеет, что не может прямо сейчас его сфотографировать. — Я уже дважды помыл тебе голову, — говорит Эвен, когда Исак открывает глаза. — Ох. Точно, — Исак садится ровнее, отстраняясь от него. — Хм, можно я помою голову тебе? . Эвен совершает наивную ошибку и открывает глаза, когда Исак смывает мыло с его волос во второй раз. Это снова поражает его — невозможная красота Исака. Он не может точно сказать, что именно так сильно притягивает его. Но это что-то здесь, оно скрыто в том, как тонкие черты лица Исака создают то или иное выражение, в том, как он дышит. Может ли нравиться, как человек дышит? Эвен обожает, как Исак дышит. Разве это безразличие? Эвен думает о словах Эскиля. «Ты слишком сильно его любишь». Это не любовь. Эвен знает. Но что это тогда? Теперь между ними нет связи. Это просто страсть. Забавно, что Эвен пылает от желания к нему. — Ты в порядке? — шепчет Исак, вероятно, заметив румянец на щеках Эвена, изумление в его глазах. — Может, вода слишком горячая? Можно словить кайф, принимая слишком горячую ванну. Почему Исак анализирует и находит объяснение всему кроме того, что они делают, что происходит между ними. — Да, вода. Горячая. Эвен даёт слабину и позволяет Исаку намылить свои волосы и заскользить пальцами по голове в третий раз. Он разрешает ему использовать кондиционер матери. Он останавливает его, лишь когда Исак пытается дотянуться до телефона, который принёс с собой в ванную, чтобы сфотографировать Эвена с покрытым пеной ирокезом, который сотворил из его отросших волос. Исак смеётся, и этот звук отдаётся у Эвена внутри. Он не может не засмеяться тоже. Они заканчивают мыть друг другу голову и откидываются назад. Что теперь? Они получили достаточно серотонина и допамина? Что конкретно планировал Исак, когда пришёл сюда? Должны ли они теперь обниматься в воде? Что теперь? Исак смотрит на него. Он такой очаровательный. Слишком очаровательный. Он всегда был таким симпатичным? Возможно, Исак прав. Возможно, пара было достаточно, чтобы Эвен словил кайф. — Ты скучаешь по отцу? — спрашивает вдруг Исак, и вопрос вышибает воздух из лёгких Эвена. Ох уж этот Исак и его методы. — Да, — честно отвечает он. — Даже несмотря на то, что ты его ненавидишь? — Даже несмотря на то, что я его ненавижу. Исак и его методы. Эвен буквально три слова сказал Исаку об отце, но этого оказалось достаточно, чтобы тот воссоздал полную картину. — Я чувствую то же самое к маме, — говорит Исак. Он по-прежнему скучает по своей матери, даже после всего, что она с ним сделала. Эвен отдаёт ему часть себя, и Исак отдаёт часть себя в ответ. Они делают комплименты личностям друг друга. Эвен прижимает колено к бедру Исака в воде. Это глупый жест, но ему кажется, что он несёт утешение. Исак впитывает в себя все прикосновения, неважно, намеренные они или случайные. Он ценит даже самые глупые из них. Эвен надеется, Исак знает, что это прикосновение намеренное. — Не думаю, что мой отец стал бы заморачиваться и пытаться меня удержать, если бы я захотел получить эмансипацию. Вообще-то это не секрет, но Эвен никогда не произносил это вслух, никогда не позволял своим чувствам к отцу вырываться за пределы своей головы. И это такое клише, но то, как отец никогда по-настоящему не любил его, во многом стало определять Эвена. Возможно, именно поэтому он так неловко и отчаянно жаждет привязанности. Эвен задыхается, когда чувствует руку Исака на своем колене, ощущает, как он гладит его кожу большим пальцем, видит в зелёных глазах доброту, понимание и мягкость. Он — мечта, этот холодный мальчик. Его взгляд как лёд, но в его сердце — жаркий огонь. Это обезоруживает Эвена — знание, что Исак прикасается к нему по собственной воле. Больше нет невероятной физической связи, толкающей их друг к другу, нет жажды, нет магнитного притяжения, заставляющего Исака дотрагиваться до него. Нет. Исак касается его, потому что это его выбор. Потому что он полагает, что Эвену это нравится, что ему это необходимо, что он жаждет этого. Эвен дотрагивается до лица Исака, потому что время пришло, потому что Исак начал это. Эвен останавливается, когда его большой палец касается мягкой кожи щеки Исака, гладит её, пока рот Исака не приоткрывается, как это происходит всегда, когда Эвен ласкает его. Исак закрывает глаза от его прикосновений. Так мило. Эвен делает это ещё несколько раз, рисует ленивые круги на его левой щеке, пока Исак не опускает голову и не прикасается губами к колену Эвена, оставляя на коже сладкий поцелуй, потрясая Эвена до глубины души и лишая дара речи. Он поднимает голову, на секунду встречаясь глазами с Эвеном, потом делает это снова — целует его колено так, словно это самая обычная вещь. — Что это было? — Утешение, — ровно отвечает Исак. — Ты меня утешаешь? — Да. — Потому что я рассказал тебе свою душещипательную историю? — Да. — Тогда мне тоже нужно утешить тебя? — Меня утешает мысль, что я утешаю тебя. Эвен выдерживает взгляд Исака, не моргая, чувствуя, как огонь бежит по венам. Ты не можешь говорить мне такое и заявлять, что я ничего для тебя не значу. Эвену хочется кричать. — Никто раньше не целовал моё колено, — вместо этого говорит он. — Это не утешило тебя? Было неприятно? — спрашивает Исак серьёзно, словно он действительно не уверен, словно его губы просто прикоснулись к первому же участку кожи, который он смог найти. — Утешило. — Правда? — Иди сюда, — говорит Эвен, не думая, касается его лица, тянет Исака на себя, вероятно причиняя боль в спине. Но Исак подчиняется. Эвен говорит «иди сюда», и Исак «идёт сюда». Он выпрямляется и перемещает ноги, пока они не оказываются под ним, пока он не стоит на коленях. — Я здесь, — шепчет Исак. И он такой милый, когда покоряется, когда говорит да, гордый и непокорный даже в подчинении, когда он позволяет себе хотеть и получать желаемое. Эвен накрывает лицо Исака обеими руками, гладит его щёки, пока тот не закрывает глаза и, приоткрыв губы, не издаёт сладчайший вздох, сжимая руки вокруг запястий Эвена. Словно магниты, словно наручники. Эвен не знает, когда пальцы Исака сомкнулись вокруг его пульса, но внезапно это становится единственным ощущением, которое имеет значение. — Ты хочешь меня утешить? — шепчет Эвен, гладя большими пальцами его скулы, заставляя Исака снова закрыть глаза, наблюдая, как смыкаются его веки, дрожат ресницы, медленно, слишком медленно. Связи больше нет. Нет бессмысленного огня, который раньше жил между ними и толкал навстречу друг другу. Эвен чувствует животную страсть, но это не связь. Это просто Эвен. Это его желание и только его. — Да, хочу, — отвечает Исак тихо и хрипло, его глаза затуманены и зачарованно сфокусированы на губах Эвена. — Тогда утешь меня вот так, — говорит Эвен, прежде чем сильно сжать его щёки и прикоснуться губами к его рту. Нежный, невинный, простой поцелуй. Эвен мог бы пойти дальше, он знает, что Исак позволил бы, потому что он сейчас такой, потому что его стены разрушены, и он согласен на всё. Но Эвен этого не делает. Эвен целует его один раз. И когда он отклоняется назад, глаза Исака закрыты, и он, не таясь, тянется за губами Эвена. Увидев это, Эвен чувствует, как сердце в груди трепещет. — Можно? — спрашивает он. — Да. Эвен целует его снова, на этот раз заставляя Исака открыть рот. Он целует его осторожно, не торопясь, просто посасывая верхнюю губу и гладя по щеке, пытаясь понять, помнит ли Исак, как они целовались в душе целых полчаса. Кажется, Исак недоволен заданным темпом, потому что он кладёт руки на щёки Эвена и углубляет поцелуй, с облегчением выдыхая тёплый воздух ему в рот. — Утешить тебя так? — спрашивает Исак, а потом осторожно кусает нижнюю губу Эвена, доводя его до точки кипения. Эвен резко наклоняется вперёд и свободной рукой обнимает Исака за талию, заставляя его открыть рот и прогнуться. Его мозг охватывает пламенем, когда он слышит стон Исака рядом с ухом. — Ты помнишь? — спрашивает его Эвен между требовательными поцелуями, потому что Исак не кажется удивлённым. Потому что он не впадает в панику из-за того, что они целуются, сидя в ванне. Он выглядит так, словно ради этого и пришёл сюда. — Конечно, я помню, — Исак тяжело выдыхает ему в губы. — Ты позволил мне думать, что не помнишь. — Это всё в твоей голове. Я не говорил, что забыл, — отвечает Исак и вцепляется пальцами в волосы Эвена, оставляет мокрую дорожку поцелуев на линии подбородка. — Но ты и не говорил, что помнишь. — Эвен сжимает пальцы в кулак в волосах Исака и притягивает его ближе, целует его глубоко, заставляя стонать вокруг его языка. — Почему я должен был? — задыхается Исак. — Это не имеет значения. Эвен отстраняется, по его подбородку течёт слюна. Он зачарован, и возбуждён, и сбит с толку, и полон надежды. — Тогда что это? Вот это сейчас? — Это я возвращаю долг, — отвечает Исак, потом наклоняется и снова целует его. — Какой долг? — В прошлый раз я напился и стал инициатором поцелуев в душе, и ты исполнил моё желание. Сегодня я исполняю твоё. Мы теперь квиты. Эвен бы оттолкнул его и ушёл отсюда, если бы не был сейчас так возбуждён. — Враньё, — рычит он, шаря руками по телу Исака, потом снова целуя его и удивляясь, когда тот практически мгновенно находит языком его язык. И, возможно, именно эта двойственность так сильно влечёт Эвена к Исаку. Страсть Исака никогда не знает границ, когда он такой, как сейчас — дикий, и свободный, и отчаянный. С его губ продолжают слетать эти глупые слова, он отрицает, и отрицает, и отрицает, но его тело выгибается, поддаётся, плавится и двигается в одном ритме с телом Эвена. Наверное, огонь в Исаке горит даже ярче, чем в нём, потому что он никогда ни с кем не делал ничего подобного. И Эвен знает, что если бы он был лучше, то притормозил бы с поцелуями, что помог бы Исаку вернуться к реальности, пока его не охватил стыд. Он знает, что если бы он был лучше, то попытался бы понять Исака и поговорить с ним, прежде чем заставить его потерять разум в ванне с горячей водой в четыре часа дня. Но Исак давит на колени Эвена, пока тот не вытягивает ноги, а затем забирается на него, собираясь усесться сверху. — Исак… Исак не слушает. Он взбирается на него, кладёт руки Эвену на плечи, чтобы удержать равновесие, а потом усаживается на него, на него, прижимается самой интимной частью своего тела к постыдной и явно ощутимой твёрдости. — Исак, прости… — начинает говорить Эвен, не желая, чтобы Исак оскорбился из-за его возбуждения. Но Исак снова целует его, и раскрытые губы Эвена болят от силы поцелуя. И они целовались раньше, но никогда до этого Исак не сидел на физическом проявлении страсти, которую Эвен испытывает к нему, бесспорно чувствуя его под собой, но не испытывая отвращения. Эвен не понимает его и, наверное, не поймёт никогда. И он может лишь со стоном закрыть глаза, когда Исак начинает раскачиваться у него на коленях, двигая бёдрами туда-сюда на грани фола, целуя его, обхватив лицо руками, в то время как Эвен извивается под ним. И всё это становится чересчур. Слишком. Эвен с трудом может дышать, теряясь в движениях их тел. Он не может сдерживаться. Эвен задыхается, обхватывает Исака обеими руками и цепляется за него. Теперь они не целуются. Лишь трутся друг о друга в воде. Эвен сосёт кожу на шее Исака, целует её, лижет, впивается зубами в эту мягкость, наслаждаясь звуками, слетающими с его губ. И у него наверняка останется синяк. Исаку придётся носить свитер с высоким горлом или шарф. — Блядь, — стонет Исак ему в ухо. И это так непристойно и так идеально, что Эвен не может сдерживаться. Он подаётся бёдрами вверх, встречая Исака на полпути, чувствуя его так, как никогда раньше, следуя его ритму. И он на две секунды впадает в панику, когда Исак замирает, боится, что пересёк черту, но Исак целует его в висок, и Эвен повторяет то же движение, делает это снова, и снова, и снова, пока Исак не начинает задыхаться в его руках, подаваясь бёдрами навстречу так, словно ему наплевать, что будет дальше. А дальше у них срывает крышу. Вода вокруг превращается от их движений в бурлящий поток, и они ослеплены страстью и возбуждением, и Эвен не знал раньше, что можно настолько потеряться в желании, при этом не занимаясь сексом. Блядь. А это считается сексом? Что мы делаем? Исак целует его, и Эвен на грани, он так близок к разрядке. Он чувствует себя таким эгоистом. Чувствует себя ужасно. — Исак, блядь… — Всё нормально. Ты однажды сделал это для меня. Всё нормально! Давай же. И тогда Эвен вспоминает, в мозгу вспыхивает картинка не таких уж и давних событий, когда Исак тяжело дышал на чьей-то кровати, обкурившись до потери сознания, а Эвен ласкал его, сжимая член сквозь одежду, пока Исак не кончил в трусы и не был вынужден потом ходить в чужих джинсах до конца вечера. «Это я возвращаю долг». Это Исак, который возвращает ему долг. Если я сейчас кончу, то мы будем квиты. Исак хочет, чтобы мы были квиты. — Но дело не только во мне! — выдыхает Эвен, глядя на Исака, сидящего на нём. Исак кажется совершенно потерявшим разум от желания. — Блядь. Да ты посмотри на себя! — Что… Эвен чувствует в себе достаточно смелости, поэтому протягивает руку и кладёт её на член Исака, обтянутый мокрой тканью. Они не будут «квиты», если Эвен сейчас уложит его на спину и возьмёт член в рот. Так ведь? — Эв… И они так заняты своей бессмысленной войной друг с другом, что всё остальное, кажется, перестаёт иметь значение. Потому что ни один из них не замечает, как открывается дверь. — Какого хрена?! — громкий вскрик заставляет их отпрыгнуть друг от друга, и Исак ударяется спиной о край ванны. Это Элиас. ЭЛИАС. Блядь.