The stillest hour

      Запах нестерпимой боли, что улавливается лишь смутно, будто далекое тихое эхо или ускользающий сквозняк. В твоих глазах я читаю недоумение — и таким образом догадываюсь, что ты способна увидеть больше, чем кто-либо другой. Ты нестерпимо близко ко мне, и от этого непривычно тепло и не менее непривычно страшно. Иногда мне кажется, что ты решительно все — все! — знаешь, но, как только солнечный свет касается твоего милого лица, я отбрасываю эти глупые мысли. Даже если бы ты могла, ты бы не стала намерено лезть в мою запятнанную душу. Ты не из тех, кто станет вытягивать въевшиеся во внутренний мир страдания клещами лишь для того, чтобы внимательно их рассмотреть.       Не приходило ли тебе в голову когда-нибудь, что моя улыбка немного отдает оттенком безумия или одержимости?.. Почему-то твоя доброта заставляет меня считать, что ты, еще не осознавая действительности во всем ее ужасающем уродстве, чему-то сочувствуешь. Ты слишком хорошего мнения обо мне. Однажды, когда ты была особенно грустна, ты сказала, задержав легкую ласковую руку на моем плече: «В ваших глазах — бесконечность одиночества, мой король,» — и это вызывало недоумение, густо сдобренное презрением к себе и какой-то болезненной насмешливой благодарностью. Неужели настолько заметно?.. А ведь ты не знаешь. Ты просто не могла бы знать, правда?       У меня есть страшный секрет, скрытый ото всех. Я честно был уверен, что не открою его никому и никогда, не при каких обстоятельствах, но твоя преданная любовь заставляет меня колебаться. Хорошо, что у меня нет много времени для того, чтобы копаться в себе, иначе я, наверное, рано или поздно сошел бы с ума. Даже при невероятно плотном графике, работая двадцать два часа в сутки, я все равно ухитряюсь спорить с собой.       Особенно нестерпимым это противоречие становится, когда я смотрю на твой безмятежный тихий сон. Ты ведь не знаешь — и ты не должна узнать; ты для меня слишком дорога; ты слишком светлая. С моей стороны будет низостью приоткрыть пыльную черную завесу именно перед тобой — я не могу, не имею права так поступать. Но тем не менее омерзительный мне самому тихий голос, раздающийся со дна сознания, продолжает просить о твоем участии. Что бы ты сказала, если бы знала о моих сомнениях? Ну, должно быть, с пронзительной искренней честностью заговорила о доверии. Я доверяю — и дело совсем не в этом. Мы ведь достаточно близки, правда?       Я тебя до смерти люблю, и это даже не преувеличение. Каждая черта твоего облика кажется мне воплощенным совершенством. Смесь страдания и любви подталкивает к невероятным глупостям, потому что иногда я вижу особенные блики в твоём спокойном взгляде. Как будто ты начинаешь догадываться, но из деликатности и участия не говоришь ничего, покорно ожидая, когда решусь я сам. Твои жесты иногда буквально кричат о том, что ты готова разделить это со мной. Не нужно. На самом деле — не нужно, как бы близки мы ни были.       Но тем не менее твоя любовь делает проклятый темный секрет, еще даже не озвученный, не произнесенный, не обретший конкретной формы, нашим общим. Как много открыто твоей проницательной доброте?       «Что-то темное и жуткое, что покоится на дне твоего разума, — доверь мне это. Я хочу разделить этот секрет, каким бы страшным он не был. Где-то в самой глубине твоих глаз — бесконечность одиночества, и это абсолютно нестерпимо. Пойми, пожалуйста, что я рядом; что я в конце концов буду рядом всегда. Что за страшные страдания, педантично собранные в коробку и убранные на дно твоего сознания, придавленные грузом повседневных забот, тебе довелось испытать? Пожалуйста, как только будешь готов, доверь мне это тоже — я люблю тебя достаточно сильно».       Мелькающий перед тобой и снова скрывающийся во мраке, за завесой, — во мне продолжает жить этот страшный секрет. Что смертные люди вообще могут знать о настоящих страданиях?.. Ты не ведаешь и сотой доли этой удушающей всеобъемлющей тьмы, что способна уничтожить все светлое и теплое, существующее между нами. Этот проклятый секрет венчает кое-как укрощенное когда-то безумие; он окутан кровавой жаждой и судорожной одержимостью. И болью. Болью, что когда-то не была обработана состраданием и милосердием, — лишь собрана в проклятую коробку, отодвинута подальше и оставлена гнить во мраке неосознанности. Подобное уродство — омерзительный зловонный тлен, психологическая гангрена, — это вовсе не предназначено для человеческого взгляда. Особенно — для твоего.       «Я всегда терпеливо и доверительно открываю тебе все свои тайны, распахивая грудь насквозь. Готовая сотни раз повторить, что предана только тебе, покорно ожидаю, продолжая надеяться и не смея требовать. Мечтаю помочь. Однако та темная коробка, о существовании которой, не говоря вслух ничего, знаем мы оба, остается скрытой от моего взгляда. Иногда, когда ты особенно утомлен своей дежурной невозмутимой насмешливостью, когда наши объятия особенно, исступленно честны, секрет мелькает передо мной — и скрывается, прежде чем я смогла бы коснуться его хотя бы кончиками пальцев».       Мои руки хранят запах пролитой когда-то крови — неужели ты ни разу не ощущала этого?.. Бред. Ты не столь глупа, чтобы не замечать живущего во мне мрака. Бывает ли тебе страшно в тот момент, когда я перестаю походить на человека? Я сожалею. Однако все исходит оттуда, милая Шери, — из этой коробки день и ночь доносится крик, принадлежавший мне. Такой жалкий, надрывный, — мне единожды в жизни довелось кричать так. Всякий раз, как только из-под на секунду приподнявшейся крышки проскальзывают воспоминания, багрово-алая ярость заполняет все мои вены, сходясь в пульсирующий ком у сердца. Грань безумия становится издевательски тонкой, а в голове ударами расколотого колокола грохочет одна-единственная мысль: «Никогда не прощу». Именно то, что было тогда, сделало меня чудовищем по-настоящему, а не темный магический дар или особенности происхождения.       Моя королева, вы не знаете, что такое жажда крови? Вы догадываетесь, что я представляю из себя на самом деле, правда?.. О да, вся эта рассудительность, слова о долге и гуманности, стальные принципы, в которые я заковываю свою расшатанную психику, — все это заслуга вашей любви и щедрой заботы моего брата. Если бы только в моей жизни не было вас, я давно послал бы к дьяволу шепот человеческой совести. Вы не поверите, насколько такому, как я, легко забыть, что такое милосердие.       Я боюсь того, что однажды вся эта мерзость и тьма выйдет из-под моего контроля и коснется тебя. Ты находишься слишком близко к этой опасной тайне, — ты ближе всех, моя дорогая Шери.       Пока тёмная коробка, принадлежащая двоим — наш общий секрет, — остаётся закрытой.