Часть 2
31 июля 2019 г. в 21:36
Открываю глаза и понимаю, что это полный пиздец. Если вчера мне было просто плохо, то сегодня даже и рядом не стоит с тем похмельем.
В голове громко отбивает ритм собственное сердце, а во рту будто кто-то сдох. Может, моя печень. Может, даже благоразумие. Интересно, было ли оно у меня до вчерашнего дня, или кто-то подкинул?
За окном постепенно начинает светать, и розовая пелена, расступаясь под натиском тёплых лучей, забирает с собой остатки ночи. Рваные воспоминания, словно пеплом присыпанные, пытаются скрыться в мареве, что творится в голове, а я даже остановить это не пытаюсь. Тупо не могу. Просто лежу на диване, наблюдая, как рассвет расползается по чистому небосводу, и размышляю о непонятной херне. Типа, какой дурак придумал ходить на работу в такую рань и какого черта я вчера так ужрался, что не опустил долбанные жалюзи. Наверное, глаза продрать пришлось именно поэтому, ибо телефон молчит, не заполняя противной трелью будильника квартиру, а другие причины для столь раннего подъема мне просто неизвестны. Желания откосить от работы, как ни странно, нет. Удивительно, конечно, однако сил на это, мне, кажется, измученный организм наскрести уже не сумеет.
Голова соображает плохо, медленно, а тело и вовсе в отместку отказывается слушаться. Даже не просто намекая, что возраст уже как бы не тот, а скрепя суставами, ставит перед фактом, что скакать по клубам, вливая в себя отвратное бухло, нужно хотя бы до полуночи. А лучше и того — не стоит. Подумаешь, в следующем году тридцать. Боюсь даже представить, что через десятку меня ждет.
В который раз за этот месяц поднимаюсь поутру с жутким отходняком и с удивлением обнаруживаю себя полностью одетым. Не то чтобы я каждую ночь, соблюдая ведомый только мне ритуал, ложился спать голым, однако по дороге от двери до кровати обычно успевал скинуть хотя бы половину. Иногда удавалось снять с себя разве, что рубашку. Но чтобы так, полностью укомплектованным, да еще и не разуваясь в придачу, признаться честно, впервые.
И как я вообще в таком состоянии смог до дома-то доползти?
Пытаюсь припомнить события прошедшей ночи и кроме ужасного перезвона совершенно ничего не приходит в голову. Сплошная чернота, словно кто-то нажал кнопку с красной точкой на старом магнитофоне и стер все, что было после того, как мы пересеклись с ним в туалете.
Кстати, о нём. Оглядываю жилище и сразу обнаруживаю незнакомую зажигалку тут же на кофейном столике и маленькую черную майку на спинке дивана. Возникает множество закономерных вопросов, на один из которых ответ прямо передо мной.
Домой я точно вернулся с кем-то.
Вглядываюсь в каждый угол своей небольшой квартиры и даже с толикой радости отмечаю, что сейчас здесь кроме меня нет никого. Если только паренек не забился где-нибудь в угол в сортире. Вериться с трудом, поэтому тут же откидываю подобный вариант.
Скорее всего, он смылся почти сразу, как только я вырубился, оставив на память свою майку. Типа прощальный сувенир, а может быть насмешка: «Держи, так сказать, дарю, подрочи на досуге, раз трахаться разучился».
Губы ненароком кривятся от подобных мыслей, и усмешка сама собой выходит горькой.
Да, старею. И даже не знаю, что больше меня расстраивает в этом. То, что проснулся одетым или то, что ничегошеньки не помню?
Пока пытаюсь встать, кое-как оторвав голову от неудобной подушки, где-то из недр сознания начинает подавать голос здравый смысл. Настойчиво так рекомендуя, проверить, все ли по своим местам. Не проебал ли я ключи или деньги, если в кошельке вообще хоть что-то осталось. Прислушиваться к нему не особо хочется, ведь маловероятно, что в этой халупе можно отыскать, что-то дороже пятисот йен. Однако все может быть.
Нащупываю портмоне и, убедившись в его наличие, ищу взглядом ключи. Находятся тут же на диване, и мой взгляд снова привлекает черная майка. Она точно принадлежит мальчишке, чье имя я не помню, а может и не спрашивал его вовсе. Как-то за всеми этими поцелуями и зажиманиями в кабинке совсем из головы вылетела на тот момент столь бесполезная информация. Никак не оставляет чувство, будто я что-то упускаю, но не могу понять что, пока возвратившись из душа, не начинаю надевать рубашку.
Стоп. Точно. Озарение приходит медленно, однако тут же расставляет все на места. Если его майка здесь, то в чем же он ушел. Не с голым же торсом отправился домой? Откладываю этот вопрос до лучших времен, а сам пытаюсь прикинуть успею ли я выпить еще кофе, как будильник мерзкой трелью разносится по квартире, заставляя отмереть. Замечаю на экране побитого жизнью смартфона мерцающие цифры, напоминающие о начале шестого и прихожу к выводу, что уж на чашку бодрящего напитка я могу потратить пару минут.
Во сколько там нынешняя молодежь отрывает свои заспанные моськи от подушки: в семь, в восемь? В любом случае, время вроде у меня еще есть.
***
Такси останавливается около уже известного мне дома, и я, неспешно хватая с соседнего места черную спортивную сумку, покидаю машину. На дне этого бесформенного мешка бултыхаются несколько пар трусов, да носков и запасная рубашка в придачу. Так, на всякий случай. Кипенно-белая, как и забор, по периметру этого чуть ли не дворца. В тот день разглядеть его времени особо не было. Однако сейчас, будучи на месте, я могу себе этого позволить. Европейского стиля дом в два этажа, огромный по общественным скромным меркам. Моя квартирка зашла бы, наверное, за его сортир, и то, если накинуть пару метров с парадной. Хотя, если сравнивать с соседними, не такой уж и огромный. Просто моей халупе не тягаться с ними. Туплю, наверное, минут пять, просто пялясь на веранду второго этажа, как на встречу из неприметной двери выходит тот же паренек, что и в прошлый раз. — Опаздываешь, — тут же грубо бросает вместо приветствия. — Ты должен был приехать к шести, а сейчас уже половина седьмого. Демонстративно поправляет манжеты белоснежной рубашки, на мгновение открывая дорогие часы, и уже лишь за это хочется съездить ему по морде. — Ну, приехал же. Да и не помнится, чтобы мы оговаривали точное время. Цыкает, явно ожидая не такого ответа, и я уверен, что почти через скрип зубов, приглашает за собой в дом. — Обычно мы находимся здесь шесть дней в неделю, — монотонно растягивая слова, принципиально не оборачивается. И так знает, что я, словно шавка, плетусь следом. — Воскресенье официальный выходной. Но бывает отпускают раньше. Обычно это происходит в случае отъезда всей семьи или за ненадобностью. — Ну, в принципе нового для себя я ничего не услышал, — достаю из кармана пачку, и хочу, уже было закурить, как одергивает. — Для курения отведено специальное место. Твою мать, последнего удовольствия лишают. Курить хочется до одури, но нарушать столь негласное правило не собираюсь, по глазам провожатого понимаю, что тот только этого и ждет. Сразу почувствовал, что не понравился ему еще в нашу первую встречу. Да и не то чтобы он пытался это скрыть, просто, видимо, место и время не позволяло иначе высказать свои мысли. Проходим под навесом из раскидистых ветвей деревьев, пока под ногами равнодушно красуется дорога засыпанная разноцветными камнями. Красиво, ничего не скажешь. Парень впереди все так же монотонно вещает о правилах, о распорядке. О том, как важно соответствовать хозяевам, а я все не могу отделаться от мысли, что что-то необъяснимое почти осязаемое давит на плечи и упирается в спину. И ощущения такие — словами не передать. Оборачиваюсь, желая отыскать причину, и почти сразу натыкаюсь на силуэт в окне. Сторона солнечная, кроме размытых контуров больше рассмотреть ничего не получается. Однако теперь с уверенностью могу сказать, что все это время чувствовал на себе чей-то тяжёлый взгляд. Вроде поёжиться хочется, скинув с себя этот груз, а с другой стороны — любопытно до жути, кто из домочадцев меня так взглядом препарирует. Останавливаюсь все так же, не отводя глаз от окна на втором этаже, и где-то в глубине собственных мыслей желаю, чтобы это неподвижная тень не оказалась моей нынешней занозой в заднице. Ведь я почти на сто процентов уверен, что хорошим мальчикам нянек не ищут, а вот проблемным деткам, кои обязательно перенимают семейный бизнес, по закону жанра назначают целый штат. — Ну, и долго ты собираешься любоваться здешними красотами? — раздается голос провожатого над самым ухом, явно привлекая внимание к своей персоне. А я уже и забыл, что не один. Хочется съязвить в ответ какую-нибудь пакость, однако молчу, совершенно не тороплюсь. Пускай поизводится, игнор тоже неплохое оружие, особенно, когда нельзя крыть матом. Тень по-прежнему стоит, не шевелится и явно наблюдает за нами. Словно ждет чего-то, а я, как завороженный, не могу отвести от неё взгляд. Провожатый не выдерживает и, проследив за моим взглядом, тоже устремляет свой взор в то окно. — Эта комната Саске-сама, — говорит спокойно, и в голосе совершенно не слышатся ноток раздражения. — Саске-сама, — повторяю за ним, и тень, будто услышав нас, скрывается в глубине комнаты. — А это кто? Передергивает плечами, и взгляд полон осуждения. Никак не пойму, что парень пытается мне этим сказать, и без раздумий повторяю вопрос. Снова игнорирует. Тяжело вздыхает и, разворачиваясь, бредет к светлому домику почти в самом не примечательном углу сада. Туда, где больше всего цветет вишневых деревьев. Строение одноэтажное, немного вытянутое и совершенно не чета главному дому. Однако сколько не гляжу, он кажется куда уютнее, того огромного, безликого здания. — Здесь помимо тебя будет жить еще восемь человек. — Восемь? — невольно вырывается, и я даже представить боюсь, как это будет выглядеть. — Не многовато ли? — А ты думал, джекпот сорвал, когда на работу сюда устраивался? — в тон мне парирует тот. — Думал, как на курорте здесь отдыхать будешь? Смотрит прямо в глаза, и не по себе становится. Ведь он отчасти прав. Я правда думал, что сорвал джекпот, когда подписывал тот договор, и даже подозревать не мог, какая хрень может из этого выйти. А сейчас вот смотрю на него, и уверенность-то моя падает. То, что пацан проблемный будет, я и так понял, но, видимо, недооценил размах, что ожидает меня в роли няньки в этом доме. Не отвечаю ему. Чисто из вредности не хочу показывать, что слова его цепляют, поэтому тут же возвращаюсь к вопросу, который все еще не дает покоя. — Так кто такой этот Саске-сама? — спецом поигрываю бровями, скорее для себя, чтобы вернуть прежнюю уверенность, чем в черных глазах напротив, что словно пытаются вывести меня на чистую воду, и улыбаюсь. Улыбаюсь так чисто и совершенно без фальши, что собеседник теряется. Моргает пару раз, будто прикидывая, не померещилось ли ему. Даже открывает рот, порываясь что-то сказать, но тут же закрывает, не находя ответа на мою реакцию, а я прямо начинаю светиться от происходящего. Головная боль тут же забывается, и мне уже не хочется съездить ему по лицу. Выглядит настолько растерянным, что становится смешно. Замечает это и тут же мрачнеет. — Говорю лишь для того, чтобы ты перестал это повторять, — отводит свой взгляд и, подойдя ближе к дому, закуривает. — Саске - младший сын Фугаку-сама. Это все, что нужно знать тебе о нём. Он моя забота. Твоя же задача следить за старшим сыном Итачи-сама. Проговаривает имя, и я вижу, что он ненароком кривит губы, точно так же, как и отец в первую нашу встречу. Прямо любопытно становится, что за фрукт этот Итачи, раз всех тут же перекашивает просто от одного упоминания о нём. Пытаюсь представить его себе, и выходит довольно херово, особенно если учитывать внешность отца и явно мерзкий характер. Каким он может быть? Воображение услужливо подкидывает пару картинок, и от увиденного хочется сбежать. Нет, не стоит. Пожалуй, лучше подожду и увижу все собственно глазами, нежели сейчас буду терзаться догадками. Мозг требует перерыва, желая получить очередную дозу никотина, пока руки, словно чужие, еще сильнее сминают в кармане пачку. Да. Со мной в последнее время точно что-то не так. На выходных по любому напьюсь и хорошо потрахаюсь. Или, может, просто потрахаюсь. А особенно, если учитывать, что сегодня ночью в моих руках был парень, которого я хотел уже несколько недель, и все равно не смог этим воспользоваться. То да, пить я точно не буду. Проблема только в том, повезет ли мне снова на него наткнуться.***
Интересно, сколько должно пройти времени, чтобы я отбросил себя и стал походить на вот это недоразумение. Ведь стоило ему только узнать, что дорогой старший сын провел очередную ночь вне дома, как начался настоящий пиздец. Помимо того, что охрана обзвонила все больницы и морги, так в семь утра еще умудрилась поднять половину его сокурсником и так мимо проходящих людей. Однако ответ был отрицательным. Не был он у них, вчера после пар больше не пересеклись. И лицо начальника в этот момент просто гамма красок от жажды придушить гаденыша на месте, до желания встретить его в универе живым и полностью здоровым. Носятся в поисках, почти забывая обо мне. Почти. Пока в очередной раз, вылетая из домика персонала, чтобы проверить не вернулся ли молодой хозяин или измучить и без того нелюдимого Саске вопросом «Ну как?» не налетают на меня. И тут, вскользь брошенный взгляд красноречивее слов. Бесятся, что это вроде и не их уже забота, а предъявить не могут. Не познакомили нас еще, не представили так сказать друг другу. И сквозь зубы и стиснутые кулаки им приходится считаться со мной. Со мной, что уже вроде, как и нянька, но почему-то слишком расслабленный и совершенно не поддавшийся всеобщей панике, которая вот-вот готова взять новый уровень и перерасти в настоящее безумие. — Пошли со мной, — наконец обращая на меня внимание, вымученно изрекает начальник. — Сегодня я поведу, — дождавшись, когда я, бросив сумку, все же пойду за ним, продолжает, — В городе хорошо ориентируешься? Знаешь же где располагается Тодай? Нет, конечно. Я ведь совсем кретин. Закончил среднюю школу и вообще нос из дома не показывал. Угукаю ему в ответ, а сам уже прикидываю, не поздновато будет ли сдать назад и исчезнуть с поле зрения этой явно нездоровой семейки, как вспоминаю голос схожий с раскатами грома, что отчетливо проговаривает сумму. Чёрт. Вот будь с работой хоть немного не такой напряг, забил бы хер и спокойно занимался бы любимым делом. Но нет же, повелся на разговоры Рены и деньги, которые лишними, кстати никогда не бывают, и мучайся теперь. Ладно, пока же еще ничего не случилось. Думаю, можно потерпеть.***
Никогда не верил в провидение или тому подобную хрень, но когда парень, которого ночью я чуть ли не трахнул, садится в машину, да еще и одетый в одну из твоих рубашек, начинаешь сомневаться. Не столько в мировом замысле или подъёбах судьбы, как в собственных сумбурных мыслях. Особенно если за те пять минут, пока мальчишка шел от дверей универа до машины, они успели превратиться в кисель. Признаться честно, я готов был ожидать чего угодно. Однако того, что он, как ни в чем не бывало завалиться на задние сидения машины и безлико бросит «Домой», не могло присниться и в страшном сне. Сижу ровно, словно шест проглотил и стараюсь не двигаться. Даже дышать не пытаюсь. Не столько переживаю, что выдам собственное волнение, сколько боюсь не сдержаться и накинуться на него прямо здесь, совершенно забив, что не одни и что мальчишка, скользнув по мне взглядом лишь раз, упорно делает вид, что я часть интерьера. И это задевает. Чертовски крошит собственное самолюбие, от которого за какую-то ночь и так мало что осталось. Пытаюсь игнорировать это, старательно удерживая равнодушный вид, и смотрю куда угодно, только не в зеркало заднего вида, в котором так хорошо видно его лицо. Куда угодно, но взгляд будто и не свой вовсе, то и дело возвращается обратно. Все такое же бледное, с залегшими под глазами темными следами от явно короткого сна. Кусает и без того израненные губы, и в голову потихоньку начинают возвращаться воспоминания. Всего лишь короткими эпизодами, что по-прежнему окутаны легкой дымкой, но теперь более конкретные что ли. Воспоминания о том, как вместе завалились в такси, где к бутылке прикладывался больше он, с каждым разом жадно поглощая виски, будто воду. Словно пытался запить эту ночь, залить её крепким алкоголем, чтобы ни о чем не думать, ничего не чувствовать. И чем больше пил, тем сильнее ластился, позволяя дотрагиваться до себя везде и гладить так маняще выпирающие ключицы и худые плечи. Позволял тискать себя и касаться прохладной кожи губами, что на контрасте с ней почти пылали не то от алкоголя, не то от накатившего с момента встречи возбуждения. По ушам бьет гудок, заставляя вернуться в реальность. Неохотно отмираю и понимаю, что по-прежнему не отвожу взгляд от отражения, откуда на меня холодно глядят, черные, не выдающие ничего, кроме презрения, глаза. Не разрываю этот тяжелый зрительный контакт, просто жду. Жду, когда ему надоест первому, жду, что его отвлечет тот другой, который невозмутимо крутит руль, будто и не ощущая вовсе повисшего напряжения. Жду, черт знает чего, и в итоге сдаюсь первым. Прикрываю глаза, и, наверняка, чтобы больше не искать его взгляд своим отворачиваюсь. Под веками темно, а шум, доносящийся с улицы, просто фоном глушит накатывающее разочарование, и от чего оно - попробуй, разбери. Только сейчас понимаю, насколько же измотала предыдущая неделя вкупе с бесконечными пьянками и этими дурацкими догонялками. Не столько физически, сколько морально выпотрошила из меня остатки душевных сил, не оставив, кажись, на этот день ровным счетом ничего, кроме усталости и, может быть, самой капли раздражения? Не размыкаю глаз до самого дома, куда мы буквально прорываясь через километровые пробки, прибываем спустя час. И вот только сейчас, выбравшись из салона автомобиля, предварительно закрыв ворота, мой начальник открывает рот. Даже не знаю, в который раз за сегодня, меня накрывает удивление. Да такое огромное, что, пожалуй, услышав такую браваду в свой адрес побледнел бы, наверное, а не как причина всего этого шума лишь изредка закатывал бы глаза и делал вид, что все сказанное совершенно не про него. Но, пожалуй, даже, не то что этот молодой парень, являющийся нянькой второго сына, закатывает скандал, который, по всей видимости, должен был устроить я, а то какие слова и выражения он при этом использует, как раз и добивают меня окончательно. Стою между ними, совершенно молча, даже не выказывая попыток присоединиться, и чувствую себя в коем-то веке третьим лишним. Не то чтобы меня это сильно огорчало, наоборот скорее эта перспектива радует сейчас куда больше, и уйти бы, послав эту парочку, да не могу. Работа и все такое. Терпеливо жду, когда уже закончат переругиваться на пару и наконец обратят на меня внимание, как со стороны дома появляется темноволосая женщина. — Итачи, — её тихий голос, наполненный отголоском осуждения, мгновенно заставляет замолчать обоих. Подходит ближе, не отводя от нас таких же черных глаз, как и у мальчишки, чьё имя я теперь, наверняка, запомню, зовет его снова. Только теперь чуть громче, и в голосе её слышатся нервозность. Лицо бледное, а глаза покраснели. Явно плакала, переживала и теперь ни за что не уйдет, пока кто-то, кто всю ночь шатался черт знает где не откликнется и не обернется, чтобы получить слабую пощечину. Вздрагиваем вместе с начальником, а она нас и не замечает вовсе. Продолжает выжидающе смотреть перед собой. — Госпожа, — приходит в себя первый и, поглядывая то на Итачи, то на женщину, почти шепотом продолжает. — Госпожа не стоит. — Не защищай его, Инаби. Он это заслужил, — произносит, так же на грани шепота, но четко, чуть ли не по слогам, но на нас по-прежнему не глядит. Все её внимание обращено на объект главной головной боли этого дома, что отчего-то продолжает молчать. Не оправдывается и не возмущается. Подбородок по-прежнему вздернут, а в глазах и ни капли раскаяния. Лишь налившимся красным отпечаток на его щеке, говорит о том, что так надо, он это заслужил. Не могу не согласится с его матерью, но и возразить хочется тоже. Он ведь не ребенок, вполне уже давно может думать своей головой и поступать, как считает нужным. Однако озвучивать свои мысли не спешу, поэтому просто остаюсь равнодушным наблюдателем. — И почему ты такой, — все так же на грани слышимости произносит это, и уходит. И к чему, спрашивается, это было. Итачи, недолго думая, порывается следом, как Инаби окрикивает его. — Задержись еще ненадолго. Я вас представлю. Коротко кивает и, оставаясь на прежнем месте, переводит свой взгляд на меня. Совершенно пустой. Не цепляется ни за что, смотрит будто сквозь, и от этого становиться не по себе. Кажется, в этот момент незнакомцем, и нет в нем и намека на того парнишку, что я притащил вчера домой или на того, кто не так давно стонал, подставляясь под мои ласки в туалете, совершенно чужой сейчас. Совершенно недосягаемый в этот момент. И неважно, что на нем моя одежда и пахнет от него точно так же, как от меня. Холодный, будто глыба льда. Дотронься и тут же рассыпешься на множество осколков и неважно, что сейчас день, а солнце так и жжет. Ничего не спасет. — Это Кисаме Хошикаге, твой новый телохранитель. Пожалуйста, — специально выделяет это слово и уже обращает внимание на меня, — не доведи еще и его. К нам и так бояться идти люди, а всех наших ты уже извёл. — Что его доводить, он и сам с радостью выпрыгнет из штанов, — как бы невзначай замечает он и пожимает плечами. Будто оговорили, а он весь такой святой просто жертва обстоятельств. И от чего-то это ощущается, как удар. Не такой прямой, как получила сама жертва не так давно, а скорее как фантомный, с той только разницей, что сдается я не настолько дерьмо и явно его не заслуживал. И ответить, ой, как хочется и далеко не словами. Стараюсь держать себя в руках и натягиваю на губы самую лучшую из своих улыбок. Почти оскал. А в глазах чуть ли не обещание, что от меня он свое получит и ради того, чтобы стереть это напускное равнодушие я готов вытерпеть все. Зарекаюсь себе даже пальцем его не касаться, лишь бы доказать, что сказанное сейчас было лишним, и готов идти до конца, если подарком за это будет перекошенное от бешенства миленькое личико.
