Звон цепей

С тех пор я заболел. Мои часы проходили в постели, в окутанном туманом пространстве между сном и отвратительной, полной тошноты действительности. Более я не мог отличить правду от видений. Иногда надо мной склонялась Мэри, и утирала мой лоб холодной тряпицей, и заливала моё лицо кровью, идущей из запястий. Иногда я видел перед собой тот морок, и он безмолвно стоял над кроватью, вонзив в меня взгляд прозрачных водянистых глаз. Из моего окна была виден старый, кряжистый дуб, с раскинувшимися во все стороны ветвями. Мне стало лучше, я иногда вставал и ходил по комнате, разминая ослабевшие ноги. И в один такой вечер я выглянул в окно, полюбоваться мрачной красотой скинувшего листву дуба, и после я кричал так, что начинало болеть горло, и доктор, дежуривший в моем поместье, сделал мне укол. Держа его за руку, я всё шептал, пока не уснул: - Снимите кто-нибудь её, снимите с дерева, её надо похоронить, милая Мэри, её надо похоронить, она не должна висеть так, снимите её с дуба… В последнюю ночь болезни мне явился дядюшка. Он выглядел расстроенным и больным, и я испытал горький стыд, потому как не навещал его и позволял себе иной раз пренебрегать его обществом, а сейчас всё уже было потеряно. Я вспомнил нашу последнюю встречу, и сон повторил её: дядюшка низко наклонил свою лысую, похожую на луковицу голову, вкрадчиво отчитывая меня за брошенную учебу, за деньги семейства, что спускал я на алкоголь, карты и женщин, приводил мне в пример моих старших братьев и удачно вышедшую замуж сестру, а я кричал на него, срывая голос, обвинял, зная, что он ничего не скажет мне в ответ. Но он ответил – со всей силы бросил в меня проклятую бутылку вина: - Подавись своим пойлом, мальчишка! – закричал он, промахнулся и горько, горько заплакал. Доктор сказал после, что это всё алкоголь и последние события: гибель дядюшки и трагическая смерть Мэри. Они повредили мой рассудок, превратив его в некое кривое зеркало, в котором реальность отображалась другим образом. Мне хотелось ему верить, но разве мог я забыть тот скрежет в первую ночь, и то лицо вверху лестницы? - Теперь, - говорил доктор, поправляя на крючковатом носу стеклышка-половинки, - кризис миновал. Могу поздравить Вас, Джонатан. Не многие выдерживали столкновение со своими демонами и побеждали их. Я не был уверен, что победил. В моих планах было побеседовать с нотариусом и обсудить возможность продажи этого проклятого поместья. Я не хотел находиться в нем ни часу больше, и готовился собрать свои вещи, как только уйдет доктор. - Благодарю Вас за то, что были со мной в этот тёмный час. - Вы знаете, мистер Джиллфокс. Такова участь врачей, - он улыбнулся мне, бледному и исхудавшему, и, подхватив свою сумку, двинулся к выходу. - Да, конечно. Ещё раз спасибо. Разрешите проводить Вас. Я опередил его шаг, надеясь распахнуть перед ним дверь. Но ручка не шелохнулась. Чувствуя, как по членам моим ползет холод, я снова с усилием дёрнул за дверь, а после пнул её, взвыв от боли. - Джонатан, что Вы творите? – строго спросил меня доктор и сам принялся пытаться открыть эту дурацкую дверь, - Что за шутки! Откройте немедленно! Я рассмеялся: - Я говорил точно также! Я точно также говорил, доктор! А ведь ему почти удалось убедить меня, что всё это – просто белая горячка, продукт отравленного алкоголем разума! Пытаясь выломать дверь, доктор побагровел от усилия. - Должно быть, захлопнулась! Не стоит таких тревог, уверяю Вас, - приходя в себя, доктор поправил шляпу нервным жестом, - Ваш кучер должен был подготовить мой экипаж. Можно докричаться до него из окна. - Да, я так и сделаю, конечно, - пробубнел я, стыдясь своей вспышки. Видимо, мне и правда следовало отдохнуть. Возможно, даже лечь в клинику? Ах, как порадуются мои родители: их сын наконец станет управляемым, пусть и не ими самими, но докторами. Окно открылось без труда, хотя я не верил этой видимой легкости. Мой дорогой Уилфред, старый друг, стоял у порога, близ старого фонтана, где дорожка заворачивает к выходу из имения. Экипажа при нем не было, но его лицо было повернуто ко мне. - Уилфред! Уилфред, подойди! Быстрее, открой дверь! Мы не можем выйти. - Вы не сможете, милорд, - крикнул мой кучер, сжимая в руках приложенную к груди шляпу. Его голос звучал громко и чётко, погода стояла безветренная и морозная, словно я решил впасть в беспамятство накануне Рождества, - Я не могу Вас выпустить! - Что за вздор? – подошедший доктор возмущенно высунулся из окна, мне пришлось его придержать: этаж был высоким и можно было сломать позвоночник, неудачно выпав прочь, - Откройте немедленно! - Милорды, прошу Вас! – Уилфред подошел ближе, и я услышал слезы в его голосе, - Умоляю тебя, Джонни… Ты не можешь покинуть Дербишир. Он сказал мне, что ты хочешь, он сказал мне, что убьет тебя, если ты сделаешь шаг прочь… Умоляю тебя, не выходи! - Ты помешался, Уилфред! Я должен уйти отсюда, сейчас же! Открой дверь: я приказываю тебе! Но Уилфред лишь печально покачал головой и скупым жестом утер слезы, бегущие по лицу. - Нет, мальчик мой, так будет лучше для тебя! Ты навсегда будешь с нами, прямо как твой дядюшка. Так будет лучше! Было очевидно, что он совершенно не в себе, прямо как я в своё время. Я высунулся по пояс из окна и заорал на него во всё горло: - Ты сошел с ума, Бейтли, и я увольняю тебя! Если ты немедленно не откроешь мне дверь, я уволю тебя, я тебя засужу, я… Я выпрыгну из окна, клянусь Господом Богом! Но старик уже не слышал меня. Он упал на колени и всё плакал, плакал, плакал и не мог остановиться. Он продолжал плакать, сдавленной глоткой шепча себе что-то под нос, и я не мог быть уверен, говорит он с кем-то или бормочет молитвы, но я как никогда остро чувствовал необходимость убраться прочь из этого проклятого места, что просто сводило всех нас с ума! Между тем старик Уилфред поднялся, и я замолк, видя, что он идет к дому. - Вот так, правильно… Всё хорошо, мистер Бейтли, - подал голос доктор, - Я уверен, что это всё недоразумение… Откройте нам и поговорим, как благородные люди. - Открыть? – рассмеялся Уилфред, - Нет, доктор Рипли, я не открою Вам. Ни Вам, ни этому мальчишке. Вы все останетесь здесь. Так мне сказал Он. Я… не могу. Я сожгу вас. Сожгу вас всех и вы навсегда останетесь здесь, да. Как милая Мэри, помнишь её? Как мистер Джиллфокс. Ты ведь хочешь ещё раз поговорить со своим дядюшкой, Джонни? Ты так и не извинился тогда… Я онемел, чувствуя, как слезы и ужас сжали моё горло. Доктор перевел на меня расширенные глаза: - Сделайте же что-нибудь! Неужели Вы не видите: он не в себе! - О да, - прошелестел я, - Он не в себе. Даже не так… Я не знаю, кто в нем сейчас… Это не Уилфред. Это не может быть мой старик-Уилфред, он добрый богобоязненный старик и любит меня как сына… Доктор Рипли схватил меня за исхудавшие плечи и тряхнул: - Заниматься психоанализом будем потом. Нам нужно выбраться отсюда! Запахло горелым. - Прыгаем? – спросил доктор. Я приценился. Возможно, если упасть на те кусты сирени, можно отделаться вывихами и ушибами. Или… - Карта, - ахнул я и схватил Рипли за рукав, - Карта подвала! Там был выход! Идемте! Мы кинулись к главной зале, где высоким пламенем горел камин. Камни трещали, сдерживая из последних сил жар, а слуги всё бросали и бросали в него поленья, и если не Уилфред, то это бы точно вызвало пожар. Собравшиеся у огня слуги повернулись ко мне, домоправительница улыбнулась, подавая кубок: - Пунш, чтобы согреться. Ночью в поместье бывает холодно, хотя мы постоянно топим камин в холле. Я откинул её руку прочь, таща доктора следом за собой. Я презрел слизь на ручке в этот раз, и ринулся вниз по ступеням, подхватил оставленный подсвечник, начав неистово обстукивать стены. - Это подвал! – цедил доктор, - Отсюда не может быть другого выхода! - Может… На карте был! Я стучал, пока не услышал глухой, приятный звук, означавший свободу. Вскрикнув, я ударил в кладку канделябром, снова и снова, пока она не поддалась, начав рассыпаться по кирпичику. Дальше – проще. Отчаяние придает нам силы, и я сделал дыру, достаточную для того, чтобы в неё мог пролезть человек, буквально за несколько минут. Я полез вперед, в доме становилось слишком жарко, и я точно слышал треск огня там, у себя над головой. Боже, надеюсь, я не заведу нас в ловушку! Вперед вёл тёмный, прохладный коридор, пахнувший на нас смрадом спертого воздуха. Я двинулся вперед наощупь. Стены были ледяные, все в склизкой плесени, скидывающей облачка чёрных спор при касании. По ногам стелился то ли туман, то ли дым. Я старался не дышать, но не мог сдержать вздоха, когда коридор окончился. Не было пути наверх. Только вниз. И огонь за спиной. Мне не удавалось представить, что было здесь ранее, какой проклятый рассудок мог решить построить дом на этом капище: прямо передо мной располагалась огромная, в половину человеческого роста, плита вроде надгробия, или операционного стола с желобками по краям. На ней горела красным пламенем жаровня, и мне стала понятна природа этого мерзкого тумана, что обволакивал ноги. Колонны подпирали потолок помещения, в котором мы оказались, и искривленные, высушенные растения и гобелены украшали стены. Я не мог сходу определить, сколько им веков, но выглядело всё донельзя древним. На стенах, лишенных тканных полотен, были начертаны послания на каком-то языке, но я его не знал. Написанное тревожило меня. Я подошел к плите и обнаружил, что на ней лежит кинжал, и она мокрая. Должно быть, это утренняя роса. Всё было красным от этого адского пламени. На руках от прикосновения тоже осталось красное, и в ту секунду мой смиренный, обессиленный разум сказал мне: это кровь. Всё это: кровь. И этот огонь, и туман, и то, что начертано на стенах и питает эти больные растения. Это кровь. - Джонатан? Доктор замер за спиной соляным столбом. Я понял, что твержу себе под нос: кровь, кровь, кровь. Но это не я так думал, клянусь Отцом нашим. Я повернулся к нему; нет, не так – я открыл глаза, и закричал. Бедный мистер Рипли пораженно смотрел на глубоко, по самую рукоять, всаженный в его грудь кинжал. По желобкам на мою руку текла кровь. Я выпустил кинжал и упал наземь, пораженный и испуганный от содеянного. Это не могло быть правдой. Всё это: иллюзия, игра моего больного разума, белая горячка! Разве может быть эта могила под домом моего доброго дядюшки? Разве мог он молчать об этом, оставляя мне дом? Должно быть, я вовсе повредился разумом. Всё это галлюцинация. Всего этого быть не может! Не мог я так просто убить человека, не входит кинжал так легко и плавно в человеческую грудину: я медик, я знаю. Значит, выхода не оставалось. Я был обречен умереть здесь, в глубинах своего разума, в своей воплощенной злой фантазии, и пол под моими ногами весь пропитался чужой кровью. И кровь эта говорила со мной. Прижавшись к липкому камню лицом, я плакал. Я знал, что надо делать. Кровь сказала мне. Изначально этому поместью, душе этого проклятого места, требовалось только одно – я, а что есть я, если не литры крови, кости и мяса? Я впитаюсь в эту землю и навеки останусь здесь, а из моей кости прорастет вверх дуб. Я взял нож в руку и сдвинул плиту. Из тьмы колодца на меня что-то смотрело. Я бросил ему труп мистера Рипли, но ему был нужен только я. Ко мне потянулись чёрные когтистые лапы в звенящих чёрных цепях, и последнее, что я помню – запах серы, наполняющий мои лёгкие.