Recambio. Обратный счёт

~Конец февраля 2016 года~ — Ты обещал. Мелкий стоял в дверях, зажав шахматную доску под мышкой и глядя на него немного исподлобья. — Обещал — значит сделаю, — равнодушно проговорил Ник, не глядя на братишку. — Ты так много раз уже говорил, — не сдавался Тёмка. Он насупился, но всем своим видом выражал уверенность и отступать не собирался. В комнате было сумрачно, но свет зажигать у него не хватало ни сил, ни желания. Да и особого смысла в этом Ник не видел. Какая разница, темно или светло. Какая разница, день или ночь на дворе. Тёмка за то время, что Ник жил в Шотландии, заметно подрос. Даже на расстоянии, даже по голосу из телефона это было ясно — в нём исчезли писклявые детские нотки, хотя до подростковой ломки было ещё далеко. Ну а сейчас-то тем более заметно: и в рост пошёл, и упёртым становился, как маленький баранчик. — Тём, давай не сейчас. Ник почувствовал слабый укол совести. Слово «слабый» здесь было ключевым, потому что укол этот чувствовался как сквозь ватное одеяло. Впрочем, к ощущению ваты, что окутывала его со всех сторон, притупляя и обезличивая все эмоции, он уже привык. С тех пор как он переступил порог родного дома, оно его не оставляло. — А когда? — не унимался мелкий. Видимо, он принял для себя решение идти до конца. — Когда? — Ну… в воскресенье, — не подумав, выдал Ник. Двигаться не хотелось абсолютно, невероятно сложным казалось даже встать с дивана. А уж шахматы расставить… нет. Тошнило уже от одной той мысли, что придётся включаться. — Сегодня. Воскресенье. — Тёмка припечатал, сказал это по-взрослому веско, и тем самым напомнил Нику отца. — Я сказал — потом! — Это вырвалось у него неожиданно громко и почти зло. — Ты тупой, что ли? Отвянь! Пауза, что повисла после этих слов, оказалась достаточно длинной, чтобы щёки Тёмки успели вспыхнуть, как будто Ник на него не просто рыкнул, а вдобавок ещё и от души надавал оплеух. Совесть всё же смогла проникнуть через слой ватного кокона и уколоть Ника больнее. Мелкий куснул губу, в упор глядя яркими влажными глазами. «Заплачет», — запоздало пронеслось в голове. Но Тёмка лишь шмыгнул носом, круто повернулся на пятках и, топая как слонёнок, ушёл к себе. Хлопнул дверью, говнюк. Ник внезапно понял, что со дня своего возвращения он ни разу толком не поговорил с братом, хотя прошло уже… месяц? Или полтора? Да какая разница… считать не хотелось. В дверь аккуратно, но настойчиво постучались. «Отец», — вздохнул Ник про себя. — Зайди. Глаз он не открывал, лишь услышал шаги, да ещё и диван скрипнул и чуть прогнулся под тяжестью тела, когда отец присел на край. — Никита. Молчание, что последовало за этим, затянулось. Пришлось приподнять веки и лениво отреагировать. — Ну? — Сын. Ну что с тобой происходит? — А что со мной происходит? — бесцветно отозвался он. — Не хами отцу! — взвился тот, но тут же осёкся и непривычно мягко продолжил: — Давай поговорим. — Давай, — Ник вздохнул и сел. Глаза он всё же открыл и взглянул на отца прямо, как привык. — Никита, ну… пойми меня правильно. Я же сейчас, как слепой, не знаю, куда тыкаться. Если ты мне не расскажешь… ты пойми, я никогда в душу к тебе не лез и сейчас не стану. Но если ты мне не расскажешь, я ж помочь не смогу. Ну не могу я смотреть, как ты… — Со мной всё в порядке, — заученно проговорил Ник. — Я просто устал. — Скажи мне, только честно. Ты на наркоте? — Отец… — Он закатил глаза. — Ну твои врачи залезли ко мне и в мозги, и в душу, и во все дырки. Разве что жопу пощадили. Половину крови выпили, или что они там с ней делают. Да я заебался уже в банку мочиться. Ты же знаешь лучше меня, что нет. — А таблетки? Таблетки пьёшь? — Пью, — буркнул Ник. Не признаешься ведь, что препараты, которые кучкой навалены на его столе, он, не пропуская, по два раза в день аккуратно достаёт из облаток, сверяясь с назначениями — всё строго, как прописано, и топит эту горсточку в унитазе. Тут ему, кстати, вспомнилось, что упаковки заканчивались, и на их месте появлялись новые — значит, точно больше месяца прошло. Отец сидел рядом, опустив плечи, и, возможно, от этого казалось, что ему лет на десять больше, чем на самом деле. Нику вдруг подумалось, что морщин на лбу у него стало больше, чем раньше, а складка возле губ — чёткая и глубокая, не такая тонкая и незаметная, как раньше. И отец не отреагировал на это «заебался», которое вылетело на автомате, лишь потом Ник спохватился и мысленно хлопнул себя по губам. Однако — проехало. Даже не заметил. Отец растерянно разглядывал свои руки — крупные кисти с крепкими пальцами. Никогда на разговоры такого рода его не хватало. Да и нужды в этом никакой раньше не было: ни тайн, ни секретов между ними не водилось за всю жизнь ни разу. Так что сейчас он явно был не на своём поле. — Ну… — отец запнулся. — Ты хоть брата пожалей. Он же любит тебя. Ник молчал. — Он сейчас пришёл ко мне — губы дрожат. Сказал, знает, что с тобой. Прикинь, он решил, что, пока ты жил там у себя в пансионе, тебя во сне незаметно укусил вампир. «Их в Шотландии, — говорит, — больше, чем обычных людей». Ник помимо воли улыбнулся, едва-едва. Такое лёгкое движение мышц показалось ему настолько непривычным… похоже, он и забыл, как это делается. — Сериалов насмотрелся… — Никит. — Отец придвинулся ближе и приобнял за плечи. Этот жест от него, обычно скупого на ласку, был таким неожиданным, что Ник напрягся и словно закаменел. Даже дышать не хотелось. — Никит. Я проклинаю тот день, когда отправил тебя в Англию. Я не готов терять сына. — Ты не теряешь. — Теряю. Отец порывисто прижал его к себе — голова к голове — и заговорил. Быстро, напористо, убедительно. — Мальчик мой, родной, ну не бывает безвыходных ситуаций. Только смерть нельзя поправить. Всё остальное — ерунда. Болеешь — значит вылечим. В долги влез? Выплатим. Угрожают тебе? Разберёмся. Любовь несчастная? Что?.. Я прав? Чёрт знает, что отец почувствовал, но он замер, буквально сделал стойку. Возможно, Ник напрягся сильнее или же вздрогнул? Выдохнул? Во всяком случае, отец резко от него отодвинулся и пытливо вгляделся в лицо напротив. Ник же кусал губы и всячески отводил взгляд. — Я прав? — Ну что ты заладил? Прав, не прав. Какая разница. Ник почти прошептал это — голос требовал хоть немного сил, а их не оказалось. Совсем не оказалось. Отец же неожиданно приободрился. Снова привлёк к себе и заговорил успокаивающе: — Сын. Это старо как мир. Поверь мне, сейчас только кажется, что она одна такая звезда, и весь мир только вокруг неё и вертится, и всё пространство и время остановились. Но сто́ит тебе сделать шаг назад, отойти подальше или же просто выждать какое-то время, и ты увидишь, что таких звёзд тысячи. Выбирай любую. Даже пальцем манить не придётся. Сами за тобой охотиться будут и хороводы водить — вон какой ты у меня! Да таких парней… Далее последовал бодрый монолог, в содержание которого Ник не вникал, вернее, перестал вникать после первых фраз. Он почувствовал только, что голова наливается чугунной тяжестью, и звон в ушах нарастает так быстро, что ещё немного — и невидимый канат в мозгах лопнет. А самое главное — оказывается, чтобы эту грёбаную плотину воспоминаний прорвало, достаточно было одной-единственной фразы, одной капли, да что там!.. Молекулы! Он зажмурился до боли в веках, но разве это когда-нибудь да работало? Зрительная память жестока, её всполохи врезаются насмерть, не вытравишь. Яркие, фиолетовые, с белым налётом сливы на ладони. Первый поцелуй. Отчаянный взгляд глаза в глаза — «Не пожалеешь?» «Пожалею…» Женька с пунцовыми губами, зацелованными до болячек, со светлыми спутанными прядями волос, что ворохом разметались на подушке… Его неуверенная улыбка… «Хочешь, я тебе сыграю? По-настоящему. Не в наушниках, а так?» А самое главное — браслет. Холодит руку, не даёт забыть, ни днём ни ночью не отпускает. Первое время Ник пытался его расстегнуть, однако застёжка оказалась такой тугой, что он только ногти себе обломал. Или же она просто сломалась и замкнулась намертво? Ник порывался сходить в ювелирку и раскрыть замок, ну или срезать нахер ненужный кусок металла с запястья. Но выйти из дома поначалу оказалось непосильной задачей. Первые недели он только и мог, что лежать, уткнувшись носом в стену. Да ещё и позволять отцу таскать себя по врачам, да и то только потому, что сопротивляться не мог. Картинки из прошлого мелькали бешеным калейдоскопом и, как он ни прижимал ладони к глазам, остановить эту карусель было невозможно. Отец же всё говорил и говорил, не переставая. Смысл его речи Ник не мог уловить, да и зачем? Но в какой-то момент он понял, что ещё немного — и не выдержит этой двойной пытки. Он дёрнулся, освободился из отцовских объятий и рухнул лицом в колени, зажал уши ладонями. — Отец! Замолчи! — Это вырвалось непроизвольно, откуда-то из груди и, видно, прозвучало так отчаянно, что отец и в самом деле осёкся. Но плотину было уже не закрыть. — Я любил не девушку! Парня! Слышишь? Парня! И спал с парнем! И… Стоп. С запозданием он понял, что это перебор. Молчание, которое обрушилось на него вслед за этой фразой, оглушало. Но, по крайней мере, это было молчание. Уже легче. Он не шевелился, глотая невидимые сухие комки и чувствуя, как отчаянно… как неправильно наливаются тяжестью веки. — Пиздец… — наконец обрёл дар речи отец. Отец, который и сам не матерился, и Ника, случалось, бил по губам за такое. — Вот пиздец… И говорили же мне умные люди, что Англия — зоопарк пидоров, да что там! Питомник. Да я, дурак, не прислушался. — Он говорил медленно и почти без выражения, скорее даже думал вслух. — Хотел из своего парня мужика сделать, ага… — При чём здесь это? — Ник сказал это в ладони, потому что отнять их от лица оказалось невозможно. Отец тяжело поднялся и вышел. Ну а Ник рухнул на диван, сотрясаясь в беззвучных рыданиях: плотина наконец прорвалась и слезами. Полтора месяца копились — ни капли наружу, всё внутри и вот… Говорят, что слёзы приносят облегчение. Не в этот раз. Когда они всё же закончились, в груди осталась лишь гулкая пустота — это как в комнате без людей и вещей, когда только контур да звук, отражающийся от голых стен. Ник вытер лицо футболкой, которая валялась тут же, на диване, и прерывисто втянул в себя воздух. На отца, который вошёл тихо, как тень, он даже не взглянул. — Ты это… — отец подошёл близко и положил ладонь ему на макушку. Ник почувствовал запах табака, хотя отец бросил курить лет пять назад. — Никит. Давай не переживай. С парнем, ну с парнем… чего только в жизни не бывает. Ты, в общем, не зацикливайся. Ну подумаешь, переспал. Это ж так… одноразовые эксперименты по молодости. Вообще ни о чём не говорит. Я понимаю, это тебе, конечно, тяжело вспоминать, можно сказать, трагедия — с парнем это… ну, переспать. Но всё поправимо! Завтра поедем в лес — у моего друга Анатолия — ты ж помнишь его? — у него за городом особняк. На лыжах прокатимся, шашлык там, банька. Дочки у него две — обе красавицы и весёлые такие — познакомишься, развеешься. Всё нормально будет, не загоняйся. — Я не поеду. — Поедешь. — Отец резко сменил тон. — Если не так, то они к нам в гости придут. Вон праздники на носу, вместе и посидим. Ник резко встал и направился к двери. Зашёл в ванную и уставился на своё отражение в огромном зеркале. Потом набрал в ладони ледяной воды и плеснул в лицо. И ещё раз. Потом вытерся жёстким полотенцем и вышел. Тёмка сидел в своей комнате и смотрел мультики на планшете. На Ника, когда тот вошёл, он не взглянул, даже и головы не повернул. Ник без слов взял гремящую доску с шахматами и открыл замочек. Расставил фигуры по клеткам. Потом потянул из рук Тёмки планшет и отложил его в сторону. Мелкий поднял на него обиженные глаза, круглые, как у мыши. Надутые губы немного дрогнули и расслабились. — Смотри. — Ник погладил пальцем некрашеную фигурку из дерева, покрытую прозрачным лаком. — Это пешка. Она ходит только вперёд.