Тренер

— Снова? — отец вздыхает, глядя мне в глаза.       Полицейский участок номер двадцать три. Обшарпанные стены комнатушки, которую гордо называют «комната полиции». Толстый неопрятный полицейский сидит за столом рядом, жадно уплетая огромные пончики. Они настолько жирные, что блик их масла под скудным светом лампы разливается по всему пространству. Лениво отвлекшись от трапезы, он поправляет усы сальными пальцами, после чего переводит взгляд на моего папу. Настолько же медленно, как доставка почты России. После ночной смены в пожарной службе, где папа работает столько, сколько я его помню, огромные мешки под его глазами ещё более выделяются тусклым светом лампочки, висящей на соплях и готовой в любой момент обрушиться на старый, едва не развалившийся стол с ужасным взвизгом разбивающегося стекла. Полицейский вытирает пальцы о рубашку, думая, что этот жест останется незамеченным. Но я слежу за каждым его движением. Такого ничтожного человека встретишь редко. — Что опять она сделала? — папа устало вздыхает, постоянно поглядывая на часы, отчего создаётся ощущение, что он куда-то спешит.       Жирный мужик хмыкает, пытаясь ногтем пальца вычистить что-то из зубов. Кажется, будто этот уродливый, вызывающий лишь отвращение мужлан действительно считает себя мистером скрытность, либо пренебрегает всеми правилами этикета и гигиены. Хотя таких слов в его лексиконе наверняка нет. А слово лексикон он использует как ругательство. — Украла с одними обалдуями газонокосилку и велосипед у приличной женщины, разбудили всех соседей и орали, как твари, — с ужасно презрительным лицом заявляет товарищ полицейский, хотя товарищем его язык никак не поворачивается назвать, разве что придурком полицейским.       Отец цокает, будто бы и не веря, что это сделала я. Но учитывая, какой по счету раз он забирает меня отсюда, я знаю, что он уже готовит ужасно длинную речь, которая может исправить любого закоренелого злодея, заставляя стать добряком.       Пацанов-то родители давно забрали, а я шесть часов просидела в клетке с мужиком, от которого воняло, как от свинофермы километров за десять, и девкой лет семнадцати, задержанной за проституцию. Мог бы уж и поторопиться. — Товарищ полицейский, — отец лезет в карман за бумажником, — давайте мирно разойдёмся, а?       Папа достаёт три купюры по тысяче и аккуратно суёт жирному мужику под сальные пальцы. На лице отца ни эмоции, хотя эти деньги точно не лишние.       Губы полицейского расплываются в улыбке, и он с радостью принимает просунутые деньги, сразу же их хищно пряча. Кажется, что передача Animal Planet отдыхает, а главная гиена находится прямо перед моим носом.       Ну вот зачем, пап? Зарплата через месяц, а денег еле на еду хватит. Я поморщилась, ведь голод уже ненароком напоминал о себе, заставляя живот жалобно урчать. Но видимо не настолько жалобно, чтобы полицейский отдал деньги обратно. — И чтобы больше тебя не видел тут! — якобы ругательно заявляет полицейский, указывая взглядом на выход; хотя ему по сути плевать на таких подростков, как я, и он лишь рад акту взятничества, произошедшего минуту назад.       Я забираю отобранные у меня телефон, ключи и кошелёк, смеряю самым ужасным взглядом, на который я способна, полицейских вокруг, после чего мы с отцом выходим из этого барака. Я готовлюсь к очередным нравоучениям. Но почему-то не удостаиваюсь их. — Пап, может, покричишь хоть? — аккуратно спрашиваю я, поправляя рассеивающиеся волосы рукой, но это не помогает ни капли. — Лиса (предпочитаю ударение на первый слог), — он устало потирает переносицу, после чего открывает нашу старенькую Тойоту, — садись в машину.       Недоверчиво я все же решаю послушаться отца и усаживаюсь на переднее сидение. Папа заводит машину, и мы едем домой в кромешной тишине. Меня начинает это пугать и мучить, и я не могу вытерпеть эту пытку. Тишина убивает ещё сильнее, чем все орудия на планете, разрезая тонким лезвием ушные раковины. — Пап, скажи что-нибудь, — я поворачиваюсь в сторону мужчины, пытаясь понять, о чем он думает, — ну покричи, почитай нотации. Ну чего ты молчишь? — Алиса, — мы останавливаемся, ожидая зеленый свет светофора, — что толку от моих нотаций и нравоучений? Я плохой отец? — Ты чего, пап, ты самый лучший! — воодушевленно восклицаю я, однако где-то в глубине души знаю, что это небольшая ложь. — Почему тогда ты меня никогда не слушаешься? — Ну пап! Эта баба собак всех потравила бездомных, и Яшкиного Тузика траванула, змея такая! Мы и решили ей отомстить. — Доча, — он вздыхает, переводя измученный взгляд на дорогу, — ночевать каждую неделю в полиции совсем не лучшее дело. Звонила твоя мать и снова грозилась тебя отнять. Еще одна такая выходка - она ведь узнает, позвонит приставам. Ты этого хочешь? — Нет, — сразу же заявляю я; воспоминания об этой женщине заставляют меня поморщиться, а неприязнь волной ядовитых мурашек прокатывается по всему телу. — Постарайся вести себя хорошо или хотя бы не попадать в полицию, ладно? — Хорошо, папуль, — я даю ещё одно бесполезное обещание.       Мы подъезжаем к девятиэтажке и выходим из машины. Холодный августовский ветер дует прямо в лицо, заставляя жмуриться. Я аккуратно перешагиваю через лужи, образовавшиеся после недавнего дождичка, к нашему дому. В подъезде снова жутко воняет ссаньем и говном, на что трудно не обращать внимание, но получается довольно плохо. Лифт с протяжным стоном распахивает свои двери, приглашая нас внутрь. В почти закрывшиеся двери залетает бабка со второго этажа, неистово пыхтя. Расталкивает своим пузом папу и становится в углу. Не мешалось бы ей пройтись по лестнице. И это язвительное замечание едва не вырывается из моих иссохшихся губ. — Хоть бы постыдился, дочь проституткой растёт! — презренно заявляет бабка, и я невольно поворачиваю голову к источнику шума. — Лучше, чем быть жирной и вредной, — выплёвываю эту фразу ей почти в лицо, не дождавшись реплик папы, — а ещё скоро сдохнуть. — Алиса! — отец немного повышает голос, явно находясь в шоке от такой перепалки. — Ещё и хамло, тьфу на тебя, маленькая потаскуха! — рычит бабка, вышагивая из лифта на свой второй этаж. Серьёзно? Настолько лень овладела? — Ходи пешком, раз не устраивает! — вдогонку ей кричу я, надеясь быть услышанной. — Алиса, угомонись! На тебя так ночь за решеткой подействовала, что ли? — Ну, а что она, пап! — недовольно протягиваю я.       Отец машет на меня рукой и замолкает то ли от бессилия, то ли от дикой усталости.       Наконец мы оказываемся в нашей квартирке. Я снимаю грязные кеды, прошагивая через них в свою комнату. Бросаю шмотки и оглядываюсь. Окно можно и прикрыть, я думаю, запах сигарет, которые я вчера искурила все из пачки, выветрился. В зал сразу же ложится спать папа. А я, переодевшись в домашнюю одежду, захожу на кухню. Папа доел гречку, а жареная курица давно протухла и отправляется в мусорку. Кажется, на ней уже стала зарождаться новая жизнь. Пошаркав в холодильнике, понимаю, что еды абсолютно нет и, достав папин пятихатник, предназначавшийся мне на новую подушку в комнату, смело иду в магазин. Листья начинают потихоньку желтеть, готовясь осенью покинуть деревья. На улице ни души. Да и кому в такое время захочется выходить из теплой квартирки. Завидев вывеску «24 часа», мысленно выдыхаю. Голодными не останемся.       Захожу в маленький магазинчик, сразу же беря корзину. Продавщица, разбуженная дверным колокольчиком, лениво потягивается и достает телефон. Ее складки еле помещаются на стул, готовый вот-вот развалиться, разрывая тишину скрипом. Макияж на ее лице давно превратился в непонятное месиво духа две тысячи седьмого, а прическа больше походила на место жительства птенцов, то бишь гнездо. А я быстро покупаю рис, котлеты, хлеб и яйца, желая скорее поесть дома.       Быстрым шагом направляюсь домой воодушевлённая, а живот тихо урчит. Сколько часов я не ела? Пытаюсь вспомнить, но чей-то наглый крик тут же обрывает мои мысли. — Алиска! — раздаётся голос Вани где-то неподалёку.       Парень, запыхавшись, всё-таки добегает до меня, широко улыбаясь. Он сразу же затягивает меня в поцелуй, аккуратно обнимая за талию. Восемь месяцев вместе, а кажется, будто вечность. Вечность глупых отношений, ещё более обременяющих меня. — А ты чего в такую рань? — Иван отстраняется и ждёт ответа. Выглядит он немного нелепо: такой сладенький мальчик в спортивном костюме. — За продуктами пошла, — демонстрирую пачку риса, чуть ли не тыча ему в лицо — а по-другому не поймёт. — Как обычно, мне сказать не удосужилась, — парень цокает, недовольно отнимая продукты, еле удерживаемые, наверное по его мнению, моими руками, — ты домой? — Угу. — У меня никого сейчас нет, — он снова широко улыбается, — у тебя не эти самые… ну как у вас… дни. — Не, — фыркаю я, — ну пошли.       Зачем согласилась не представляю и сама. Наверное, это лучше, чем мысли, виновато лезущие в голову и пытающиеся заполонить пустоту, где должен быть мозг.       Совсем забываю про голод и шагаю в квартиру к своему донжуану. Тут как обычно тепло, пахнет едой и свежестью. Совсем не как у нас. Тем более тетя Люба, мать нерадивого жениха, всегда меня вкусно кормила, отчего об этом месте у меня были лишь тёплые воспоминания.

***

      Положив мои продукты в коридоре, Ваня поворачивается ко мне и завлекает в объятия. Небрежно поцеловав меня, парень подхватывает меня на руки и утаскивает в свою комнату. Кидает на скрипучую кровать и наваливается сверху. Я почти бесслышно ойкаю от упавших на меня восьмидесяти килограммов веса. Животом ощущаю крепкий стоящий член, так и просящийся наружу. Одежда летит в сторону в силу своей ненадобности, и после неопытных странных ласк Ваня аккуратно входит, срывая с губ наигранный стон. Вероятно, от скудного опыта ему не хватает ума предположить, что я не возбуждена.       Нет, мне не плохо, но и не хорошо. Что такое оргазм с этим парнем узнать, наверное, не получится. Но расстраивать Ваню, который всегда был нежен, чуток да и любил меня, мне совершенно не хотелось.       Парень оказывается и не особо долгим, после нескольких минут блаженно изливается, плюхаясь рядом. Обнимает меня, целуя влажными губами в лоб. Я морщусь. — Тебе понравилось? — парень улыбается, направляя взгляд темных глаз на меня.       На его лице спокойствие и удовлетворение. Прямой тонкий нос слегка посапывает, светлые брови расслабленно разведены, а полные губы растянуты в непринужденной улыбке. Доволен собой. А мне так и хочется посмеяться.       Иван считался самым красивым мальчиком в районе, и многие девчонки, не особо имевшие мозги, готовы были порвать меня за то, что я с ним встречаюсь. Но никто не знал, что он чуткий, что его легко ранить и обидеть. — Понравилось, — вру я, потягиваясь, — но мне пора. Ещё готовить завтрак.       Быстро одеваюсь и, кинув мимолётную улыбку, также быстро сбегаю из обители донжуана. Эти отношения лежали на плоскости моей ответственности каким-то тяжёлым бременем, и я трезво понимала, что их нужно закончить. С моей стороны это был жест доброй воли, но слишком неоднозначный, как покормить бездомную собаку: вроде сделал хорошее дело, собака сыта и довольна, но с другой стороны, ты дал ей надежду, и она бежит сзади, думая, что ты - новый хозяин. Не все собаки такие. Не все парни - Иван.       Знала бы мать, чем ее уже четыре месяца как семнадцатилетняя дочь занимается, давно бы убила, а папе прочитала бы лекцию о том, какой он ужасный. Но папа не знает тоже либо закрывает на это глаза.       Год назад мать из семьи быстренько свинтила к богатому женишку в Москву, забрав с собой моего младшего брата, Мишу. А меня отвоевать не смогла. Да я и сама не особо просилась. С отцом было куда проще, мы с ним и ладили отлично. Но мать не унималась, все время хотела забрать меня, как сейчас. Но я была непоколебима. Променять свободу на глупые шмотки и московскую элиту мне вовсе не хотелось, да и было не в моих принципах.       Забыв о завтраке, ещё одном нерадивом сексе и грязных кедах, я уснула сном младенца.