Рау

Со страниц старой чёрно-белой книги на Рау смотрели чудовища. Вот огромный грохон, вцепившись в землю всеми пятью лапами, таращится с костяного горба единственным глазом, а слепая зубастая башка поднята вверх на длинной шее. Рядом с картинкой было подробное описание жизни и повадок грохона. Мудрец, написавший книгу, уточнил в примечании, что в Чёрном Лесу из-за постоянной темноты много животных с одним глазом, который не только видит, но и улавливает тепло, а расстояние до предметов такие звери определяют другими способами. Рау задержал взгляд на картинке с землеройщиками. Он много читал и уже знал, что эти твари свободно бегают в Лес и обратно, подбирая любую падаль. В описании говорилось, что это единственный вид — не считая людей, разумеется — приспособленный к жизни как в Лесу, так и за его пределами. Была статья и о крестовике, но на картинке тварь выглядела совсем на себя не похожей: голова слишком большая, а лапы и хвост тёмные и корявые. На самом деле крестовик белый и гладкий. Где-то Рау его точно видел, но не помнил, где. Он пролистал ещё несколько страниц и прочитал смешное название: кривун. На картинке красовалось несколько пятилапых уголков с глазами, а статья утверждала, что эти животные бегают боком, расчищая себе дорогу острым углом, из вершины которого растёт рог. Рау даже усмехнулся, настолько нелепо выглядели эти создания. Раньше ему не приходило в голову читать книгу от корки до корки, и кривунов он увидел впервые. Ему всегда больше нравились приключенческие романы, чем научная литература. Он заглянул в оглавление и был поражён количеством лесных чудовищ, подробно описанных в книге. Верёвочника среди них не было. Запах домашней еды отвлёк его от чтения, и он поставил книгу на полку. В кухне мама и Ликетта о чём-то спорили, и он вышел к ним, остановившись в дверях, но на него не обратили внимания. Мама вязала что-то из шёлковой травы на спицах, сидя в кресле у окна, а сестра, скрючившись в углу, шлифовала листом ершовника самодельный лук. — Лучше бы ты рисовала, — посетовала мама. — Ведь у тебя же неплохо получается. Смотри, попадёшь кому-нибудь в глаз. — Я стреляю только по мишеням, — отрезала Ликетта. — И в воздух, — насмешливо добавил Рау, но гордячка даже не повернула голову. — Не нравится мне твоё увлечение, — продолжала мама, — ты уже не ребёнок. — Да, наконец-то буду участвовать во взрослых соревнованиях. С пяти лет ждала. Время, судя по тёплому свету, льющемуся из окон сквозь ажурную листву паутинки, перевалило за полдень. Побеги плюща, плотно обвивающие каркасы стен, почти не пропускали ветра. На улице в одном из соседних дворов играли на кантиэле, кто-то смеялся. Большинство крестьян уже закончили дневные работы и теперь отдыхали. Дома было чисто и уютно. На полу желтела свежая солома, и от этого кухня казалась светлее, чем была на самом деле, а по стенам цвели красные и синие вьюнки, пробивавшиеся сквозь плющ. В центре стола стоял овальный глиняный поднос с хлебцами, выглядевшими очень аппетитно. — Мам, когда есть будем? — спросил Рау, но мать даже не посмотрела в его сторону, и ему стало обидно. Ликетта насупленно работала над огромным луком. — Да он больше тебя, — бросил Рау, но сестра не удостоила его ответом. Он подошёл к столу, чтобы взять хлебец, но есть внезапно расхотелось, и он выглянул в окно, выходящее на улицу. Кантиэль у соседей выводил знакомую мелодию, струны весело звенели, и чей-то голос фальшиво подпевал не в такт. — У кого гулянка-то? — грустно спросил Рау, но женщины опять ему не ответили, занятые каждая своей работой. — Мам, я что, натворил что-нибудь? Почему вы со мной не разговариваете? Мать оторвалась от кружева, и он с надеждой на неё посмотрел, но она заговорила с Ликеттой: — Рау ещё не вернулся? Сестра прислонила лук к стене и встала, отряхнув опилки со штанин, и Рау увидел, что она ниже ростом, а волосы, наоборот, длинные, как в прошлом году. Обиду сменила лёгкая тревога. — Мама, ну как будто ты его не знаешь. Он, пока весь хлам со всего леса не соберёт, домой не заявится. Небось только до колечек доехал. Лучше бы их набрал побольше, чем всякой ерунды. Можно, я перед состязанием покрашу волосы в чёрный? — Тебе всего тринадцать, — нахмурилась мама. — Что люди скажут? — Скажут, что я похожа на аристократку. И будут ко мне обращаться «риа Ликетта»! — Аристократизм не в цвете волос. Он в манерах, поведении, благородстве души. Среди дворян тоже бывают люди со светлыми волосами и белой кожей. — Вот всегда так, — девочка топнула ногой, сунула лист в карман штанов и выбежала на улицу со словами: — Потом дочищу! Она проскочила прямо мимо него, не заметив. Он взглянул на мать, которая с безмятежным видом вновь склонилась над вязаньем, и торопливо вышел вслед за Ликеттой. Деревня была окутана послеполуденной желтоватой дымкой. Солнца светили тускло, как перед дождём. Он кинулся в стойло — повидать Ше, но мохнатого шестинога там не оказалось, и он снова вернулся во двор. Тело обрело непривычную лёгкость и гибкость — Рау без труда смог проделать несколько трудных упражнений и прыжков, перед которыми обычно приходилось долго разминаться. Что-то настойчиво тянуло его к дому Зетты. Никто из встретившихся по пути односельчан не ответил на его приветствие, животные тоже его не замечали. Становилось жутко. В голове постепенно прояснялось, и с каждой минутой он всё сильнее чувствовал своё отчуждение. Сильная, как в детстве, тоска по родным звала его обратно в дом, но он знал, что туда дороги нет. Только что он видел события прошлого года, когда сестре было тринадцать, а ему — восемнадцать. Он помнил этот день — в это самое время он как раз уехал в лес на шестиноге, а мама и Ликетта готовились к деревенскому празднику. Он не должен был слышать их разговор, его вообще тогда рядом с ними не было! Сетчатые заборы, увитые цветами, круглые остроконечные крыши, соломенный настил — всё это было с детства знакомым, но он видел свою деревню словно в первый раз, настолько незамутнённым стало его зрение. Слух тоже обострился, и Рау слышал каждый птичий посвист, каждый окрик и стук дверей, слышал даже отголоски музыки, хотя ушёл довольно далеко. Возле дома Зетты он чуть помедлил, вспомнив, что год назад она ещё не была ему невестой, они даже не общались толком, — но тут же отбросил сомнения и толкнул калитку. Во дворе девушки не было. Её родители обрабатывали грядки, а старый дед раскладывал на сушильной доске орехи, собранные в лесу. Никто из хозяев не заметил незваного гостя. Недолго думая, Рау распахнул дверь и вошёл в чужой дом: слишком сильно было любопытство. То, что любое озорство останется безнаказанным, он уже понял. Внутри оказалось неожиданно темно. Растения, которые мать Зетты использовала как занавески, плохо пропускали свет, в отличие от воздушной паутинки, и их толстые ветви свисали до самого пола. Рау никогда сюда не заходил раньше, и ему было интересно всё: каждая вещь в этом доме могла рассказать ему о Зетте. Он окинул взглядом стол, шкаф, низкий диванчик и две скамейки. Простое убранство, как и у всех в деревне. Комнаты совсем маленькие… Он отодвинул пальцем холщовую занавеску, заглянул в одну из комнат и тут же шарахнулся обратно. Ничего страшного там не было — просто старшая Зеттина сестра раскладывала вещи в своём комоде, но Рау почувствовал себя до ужаса глупо и поспешил выбраться из дома через чёрный ход. Зетта сидела на брёвнышке на заднем дворе возле крыльца и чертила на песке прутиком. На ней было всё то же вязаное платье, а сама она выглядела чуть более угловатой и худощавой. Длинные русые волосы, ещё без выкрашенной в чёрное прядки, были заколоты стальным стеблем. Рау приблизился, стараясь ступать неслышно, хотя и так знал, что она его не заметит, и заглянул ей через плечо. «Рау», — медленно выводил прутик в её руке. На него нахлынула волна чувств. Значит, она любила его уже тогда? Он сошел с крыльца и опустился перед Зеттой на колени, заглядывая ей в глаза. На лице девушки застыло выражение глубокой печали. Она не видела его. — Зетта, я здесь, — сказал он и протянул к ней руки. — Всё будет хорошо. Зетта! Что я за дурак… Лёгкость пропала. Ему стало тяжело дышать. На секунду вместо русоволосой Зетты он увидел на бревне ту самую белую женщину, напугавшую его до смерти по дороге к Лесу, а потом всё померкло. Он чувствовал, что его несут на руках. Неведомое прежде оцепенение, сковавшее его, не давало открыть глаза или пошевелиться, но оно же заглушало и боль. Все звуки стихли, раздавались только шаги и тихий шелест ветвей, а перед внутренним взором вновь и вновь разворачивалась навязчивая картина — сотни гибких стальных прутьев, рассекающих воздух, и мутно-жёлтый зрачок, надвигающийся из темноты. Его словно выбило из сна. Он открыл глаза и несколько минут лежал неподвижно с колотящимся сердцем, глядя в чёрную пустоту над собой. От недавней гибкости не осталось и следа: ломящая боль охватила все суставы, ступни и ладони горели, а спина мучительно ныла между лопатками. Пить хотелось нестерпимо. Он осторожно повернул голову и увидел круглый каменный очаг с догорающими углями, расположенный посередине просторной комнаты с земляным полом. Стены были каменные без единого окна, а высокий куполообразный потолок настолько закопчён, что еле виднелся в полумраке. Рау попытался пошевелиться. Он лежал на кровати из травяных мешков, устланной шкурами мохнатого змея, и такой же шкурой был укрыт сам. Кое-как сел, ойкнув от боли в спине, и выругался, вспомнив вчерашнее приключение. Он был в одних штанах, левая рука в чистых бинтах висела на перевязи, а голову стягивала плотная холщовая повязка. Три пальца на правой руке распухли и не сгибались. Чёрт, это же надо: сам явился к верёвочнику в лапы. В щупальца… И как жив остался? Возле лежанки стояли его сапоги и рюкзак, а рядом поблёскивал кинжал. Рау дёрнул верёвку рюкзака, и ему в глаза ударил холодный свет — кто-то подобрал все его вещи, даже луковицу. Положив луноцвет на лежанку, он сунул ноги в сапоги, встал и огляделся. Комната была большая: десять на десять шагов. У противоположной стены он увидел ещё две лежанки и деревянный сундук, слева располагался склад дров, травяных мешков и деревянных скамеек, а справа был широкий порог во всю стену, высотой человеку по пояс, и посередине этого порога в квадратной выемке поблёскивала вода. Она набиралась снизу из родника и бесшумно утекала вдоль стены по неглубокому плоскому жёлобу в дверной проём, в который тянулся порог. Куда ведёт выход, Рау не знал. На каменном пороге стояли плошки и котлы, а в специально просверленных отверстиях торчали металлические винные сосуды на длинных стеблях. Прихрамывая, Рау подошёл к роднику, схватил железную цветочную чашку и зачерпнул воды. Пил и не мог напиться — с каждым глотком к нему возвращались силы, а жжение в ладонях и ступнях утихало. После, как сумел, зачерпнул правой рукой воды и умылся, стараясь не замочить повязку на лбу. Вот теперь жить было можно. Он поискал свои рубашку и куртку, не нашёл, бросил в сапог кинжал, взял луноцвет и отправился на разведку, хотя его и пошатывало. За дверным проёмом оказался тёмный коридор, окружающий помещение, как раковина улитки. Каменный порог с жёлобом плавно уходил вниз, заканчиваясь зарешеченным отверстием в стене у самого пола, куда и утекала родниковая вода. Обойдя по коридору весь дом дважды, Рау вышел в Лес. Высокие кустарники с синей листвой примыкали вплотную к дому, отлично его скрывая от чужих глаз. Все светящиеся травинки были тщательно выполоты. Сразу за кустарником начинался бор — прямые стволы уходили далеко ввысь. Тут росли только хвойные — будто специально для того, чтобы сухие листья не выдавали идущего. Рау сделал несколько шагов и остановился, увидев, как вдали за деревьями полыхает огонь. Зрелище пугало и притягивало, и он приблизился ешё немного. Он понятия не имел, где находится, но место было очень похоже на границу пустоши, где он чуть не погиб. Искры от языков пламени разлетались во все стороны, и время от времени что-то громко лопалось в костре. — Ты что тут делаешь? — гневно зашипел Мегаро, появляясь из темноты, и Рау вздрогнул от неожиданности. — А ну, быстро в лачугу! Рау счёл за лучшее не возражать. Они молча вернулись в каменный дом. Мегаро снял ремни с мечами и сгрузил у стены, вытащил из сундука новую рубашку и вручил её Рау, а потом подошёл к котелкам на каменном пороге и спросил: — Жрать хочешь? — Угу, — ответил Рау, одеваясь. Рубашка была простая, крестьянская, на двух завязках у пояса. Мегаро водрузил на очаг кованую решётку и поставил на неё небольшой котёл с плоским дном, потом притащил от дальней стены низкий столик, бросил на землю пару змеиных шкур, и неуютная каменная комната приняла жилой вид. Запахло грибной похлёбкой. Рау разложил на столике серые бархатные листья, собранные в низине у озера, и высыпал на них хлебцы, а Мегаро принёс стальные миски — обычные, лесные, и простые ложки — лепестки восьмицвета, разлил похлёбку по мискам и тоже уселся за стол. Они не спеша поели, после чего аристократ сам протёр листьями посуду и сполоснул её в роднике, а потом небрежно кинул Рау по столу веточку зубной кисти и взял такую же себе, положил в очаг пару поленьев и ушёл на одну из лежанок, превратив её в кресло с помощью пары травяных мешков. Рау хотел сделать со своей постелью то же самое, но не смог поднять мешок из-за боли в спине. Тогда он просто накинул на плечи меховое одеяло и сел, прислонившись к каменной кладке. Луноцвет, завёрнутый в листья так, чтобы никого не слепить, лежал на столе, единственный тонкий луч светил в потолок, и теперь было видно, что дым уходит в зарешеченное отверстие в центре купола. Небо не просматривалось — скорее всего, там был изогнутый дымоход. Мегаро грыз зубную кисть и смотрел на Рау неподвижно, как удав. Его глаза отсвечивали красным. — Сейчас будет серьёзный разговор, — негромко сказал он. Рау глянул на него исподлобья и не ответил. Почему-то он решил, что речь пойдёт о монетах, но ошибся. — Я осмотрел тебя. Все кости целы, ни одного перелома. Было несколько вывихов, но это мелочь. Ты, можно сказать, не пострадал. — Ничего себе не пострадал, — пробурчал Рау. — Спина разламывается, пальцы выбиты, башка до сих пор гудит, — он дотронулся до повязки. — Повязку не снимай. У тебя сотрясение мозга, и если снимешь — получишь всё, что в таких случаях причитается. Под бинтом особое лекарство, оно сдерживает симптомы. Так вот. Меня интересуют два вопроса. Во-первых, как так случилось, что ты остался цел? Ведь вас, эльфов, пальцем тронь, и вы крошитесь, как фарфор, а ты грохнулся с такой высоты, что и не всякий человек выдержит. И во-вторых. Я тебе дважды орал — взлетай! Но ты словно оглох. Да если б и оглох — неужели не ясно было, что надо взлетать? И в дороге сколько ситуаций было, когда любой нормальный эльф не стал бы идти пешком — лужа с ядом, косогор, буераки. Я тебя специально через это провёл, чтобы увидеть твою реакцию, скорость полёта, но всё зря. Почему ты оставался на земле, даже когда от этого зависела твоя жизнь? Ведь я мог тебя не отбить, ты это понимаешь? Ты можешь мне объяснить, какого чёрта ты не взлетел? — Могу, — ответил Рау. — Не взлетел, потому что я человек, а не эльф. Я не умею летать.