Город должен выжить.

      Хруст. Топор накрепко впился в кристаллическую кору облысевшего бревна, словно испытывал голод, подобно хозяину. Если не думать о морозе, то создается ощущение, что пальцы не придётся ампутировать через час работы. Правда, думать больше не о чем. Снег сугробом лежал на глазах и позволял видеть лишь в пределах дыхания, через пару секунд превращающегося в льдинки. Ещё год назад я даже не задумывался о том, возможно ли это.        Когда мороз пришёл на землю, никто не был готов... Почему я говорю "был"? Разве сейчас что-то изменилось? Может, развитие технологий остановило чудовищное разрушение мира? Может, люди адаптировались, научились переживать холода? Нет. Просто они все уже мертвы. Нельзя приготовиться к тому, что уже нанесло смертельный удар в спину. Слишком поздно изучать причину апокалипсиса, слушать блеклые объяснения политиков, пытающихся удержать разорвавшееся на части общество. Когда заваленная снегом Англия пошла на север, исход уже был предрешен. Мы просто вцепились в гнилую жизнь, будто есть смысл.       Хруст. Кривое лезвие вырвалось из объятий дерева, и когда я занёс руку ещё раз, топор вновь ударился о уже восстановившуюся ледяную корку. Я лишь хмыкнул и попытался натянуть рукава пальто на посиневшие ладони. Белая масса скапливалась вокруг, наносимая бесконечной метелью. Через пятнадцать минут придётся почистить рабочее место от сугробов, иначе я просто не доберусь до бочки с огнем. А про меня никто не вспомнит, пока Капитан не узнает, что получил на бревно меньше, чем планировал.       Наверное, во всём этом действительно нет смысла. Когда мы добрались до генератора, хрен знает кем и хрен знает зачем установленного на крайнем севере, людей охватила навязчивая надежда на выживание. Но спустя несколько дней даже самые идейные начали задумываться. Ничего не изменилось — всё та же вечная каторга за собственную жизнь с единственным исключением. Ночью, расположившись в тесной и прохудившейся палатке компанией в десять человек, мы наконец-то можем насладиться теплом, поставляемым по паровым трубам. Стоит признать, что эта здоровенная махина, хрипящая в центре гигантского кратера и уже названная ничем иным, как сердцем города, облегчает жизнь. Но всё ещё не добавляет ей смысла.       Да к чёрту это всё! Что будет от того, что я свалю это проклятое бревно в этот проклятый снег?! Ничего, чёрт возьми, не изменится, от гнилого куска коры, которым мы заделаем дыру в доме. Потому что именно такова пропорция моего вклада в развитие города. Города. "Города", ха-ха. Восемьдесят человек, сгорающих во льду на работе. Раньше никто в Лондоне это не назвал бы и деревней. Впрочем, зато становится виден уровень деградации человечества. Мы лабораторные крысы, и единственный опыт, который над нами проводят, это "перегрызут ли они друг другу глотки".       Я вложил всю свою ненависть и отчаяние в последний удар, с мертвым стуком пробившим надоевшую глазам серую оболочку. Дерево, не выдержавшее напора и словно не верящее в мой успех, нехотя накренилось и рухнуло в "землю". Я прикусил губы и почувствовав на зубах лед. Странный жест, наверное, имеющий схожее с самобичевание во сне назначение. Только вместо того, чтобы проверить себя на дремоту, пытаешься понять, жив ли ты вообще. Суставы заскрипели, но поддались воле, после чего помогли вцепиться в древесину и потащить груз за собой. Мышцы захрустели, сбрасывая оковы мороза. Тело застонало от смены обстановки, давно вмерзнув в царящий хаос и уже считая себя погибшим.       У меня не хватит слов описать вездесущий холод. Если на первые дни у меня ещё была фантазия, сейчас она полностью иссякла. Вряд ли я смогу найти подходящее сравнение, разве что совсем абсурдное. Например, будучи в морге, засунуть голову в холодильник, где со всех сторон дует вентилятор, ноги впихнуть в таз с ледяной водой а тело полностью обмазать снегом. А вне морга бушует буря с минусовой температурой, равная количеству дней в зиме. В високосном году. Да уж, за такую выдумку в Лондоне могли дать грамоту, а потом жюри замерзли бы насмерть. Боже, что я несу...       Даже не понимаю, что ведёт конкретно меня вперёд. Кто-то старается ради близких. Которых, на самом деле, заботит только своя шкура. Некоторые просто верят, что Капитан сможет всех спасти. Хотя свою жену и обоих детей он потерял ещё давно. Можно ли ему доверять? Ну, по крайней мере ещё никто не умер с того момента, как наша злополучная община доползла до генератора. Но много ли таких как я, которые живут на полном автоматизме, поскольку всегда так делали? Почему только сейчас меня начал волновать смысл существования? Разве раньше он имелся?       Сделав полный максимализма вывод о том, что надежды нет (меня даже позабавила собственная ничтожность, не позволяющая думать по-другому), я свалил своё сраное бревно к уже заготовленным. По крайней мере, мои показатели продуктивности ещё не самые худшие. Возможно, если меньше ныть, то можно раньше закончить работу и начать греться у бочки. Монотонные бородатые бомжи моей породы уже столпились у тлеющего куска металла и растирали культи друг о друга. Я присоединился к ним, поправил бежевую шапку из неизвестного материала и наконец-то погрузился в живую атмосферу тепла. В промерзшие легкие, давно ушедшие в спячку, вошел сухой дым и стал впитывать остатки холода. Растекающееся по телу чувство словно сделало ещё один оборот в часовой коробке, вновь воспламеняя всё, что так дорого и важно людям. Но не мне. — Что-то они задерживаются, — с едва присутствующим беспокойством заметил кто-то, — можем, поискать их? — Да нет, бред какой-то, — мудро ответил седой старец, последний присоединившийся в нашу компанию. — Эй! — вскрикнул паренек лет семнадцати, снег на губах которого создавал больше объема, чем прорезавшиеся темные усики. — Мы не можем так с ними поступить! Они же наши товарищи! Мы должны держаться вместе, иначе сдохнем, как собаки! — Ага, моралист, значит, — продолжил глаголить истину старик, — тебе надо, ты и ищи. Рабочий день кончился и я предпочту компанию стаканчика теплой мочи поиску заблудившейся бездарности.       Раздавшийся гогот прорвал тишину, если бесконечно бушующий над кратером ветер можно так назвать. Кстати, раньше мне даже нравился этот звук. Когда что-то подобное бесцельно снует за окном, а ты находишься в полной защите и на любой мороз тебе плевать... Приятное ощущение безопасности. Сейчас всё повернулось на сто восемьдесят градусов. Тёплый дом остался в Лондоне, а вой бури до смерти надоел и только давит на мозги. — Э-эй! — менее уверенно повторился юноша, начав обходить всю чертову дюжину бомжей и трепать каждого за рукав. Мне оставалось лишь тихо посмеиваться, наблюдая за его тщетными попытками, но он быстро добрался до меня. Я вздрогнул, посмотрев в его чистые, как исчезнувшее небо, глаза. Они смотрели на меня с такой детской надеждой, что циничный мозг ненадолго остановил работу. Я раскрыл рот, но не смог послать его куда-подальше. Он тоже молчал. И эта пауза говорила гораздо больше пустых слов. Правда, со стороны выглядело действительно странно, черт возьми. Но внутри что-то зашевелилось под этим настойчивым, умоляющим взглядом. Что именно? Есть вообще разница? Почему я действительно не отвернусь, как другие? "Особенный", что-ли? Ага, такая неординарная личность, хоть бери и книгу пиши, мать вашу. А потом замерзни насмерть. — И что? — выдавил из себя я, словно всё это время был глухим и пропустил разговор. — И то! — дернул меня за рукав паренек. — Не то, — сморозил я. — Пошли! — как баран повторил он в тринадцатый раз. — Зачем? — продолжил играть тупого я, мысленно согласившись со стариком, что тёплый стакан мочи, пожалуй, даже два, был бы гораздо приятнее этого разговора. — Затем! — юноша гнул свою линию сильнее паровоза. — Да... — попытался я придумать оправдание, но не смог. — О! — как последний в мире клещ уцепился он за часть фразы. — Пошли!       Я сразу же потерял к себе всё уважение, позволив какой-то шпане так легко меня привлечь к безнадежному делу. Зачем вообще кого-то спасать? Разве "благодарная" жертва потом сделает то же в мою сторону? Даже спасибо не скажет, а будет как болванчик стучать зубами и стеклянными глазами пытаться лапать меня чтобы согреться. А когда ему их отрежут, ещё проклинать будет, что не оставили умирать. Знаю я этот "альтруизм". Таким он был и до апокалипсиса, впрочем.       Я с тоской следил за удаляющимся костром, и от того ещё больнее пришелся мощный удар мороза по телу. Пожалуй, даже чемпион мира по боксу прикурил бы в сторонке, а потом замерз насмерть. Легкие в страхе содрогнулись, тут же выпустив весь тёплый воздух и заставив закашляться. Зрение привычно затуманилось до родного полуметра дыхания. Только хруст под ботинками достигал ушей, да тихий мат прокапывающего себе путь паренька. Кровь едва по венам идёт, давно уже заледенела, кожу вполне можно использовать как стройматериал, а он голыми руками снег разгребает. Вот что значит — идиот. — Сюда! — прокричал юноша, таща меня за руку сквозь полутораметровые сугробы.       Как он вообще ориентировался в этих демонических туннелях? Наверное, сравнивал толщину снегу до миллиметра, что позволило бы понять, где раньше проходили люди. В моем возрасте глазомер вряд ли на такое способен. Помирать пора, а я в минус сорок ищу побелевший от мороза труп в белой одежде в белом снегу. Пожалуй, единственное чёрное в этой ситуации — только наши перспективы. Кстати, помнится, ещё там, в Лондоне, мой знакомый из Сибири смеялся над тем, что мы такие «лёгкие температуры» считает чем-то смертельным. Мол, это ещё славная прогулка выдалась. Потом он отчалил обратно к своим медведям и сдох прямо на корабле, посреди моря. Влажность.       Сколько длились эти поиски? Я не имел понятия, но понимал, что каждая следующая минута, это минута, которая проводится вне спального мешка, без тупых анекдотов сокамерников, без обгоревшего куска непонятного мяса, добытого охотниками (действительно, что вообще может выжить в такую температуру). Без снующих по ночам мамаш, которые с удовольствием у тебя стянут этот самый кусок, даже если его в качестве подушки используешь. Ну а что, у них же "дети". Если посчитать каждую такую просьбу, то можно сделать вывод, что взрослых у нас примерно четверть колонии.       По моей мозговой активности можно понять, какую помощь я предоставлял утянувшему пареньку. Впрочем, он не особо жаловался. Думаю, если бы я свалился прямо тут, тот бы не обратил внимания. Хотя, если свалится парень, моя реакция будет такой же. Кстати, надоело обращаться к нему общими синонимами. Я могу придумать сотни оскорблений, но имя все-таки стоит спросить. — Как тебя зовут хоть, придурок?       Прокричал ему я, поскольку метель заглушала слова сильнее промышленного бура. В рот тут же залетела масса снега, сравнимая с молодецким снежком, так, что пришлось откашливаться. Язык обожгло, а нёбо заледенело, так что мысленно сделал установку — не говорить больше ни слова. — Кенни! А тебя?       Он прокапывался сквозь сугробы с решимостью дворника, первый раз увидевшего снег и решившего удержать абсолютную чистоту улицы. Если бы кто-нибудь прочитал мои мысли, то мог бы подумать, что я слишком мало говорю о холоде. Возможно, тут даже не такая смертельная температура и вполне можно позволить себя гулять ночью в сугробах, размер которых превышает нормальное здание? Нет, чёрт возьми, говорят, что девятый круг ада самый холодный, тогда мы давно пробили дно и находимся в десятом. Впрочем, иногда мне кажется, что снизу кто-то постучит.       А потому даже мне стал надоедать этот холодильник, а обратно без Кенни вряд ли можно вернуться. Он ориентируется здесь как Сатана в Преисподней. Остается только помогать ему, чтобы адская пытка закончилась раньше. Ледяные руки вошли в лёд и с треском стали пробивать его. Даже тяжело сказать, что именно издавало этот звук. Возможно, лопающаяся из-за острого снега кожа, или же так скрипели сжатые зубы... Факт остается фактом — если мы сейчас не повернем назад, то отправлять спасательный отряд придётся уже за нами. — Кен, твою мать, сворачиваемся! Если тут кто-то и есть, то он уже давно сдох!       Пытаясь прорваться вперёд, я ощутил что-то твердое под ногами. Словно какой-то огромный камень специально вкатился под ноги, чтобы сбить и никогда больше не дать возможности подняться. Охнув, я рухнул на землю, проехался лицом по сугробу и застыл в позе утопленника на холмике. Кенни тут же нагнулся ко мне. Я попытался дать руку, но он лишь грубо оттолкнул меня, начиная тормошить камень. — Человек!       Тяжело вздохнув, я сделал вывод, что его мозги совсем отморозило. Впрочем, если найдя камень он решит повернуть назад, я совсем не против. Только пусть сам его несёт.       Тем временем, Кенни продолжал стряхивать с безжизненного комка бесконечные слои снега. Его ладони взмывали в воздух со скоростью лопастей турбины, и такое усердие, по правде, действительно завораживало. С уверенностью пьяного столяра, вставляющего пальцы в станок, он продолжал рвать кожу до крови и пробираться вглубь льда по сантиметру. У него не хватит сил, и это прекрасно видно. Но он продолжает цепляться за жизнь. Чужую жизнь. — Отвали.        Я толкнул парня в сторону, от чего тот гневно зашипел и с головой погрузился в снег, но не смог найти сил подняться. Кенни начал трепыхаться, словно рыба, выброшенная на сушу, но я уже не обращал внимания. Мои ладони насквозь пробивали снег и отбрасывали большие куски в сторону. Ногти готовы отвалиться от холода, а кожа... Нет, я просто не буду смотреть. Вскоре, непонятно как, поскольку рецепторы уже отказались работать, я ощутил что-то мягкое. Мертвая хватка вцепилась за шкирку тела и забросила его на плечи. Не тяжелее дерева, но организм тут же сковало, даже дышать стало практически невозможно. Ноги угрожали подломиться, возможно, буквально. Прикусив язык, как провинившийся солдат, я стал медленно продвигаться по протоптанной дороге. Каждый шаг давался с таким трудом, с невероятным усилием вырывался из липкого снега, словно всё это происходит не со мной. Будто иду уже не я, а какой-то закованный в кандалы колосс. И имя этому колоссу — Человечность.       Кенни в какой-то момент снова замаячил перед носом, вновь продолжив прорубаться в живо восстановившиеся препятствия. Блеклое солнце стало исчезать за краями голубого кратера, погружая мир во мрак. Странно, но я чувствовал какое-то невнятное спокойствие. Будто проснувшись с желанием начать жить заново, действительно смог выполнить задуманное, пусть и в пределах одного дня. Вопрос только в том, как долго продлится эта фальшивая уверенность. — Топор достань, дурень!       Парень хлопнул по лбу кроваво-красной ладонью и снял из-за пояса ржавый кусок металла. Стальное лезвие ускорило процесс, ледяная корка стала крошиться под яростным натиском и нехотя позволяла углубляться в её удел. Несмотря на вялые успехи, ситуация резко шла под откос. Температура, кажется, пробила рекорд, и даже стекавший со льда пот кристаллизовался до того, как упасть вниз. Я уже не мог идти прямо, вес давил на плечи страшнее конвейерного пресса, испытывая меня на прочность. Приходилось полностью ориентироваться на слух, и, казалось звуки работы Кенни удалялись всё сильнее. Легкие пульсировали в разнобой с сердцем, сводя меня с ума. Воздух, казалось, не доходил до организма, застревал в горле и освобождался наружу с каждым хрипом. Год назад я и не мог подумать, что не способен на это.       Я пытался отвлечься пустыми размышлениями, но не смог. Моя хватка слабела. Пурга засыпала все органы чувств, я словно очутился в шкуре новорожденного котенка, которого несли на реку. И, такое ощущение, будто завязанные уголки мешка прикончат меня быстрее, чем вода. Я попытался укусить губы, но ничего не почувствовал. Это конец?       Тело подкосилось и рухнуло, по голову впечатавшись в белую субстанцию. С плеч скатилось напряжение, словно их у меня никогда и не существовало. Я вздохнул с облегчением. Конец.