Diskoschlampen. Другая сторона.

17.03, дома. Один. Тишина, похмелье и нечем занять себя до вечера. Как обычно. Тот парень, видимо, все-таки принял его за шлюху, если судить по мятым углам нескольких купюр, высовывающимся из-под пачки презервативов. «Вот урод,» - бормочет Крис, но на самом деле не чувствует ни унижения, ни злости, ничего. Его будто под завязку накачали анестезией. Внутри глухо и пусто, как у пластикового манекена. Не чувствуется даже эха вчерашнего возбуждения, с которым он подавался навстречу каждому прикосновению, ни бессильного раздражения, когда он впивался ногтями в спину парня, потому что тот все время прерывался, не мог удержать ритм, ни оглушающего наслаждения, когда он со стоном задрожал и выгнулся, сильно сдавливая горло Криса, и в глазах потемнело, а вверх по позвоночнику прямо в мозг выстреливали горячие импульсы, заставляя раскрывать рот в беззвучном крике. Ничего. Воспоминания об этом вызывали отклика не больше, чем мысли о вчерашнем завтраке. Впрочем, Криса это не удивило, так случалось всегда. Кто-то коллекционирует нижнее белье бывших партнеров, кто-то — их образы в памяти, он же всегда позволял им проваливаться в немую пустоту прошлого, и чем скорее, тем лучше. Следующие несколько дней он в клубе не появлялся. Не потому что не желал с кем-то столкнуться или что-то в этом духе. Просто начало недели — тухлые дни, когда там шатаются только унылые старперы, которым просто некуда больше пойти, да изредка возникают стайки неформальных малолеток, впервые обожравшихся кислоты. Крис поспешил избавиться от денег — обновил гардероб, добавив к нему новенький ошейник и футболку с вызывающей надписью. Потом навестил родителей, живущих в другом конце города и целых два дня симулировал перед ними нормального человека в обмен на финансовую поддержку, - та же проституция, если вдуматься. Разве что раздеваться не нужно. На четвертый день он вернулся и, снова изнывая от тишины, врубил на полную громкость всё, что только могло производить звук. Минут через десять раздался стук, только не в стену, как он ожидал, а в дверь. Очкарик за ней смотрел на него снизу вверх немигающим масляным взглядом и комкал в потной ладони деньги — кажется, вполне приличную сумму, но Крис точно не разглядел, потому что захлопнул дверь прямо перед лицом чертова ботаника и уже после — послал ко всем чертям. Закурил, привалившись плечом к дверному косяку, и прислушался к себе: ничего. Ни отвращения, ни презрения к этому слизняку Крис не испытывал. Громко послал его к черту еще раз, на всякий случай, вдруг не ушел? Тишина. Только бубнеж теледиктора про какую-то войну в каком-то заливе и перекрывающий его рев ван Роя из динамиков музыкального центра. И все равно — тишина. *** Крис одевается тщательно, не столько из природной аккуратности, сколько из желания потянуть время. Руки едва заметно подрагивают от нетерпения, когда он подводит глаза и укладывает волосы. Закончив приготовления, он улыбается своему отражению в зеркале, чувствуя зарождающееся, как обычно, предвкушение, ноющее, саднящее чувство, которое могут вытеснить только резкие вспышки кислотных лазерных лучей и вибрация басов, от которой дрожит пол, которая, кажется, проникает прямиком в кости, в затылок, во все тело сразу. Всё как всегда: кивок бармена, приветствия смутно знакомых людей, рукопожатия, объятия, выпивка, легкие наркотики и приходящее после них желание двигаться, сливаясь в пьяном и безумном единении с толпой, дышать в одном ритме, и этот ритм — единственный вид контроля, которому он не против подчиниться, которого он, напротив, жаждет. За исключением разве что... Внезапный удар оглушает, дезориентирует, сбивает с ног — в буквальном смысле. Крис ощущает тяжесть, от которой трудно дышать, запах пива, горячее дыхание на своей шее; он барахтается, то есть — они оба, он и кто-то еще, как утопающие, пытаясь то ли выбраться, то ли нырнуть куда-то глубже, в просвете из мешанины человеческих тел над ними мелькает расцвеченный огнями потолок, Крис сопротивляется, отталкивая чужие руки, царапается, пытается недовольно что-то кричать, но рот ему затыкают поцелуем, жадным и агрессивным, и он окончательно перестает понимать что происходит, всё как-то разлетается на рваные, светящиеся части, отдельные слова, вспышки света, вспышки ощущений. Всё как под водой, на большой глубине — тяжело двигаться, зрение замутняется, звуки далекие и неясные. Его резко дергают вверх за плечи, за шкирку, окружающий мир мелькает перед глазами, но сдавливающая грудь тяжесть никуда не девается. Прокушенная губа и металлический привкус во рту. Горячий неразборчивый шепот, горячие прикосновения к горячей коже, всё такое раскаленное, как в аду на сковородке. Нереально длинный коридор, идти тяжело, как будто пол встал дыбом под невозможным углом, и он на каждом шагу запинается о каждую пылинку, куда идем, к тебе или ко мне? Холодный воздух снаружи отзывается спазмом в легких, снова чьи-то руки, оранжевая вспышка и пепел прожигает ровные круглые дыры в тонкой синтетической ткани, горький дым щекочет горло. Запах бензина и седой затылок таксиста, пьяный смех и холодные уколы металла, перекошенное лицо в зеркале заднего вида, не здесь, имей терпение, в жопу терпение. Двери, ключи, темнота, жадно, спиной об стенку, оттолкнуть, жужжание молнии, треск рвущейся ткани, и прижать снова, меня зовут Гордон, да какая разница. Щелкает выключатель, вспыхивает свет, и теперь видно всё: бардак в квартире, незаправленную кровать, беспорядочно разбросанные предметы одежды на полу, их общее отражение в настенном зеркале, лицо незнакомца по имени Гордон, его внезапную растерянность, лицо незнакомца по имени Кристиан, его остекленевший пьяный взгляд и припухшие губы в развратной ухмылке. Свет явно лишает Гордона прежней уверенности, он как будто не знает, что делать дальше, как будто он в первый раз... впрочем, возможно, что и в первый. Крис улыбается шире, и хватает его за запястье, тянет к постели, усаживает, и достает свои любимые игрушки, как хвастливый ребенок: это наручники, а это плеть, и вот это вот нам тоже пригодится. А это витаминки, чтобы было еще веселее. Наручники врезаются в запястья — настоящие, между прочим, не какая-нибудь побрякушка из дешевого секс-шопа — а Гордон, сидящий на нем верхом, кажется, не знает, что делать с плеткой, вертит ее в руках, и Крис нетерпеливо ерзает под ним, давай, что там долго думать? Тонкий свист рассекает воздух, он закрывает глаза, чуть приподнимаясь навстречу удару, да какой это удар, так, щекотка. Давай уже, малыш, давай, играй по-крупному. Крис язвит, подначивает, и это срабатывает, даже сверх его ожиданий — щенок заводится, что-то сдавленно рычит, что-то в духе «смотри мне в глаза», и сыплет ударами, больно, по животу, по плечам и груди, холодно и горячо одновременно, остро, еще, давай еще, и Гордон бьет его под дых, крепко держит за подбородок, не позволяя отвернуться, в его потемневших глазах ярость и животная похоть, еще немного — вцепится в горло. Хватит. Хватит, моя очередь. Гордон упирается, в нем рычит проснувшийся зверь, ему тесно в ошейнике, он рвется с натянутого в струну поводка, рычит так, что вздуваются жилы на побагровевшей шее, но Крис умеет как пробуждать зверя, так и укрощать его. Гордон ползет к нему, упрямо глядя прямо в глаза, и от этого Крису кажется, что его внутренности кто-то наматывает на кулак так же, как сам он сейчас наматывает на кулак тяжелую цепь. Он злится, пинает его тяжелым ботинком в живот, подтаскивает к себе, задыхающегося, чувствует влажное прикосновение языка к своей ладони, чувствует смирение и покорность, отчего терпеть дальше становится совсем невыносимо. Гордон трется об его ноги, скулит заискивающе, с мольбой, тяжело и хрипло дышит, вбирая его член до основания, зажмуривает слезящиеся глаза, и Крис, наконец, изливается куда-то глубоко в его глотку, содрогаясь всем телом и до крови раздирая ногтями бледную кожу, увлекает за собой Гордона, который кончает вообще без единого прикосновения к себе и обессиленно валится на пол с закатившимися глазами. Крис проверяет его пульс — в порядке, живой. Дальнейшие действия отработаны до автоматизма: набрать номер, вызвать такси, одеться, вытащить еле перебирающее ногами тело на улицу, и погрузить в как раз подъехавшую машину. Всё. Дальнейшее — не его забота.