The Dust Storm

      До рассвета оставалось всего несколько часов. Самое темное и опасное время, как считали его сослуживцы во флоте. Самые любимые его вахтенные часы: собачья вахта. За долгие годы скитаний он привык к одиночеству, а серые предутренние минуты лишь усиливали острое чувство ностальгии по той жизни, которой не суждено было сбыться.       Выработанная за годы привычка так и не отучила Киллиана от ранних подъемов, потому-то он и держал бар открытым всю ночь — не из-за того, что шел на поводу у ищущих забытья в бутылке, а из-за того, что ему тоже частенько не спалось. Но в городе и за его пределами бушевало ненастье, свет то гас, то зажигался вновь, и кто-то должен был караулить пламя в камине. Киллиан, как неприкаянный, бродил по дому, Эмма ворочалась в спальне наверху, а до рассвета по-прежнему оставалось всего несколько часов.       Джонс выглянул в окно и оперся ладонями о подоконник: в мыслях, как и в погоде, царил кавардак, и ни о каком прояснении не могло быть и речи. Киллиан думал об Эмме, своей жизни и о том, что делать дальше, это было странно, и к чему обманывать себя, весьма непривычно.       После трагедии на флоте, унесшей жизнь его брата и едва не стоившей ему его собственной, Киллиан как-то выработал в себе привычку плыть по течению и не оглядываться ни на прошлое, ни на будущее. Рассвет, две чашки кофе, наспех перехваченный бутерброд, работа в участке, ночь в баре, где можно не играть роль психолога с его напускным участием, и просто наливать выпивку тем, кто ее хотел, а после провести остаток ночи на яхте и снова встретить рассвет.       От чего трагедия так и не смогла его отучить, так это от любви к морю. Лиам, помнится, шутил, что Киллиан — ребенок русалки, по забавному стечению обстоятельств подброшенный под порог людям. Море не лгало и не лукавило, в два счета отсеивая неугодных и оставляя истинных. Единственное, что еще оставалось настоящим, в полной фальши жизни Джонса.       Волны бились о борт яхты, вдалеке светил маяк, разрывая кромешную темень, а в городе мирно спали люди, которым никогда не понять, что такое настоящая стихия. Киллиан понимал, потому стоял на мостике, пил кофе с ромом и чувствовал себя капитаном, которым ему не суждено было стать.       Как ни старалась Реджина, как ни усердствовал Робин, Джонс понимал, что хоть они и были единственной семьей, людьми, заставившими его снова жить, он давно уже забыл, как это делается. Киллиан был и останется чужим хоть в этом городе, хоть в Нью-Йорке, хоть в Ираке. Да он и не стремился навязываться, привыкнув плыть по течению, пока в его жизнь так внезапно не ворвалась эта неистовая женщина с зелеными глазами.       «Имя дает ненужную надежду, Джонс», и да, как ни пытался он разыгрывать перед Эммой психолога, глубоко в сердце он был с ней солидарен. Были в жизни Киллиана и подружки на одну ночь, когда на утро не вспомнить ни лица, ни голоса. Были друзья, которые бросали, как паршивую собаку. Были недели и месяцы на яхте, когда, в конце концов, в каюте появлялась Реджина, давала пару пощечин, потому что имела на это право, следом за ней являлся Робин, за шкирку вытаскивал его с яхты и заново заставлял жить. А еще был бар — тихая гавань в мутных водах его существования, и была гитара, и были песни. И несколько часов до рассвета.       И вот теперь в спальне наверху спала Эмма, завернувшись во все одеяла, которые он только смог отыскать, а он сидел на кухне, босой и растрепанный, и топил растерянность в чашке чая. Свон огрызалась и ругалась, как пьяный боцман, когда дела шли не по ее, ночевала в участке, пытаясь привести в порядок документы, одним словом заставляла заткнуться Лероя, с которым порой даже сам Киллиан не справлялся, а после пила какао с корицей и ела черничный кекс, принесенный Джонсом из закусочной. Слишком похожи. Слишком чужие для всех. И слишком одинокие даже наедине с собой.       Киллиан был не готов вывалить на нее всю дрянь, что годами копилась в его жизни, но и отпустить Эмму так просто тоже не собирался. Она сумела заставить его думать о настоящем, вспомнить, что такое заботиться о ком-то и почувствовать, как это, когда заботятся о тебе. Пусть ненароком, пусть почти случайно, но она готовила ему тосты, сделав вид, что не успела доесть собственный бутерброд за завтраком, выпихивала его из участка спать, внимательно читала рецепт, когда в его виски вбивался раскаленный гвоздь мигреней, и, конечно, отнимала фляжку, чтобы допить остатки рома самой.       Медленно и неуверенно, они учились друг у друга жить.       А та ночь пока была единственной между ними. Им нужно было нечто большее, чем секс, потому они не спешили.       Киллиан вспомнил недавние события, когда Эмма чуть не утонула в доках. Он тащил ее почти силой, не разбирая дороги и поскальзываясь в грязи, а внутри клокотала ярость и страх.       — Ты хоть понимаешь, ненормальная, что могло случиться?       — А что бы случилось?       — Тебя бы смыло ко всем чертям! И никто бы даже тела не нашел! Нашлась героиня!       — Никто бы не расстроился, так что, ничего страшного, мистер Джонс.       Они еще пробовали препираться по дороге в его квартиру, но фраза, сказанная Эммой, жгла мысли изнутри. Слишком хорошо Киллиан знал, что это такое. И окажись он тогда на ее месте, тоже ринулся бы спасать лодки, хотя в морском деле был куда опытнее и осмотрительнее нее.       И вот он торчал на кухне, думая, что делать дальше, а перед ним лежал телефон, в котором светилось километровой длины сообщение от сестры матери — тетки Джесс, той самой, что когда-то сумела вырвать их с братом из лап системы и оформить опеку. Каждый год накануне Рождества Киллиан неизменно навещал ее в Бостоне, но в этот раз она жаловалась, что плохо себя чувствует и просила приехать пораньше. В другое время Джонс, не раздумывая, сорвался бы с места, но сейчас его останавливала Эмма, ее необжитость в городе, да и просто нежелание исчезать с рассветом. А еще бар, яхта, друзья…. Джонс усмехнулся, он стал забывать, что это такое.       Наверху завозилась Эмма, опрокинула табуретку, шумно завозмущалась, пару раз окликнула его и прошлепала, наконец, в кухню, как в детстве волоча за собой одеяла.       — Все в порядке? — поприветствовал, не оборачиваясь, Киллиан.       — Если не считать того, что в доме собачий холод, а ты сидишь здесь в одних пижамных штанах, то да.       — Я привык.       Эмма тяжело вздохнула и набросила на него одеяло.       — Не спится, полуночник?       — Да так, привык нести собачью вахту, вот все никак не отучусь. Кофе будешь?       Эмма кивнула и, махнув на него рукой, поставила на плиту сверкающую джезву.       — Свет, как я вижу, так и не дали.       — Нет…. Сейчас, дай мне минуту, и я разберусь с камином, — повинился Джонс.       — Все нормально. Рассказывай, давай.       Свон с видом эксперта помешивала ложечкой кофе, и Киллиан вдруг подумал, что так и должно пахнуть в доме.       — Нечего рассказывать. Демонам из прошлого плевать, какое сейчас время суток, Свон.       — Ага, скажи мне об этом. Но что-то еще случилось.       — Почему?       — Ты чешешь затылок, значит, нервничаешь. Так, что?       — Мне надо будет уехать на несколько дней, и я не хочу, чтобы ты думала, что я сбегаю, Свон. У меня тетка в Бостоне, надо навестить ее перед Рождеством, помочь утеплить двери на зиму, дров нарубить, да и просто побыть рядом. Я бы мог взять тебя с собой, если хочешь….       Эмма сделала предупреждающий жест и всучила ему чашку.       — Киллиан, мне давно уже не десять лет, и я справлюсь без няньки. К тому же, и за баром, и за участком, и за Реджиной должен кто-то присмотреть.       — То есть, ты остаешься?       — Ну, как видишь, с хромой ногой и без налички, мне абсолютно некуда идти, — улыбнулась Эмма, усаживаясь рядом.       — Я тебя обязательно с ней познакомлю, вы друг другу понравитесь!       — Только предупреди, как надумаешь, чтобы я знала, во что ввязываюсь.       — Обязательно! — пообещал Джонс, вставая, — Пойдем, разожжем камин?