АУ-челлендж (сборник текстов)

В Пулково прорва народу. Банальное сравнение, но все же аэропорт сильно похож на большой муравейник. Все куда-то бегут, суетятся, кто-то кого-то провожает, кто-то встречает, с цветами в руках — никогда не понимал, зачем при встрече цветы, особенно если человек с багажом? Так нет же, всё равно тащат, да чаще всего розы, с шипами, чтобы взять — и сразу шипы во всё воткнулись, и ни сумки, ни чемодана не подхватишь. Показуха какая-то, честное слово. Встречающий — это прежде всего свободные руки, багаж тащить, такси вызывать, да мало ли что? Я вот кофе принёс: латте с сиропом. Ак очень любит наш местный латте, из той кофейни, в которой мы любили бывать еще до этой, до самоизоляции. Конечно, на взгляд других встречающих это я наверняка выглядел полным идиотом, когда пёр в Пулково этот стаканчик, который, конечно, и остыл давным-давно, и чуть не пролился по дороге. Потому что мне хочется, чтобы Ак как можно раньше этот кофе выпил, пусть даже холодный. Он вообще говорил — мол, не надо меня встречать, я еду налегке, без багажа, сам доберусь. Ну да, я не сомневался, вполне доберётся сам, он мальчик большой, самостоятельный, и по-русски говорит практически без акцента уже — судя по тому, что он рассказывал мне в скайпе все это время. Но я сказал ему, что он дурень, и что, разумеется, я приеду его встречать, потому что… Мы больше года не виделись. Как же я могу его не встретить? Мне мама в детстве сказку читала — про Царевну-Лягушку. Про то, как Иван-царевич, бестолковый, три года ждал, а три дня не смог. Вот я сейчас себе того царевича напоминаю: столько времени я ждал, а сраные эти два-три часа, когда он приземлится и допилит из Пулково ко мне домой — не могу подождать. Это я буду знать, что он прилетел, что он уже здесь, на земле — и сидеть на заднице дома, ждать, пока он сюда догребёт? Ну уж нет. Я его увижу сразу, как он выйдет вместе с остальными пассажирами. Он мне, правда, еще одну теорию тут в скайпе задвигал. — Я же не смогу, как только тебя увижу! Я захочу тебя обнимать, целовать, все такое, — и еще смеётся, негодник, благо маску снял, и морщит нос, и сверкает белыми зубами. — А мы в общественном месте! Может, ты лучше дождёшься меня… у себя дома? Я позвоню в дверь, ты откроешь мне… — С подолом в зубах? — издевательски уточняю я. У него глаза загораются: — А можешь? И я вижу, что он не шутит, но это странно: игр с переодеваниями в нашем репертуаре еще не было, хотя мы похохотали еще летом, когда он показывал мне в камеру, в каком смешном местном балахоне он ходит там у себя. Говорил, что специально-де напялил, чтобы меня повеселить. — Так ходили мои предки, — говорил он, изо всех сил делая серьёзное лицо. — Схенти и ускх, — и касался ладонью какого-то широкого ожерелья у себя на шее. — Жарко потому что! Чтобы, так сказать, проветривалось! Ох, ну вот как он это может, прямо в краску бросает иногда от него. — Ты что там, без белья, что ли? — спросил я тогда. Он оглянулся и хитро так: — Показать? И нагнулся, как будто и вправду подол наверх завернуть хочет. Я ему — «Стой, дурень, что ты делаешь», а он знай гогочет и говорит, что меня, оказывается, так легко напугать. А я чуть разрыв сердца не получил с инсультом впридачу! До прибытия рейса еще полчаса минимум, а сердце уже молотит так, словно хочет выскочить. Я замучил всех девочек на стойках, всё ли в порядке с самолётом, летит ли, они усмехались и говорили мне, чтобы я не волновался, вот, летит, скоро будет. И погода хорошая, и пилоты, говорят, опытные, так что предложили мне сесть в кресло и подремать, а там объявление меня разбудит. Ну да уж. Подремать. Вряд ли я смогу. Дремать хорошо в таком, расслабленном состоянии, а какая тут расслабуха? Мы не виделись больше года. Я уже все практически забыл. И запах, и тепло под ладонями, и вкус поцелуев — ах, какая сопливая романтика! Забыл, как чувствуются его густые жёсткие волосы под рукой, забыл, как он рвано дышит на самом пике. Забыл, как он срывается иногда на родной язык, и шепчет, шепчет что-то мне на ухо, а я потом говорю: прости, не понял ни хрена! Он смеётся и переводит, и пропади я пропадом — на русском это звучит куда кондовее, чем на его родном. Элементаль. Проводник между мирами. Где-то летит сейчас, высоко в небе, и у меня кружится голова, когда я это представляю. Летит и смотрит в иллюминатор, на облака, и может быть, думает, что я его тут жду, и радуется. Или нет? Наверное, все-таки радуется. Иначе бы не летел. Две недели назад он вызвал меня в скайп и сообщил: — Я посрался с родителями. Я правильно сказал? — Эыыыы, — только и смог ответить я. Правильно в каком смысле? — С точки зрения языка это грубо, — ответил я ему. — С точки зрения логики — может быть, правильно. Но ты что, нашёл работу? — Я буду работать в России, — заявил Ак. — Я вступил в общество египетско-российских исторических… как это? В общем, меня приняли в ряды учёных, которые работают по обмену между двумя странами. Как раз сейчас в Россию никто не хочет лететь работать, говорят — у вас холодно, слякотно и темно, и нет фруктов и сладостей. Великий Ра, фрукты и сладости! На чем эти люди строят свои жизненные принципы? В общем, я сказал, что я полечу. Меня отправляют на три года научным сотрудником в Эрмитаж с возможностью продления договора. — Продления? — усмехнулся я. — Это хорошо! — Они сказали — если я вдруг надумаю там жениться, — фыркнул Ак в скайпе. — Как ты думаешь, у вас через три года ещё не разрешат однополые союзы? Я заверил его, что практически гарантированно нет. — Ну, ничего! — махнул он рукой. — Может, у нас разрешат! Я подавился словами и застыл с открытым ртом, а он всё хохотал: — Эй, что с тобой? Ты о-фи-гел? Да? Я сказал ему честно, как есть: я не офигел, я охуел, и правильно ли я понимаю, что мне только что сделали предложение? — Практически да! — рассмеялся Ак. — Прости, что я не сделал это по форме, с кольцом и цветами! Но все впереди, и как я понимаю — ты согласен? Тогда я хочу, как раньше, сказать экспрессивное русское выражение! Ебаный насос! Ебаный карась! Кто там еще ебаный? Я благоразумно пропустил этот вопрос мимо ушей и спросил, что он будет делать дальше. А он сказал, что дальше он пойдёт покупать билеты, и купит на ближайший рейс, и непременно сообщит мне номер рейса, хотя не настаивает, чтобы я его встречал. — Вниманию встречающих! Произвёл посадку рейс номер… — Хей, Каир сел! — радостно кричит кто-то рядом. Там шумная толпа тоже встречает кого-то, и я гляжу, куда они потянулись, и тянусь за ними, чувствуя, как от волнения дрожат руки. Кофе бы не пролить под самый финал, ещё не хватало. Пассажиры выходят, а Ака все не видно. Он выходит одним из последних и сразу бросается мне на шею: — Прости, я сидел в хвосте, не сумел быстро выбраться! Вот, это тебе! Я сую ему кофе — и только тут понимаю, что у него в руке какой-то яркий пахучий веник. То ли лотосы какие-то, то ли магнолии, хрен их разберёт. — Я привёз тебе кусочек своей родины! И потом, я же должен тебе цветы? Веник пахнет так, что голова начинает болеть. Вообще тут пахнет всё: веник, сам Ак и сумка в его руках. — А в сумке что? — спрашиваю я. — Ещё кусочек родины! Сладости и фрукты! Я заплатил за перевес! Тьфу, обормот. — Летел бы с багажом тогда? — Не хочу. Его долго получать. Пошли? Я наконец через свой потрёпанный смартфон вызываю такси, и мы едем сквозь весенние сумерки, вдоль дороги летят огни, и Ак украдкой держит меня за руку под наброшенной на колени курткой. И говорит шёпотом: — С кольцом я пока не решил вопрос, у нас там этого добра сколько хочешь, но какое-то всё… бездушное. Мы с тобой вместе выберем, хорошо? Я утыкаюсь носом в его вонючий веник, чтобы скрыть улыбку, а потом серьёзно отвечаю: — Ебаный карась, Акх-мен-ра. Ты, как всегда, в своём репертуаре. И это самое прекрасное, что я ощущаю за последний год.