АУ-челлендж (сборник текстов)

Ак в скайпе выглядел каким-то… ошарашенным и решительным одновременно. За те два года, что он прилетел работать в Россию, мы успели вкусить радостей земных и небесных почти на полную катушку. Обустроились вдвоем в той квартире, которую выделило ему его научное общество, наладили совместный быт — не без проблем, но все же; Ак научился болтать по-русски практически совсем без акцента, а я наконец-то, смею надеяться, избавился от некоторой части своих комплексов, в том числе в вопросах интимного общения и разговоров о деньгах. Ну а что вы думали? В России две самые острые проблемы для обсуждения: секс и деньги. Более того, мне с сексом оказалось даже проще, чем с деньгами. Но так или иначе, все устаканилось, мы даже вместе ходили на работу, и Макаров, куратор египетской экспозиции, если и думал про нас что неприличное, то успешно это скрывал. А может, и не думал ничего вообще. У него своих забот хватало. И вот, как снег на голову: египетская сторона отзывает своих специалистов. Причем срочно. Ак, нервно собирая вещи, рассказывал: — Я им говорю: а может со мной уехать мой партнер? Они на меня смотрят и говорят: твоя партнер — нет. Твоя супруг — да! Поэтому быстро, бегом либо в наше посольство, либо в её загс, и регистрируйтесь. Если успеете. В её, ебаный карась! Я только вздыхал и пожимал плечами: ясное дело, я со всех концов в пролете. Сейчас, говорят, можно делать трансгендерные переходы всякие, но черт меня подери, за три дня я точно не успею. Да, два года назад я говорил Аку, что в нашей стране точно еще долго не разрешат такие союзы: но может, в вашей разрешат! Ак тогда тоже вздыхал и отводил глаза: его страна оказалась едва ли не более консервативной, чем наша. Таким образом он уезжал на неопределенное время, а я оставался. Мы, конечно, за эти два года успели сделать мне загранник: мало ли что? Вот теперь Ак смотрел на меня и повторял, как заведенный: — Приезжай. Я там разведаю, как и что, и приезжай. Мы как-нибудь это провернем. Он улетел в самом начале весны, когда в Питере была слякотная мрачная погода. И настроение у меня было таким же. Да, безусловно, мы созванивались по скайпу, но из этих созвонов я понимал одно: там, где он сейчас, мне места нет никаким образом. Потому что он то жил с родителями, то переезжал в другой город, то менял одну работу на другую — и соответственно, одно жилье на другое, то его заставили пройти какие-то квалификационные экзамены, то еще какая-то херня, в которой я уже ничего не понимал. Я приходил домой в свою старую квартиру, которую мы в те наши два года очень успешно сдавали, и понимал: наверное, это всё. Финал. Стоп машина, приехали. Как прошло полгода с его отлета — я сам не заметил. Жил, как в полусне. На работу ходил, еду готовил, по скайпу с ним разговаривал. И вдруг он позвонил мне, с вот этим самым растерянно-уверенным видом, и сказал: — Слушай. Ты не хочешь прилететь? Меня иногда раздражала его склонность задавать дурацкие вопросы. Что значит — не хочу? Хочу, конечно. Но — деньги на дорогу. И самое главное — что я там буду делать? В каком качестве? Про деньги Ак ответил коротко: он купит мне билет. В оба конца, если я буду настаивать. А даже если бы я и не настаивал, мне все равно придется возвращаться, работа-то сама себя не сделает, и зарплата сама себя не получит. А по второму пункту он сказал просто: — Я соскучился. И думаю, что ты тоже. Хотя бы на пару недель, на неделю, прилетай! Я сам не могу к тебе пока. Это я тоже знал, что он не может. Что ж, сказал я, давай, раз ты соскучился — да и я тоже. Какие тут могут быть сомнения. На самом деле сомнения-то были, куда же без них. Какой-то нудный внутренний голос зудел, что я лезу туда, куда не надо, что мне только больно будет, если я приеду на недельку поиграться, а потом улечу. Еще на полгода. Или на год. Но в конце концов я плюнул и послал этот голос нахрен, и сказал Аку, чтобы тот покупал билет. И дату подобрали. И время. А потом у меня перестало болеть сердце. А то все ныло, ныло последние месяцы, прямо хоть ты что. Я начал готовиться. Составил список вещей, сходил постричься, взял отпуск за свой счет. До вылета оставалось два дня, когда Ак позвонил и сказал с виноватым видом: — Слушай… Я не виноват. Мне тут экзамен перенесли. Дурацкий квалификационный экзамен, ради которого нужно ехать в столицу минимум на неделю. Ебаный насос! — Ну так что, — сказал я с преувеличенным спокойствием, — отменяем все это дело? — Почему? — удивился Ак. — Просто… переносим на недельку. Я внутренне выругался. Я брал отпуск! На две недели! И что мне теперь? Кажется, я ругался матом вслух. И говорил, что он меня дурит и на самом деле я ему там не нужен нахрен. Кажется, он обиделся. Ничего не помню. Помню только то, что на следующий день мы созвонились и выбрали новую дату, а потом я позвонил Макарову и сказал, что отпуск за свой счет продлевается еще на неделю, а пока я могу выйти на работу. — Дурдом, — сказал Макаров, но согласился. Пока Ак пребывал в столице, на него закономерно насели родители. Велели ему остановиться в их здоровенном особняке, и начали атаку «почему ты не женишься». Ак, по его словам, отбивался как лев, и рассказывал мне со смехом, как он обороняется что есть сил. Потом он сдал экзамен, и я его поздравил: через два дня мне нужно было вылетать. Я проверил еще раз сумку с вещами и даже купил себе новые купальные шорты. Ну не совсем же я старый драный башмак, могу еще огого! А за день до вылета Ак позвонил, совершенно убитый. Я даже всполошился: — Что случилось?! — Все хорошо, — ответил Ак похоронным голосом. — Но… ебаный карась, я не знаю, как сказать. У меня сердце упало в пятки: — В общем, я не лечу? — Понимаешь, — начал он, — они поехали со мной отмечать экзамены. И застряли здесь. Сказали, что уедут где-то через недельку, что им так надоел столичный душный климат, что они погостят у меня, я же не буду возражать? Словно их интересует мое мнение! Я сорвался. Я называл его маменькиным и папенькиным сынком, спрашивал, сколько еще он будет таким мягкотелым, орал, что я уволюсь нахуй с работы, пойду получу бумажку, что я этот… в общем, этот, отрежу себе член, пришью сиськи, даже если мне для этого придется продать квартиру, потом поменяю паспорт на женский, прилечу и скажу этим самым родителям, что они задолбали, и наконец-то стану полноправным членом этой дурацкой семейки! Хотя вот насчет члена… мда… Ак сначала подавился воздухом. А потом сказал: — Это же болно. И страшно. И самое страшное — если ты приедешь как женщина, тебя здесь и подавно никто не будет слушат. Тебя просто выгонят из дома… и из страны. Я дальше орал — верно ли я понимаю, что он сам не хочет меня видеть ни в стране, ни в доме, ни вообще. На этот раз он даже не обиделся. Он выслушал меня, потом протянул руку к камере, словно хотел погладить меня по голове, и сказал: — Я люблю тебя. Я очень скучаю. Но я сейчас по ряду причин не могу поссориться с ними напрочь, и поверь мне¸ финансы — не первый номер в списке этих причин. Просто если я с ними поссорюсь, я вообще рискую никогда никуда не выехать, и ко мне никто не сможет приехать. Понимаешь? Я понимал. Чертовски понимал, как же иначе? И спросил: — А ты что, думаешь когда-нибудь оттуда выбраться? — Конечно, — сказал он очень удивленно. — Я думаю, что сейчас это все потихоньку… как ты говоришь? — устаканится, и я вернусь обратно. Работать-то надо, и науку двигать надо, и ваш Эрмитаж со всеми его артефактами нам сюда никто не привезет. Так что есть шанс, что мы скоро опять будем… совсем вместе. Только очень тебя прошу, за это время не пришивай себе сиськи, а? У меня будет этот… когнитивный диссонанс. Если понадобится, то я могу сиськи себе пришить. Все равно почти всю жизнь в платье хожу, а? Мы ржали. Мы ржали до слез, оба: он там, у себя, а я у себя. А когда проржались, Ак сказал: — Они уедут через неделю. Даю слово. Когда они определятся с датой отъезда, я перебронирую тебе билет. Я усмехнулся и заявил: — Знаешь, в наших верованиях существует поговорка: Бог троицу любит. Так что, может, ничего неожиданного в том, что мне если удастся к тебе прилететь, то только с третьей попытки? — Будем так думать, — кивнул Ак. И усмехнулся: — Но знаешь, я сейчас не стану уточнять, что Колян, когда цитировал мне эту поговорку, потом добавлял: Бог не дурак, любит пятак, а еще — Бог не японец, любит червонец. Я не буду сейчас это вспоминать, потому что таких перепланировок я не выдержу! — Да уж, — улыбнулся я. — Думаю, что я тоже не выдержу. А больше всего не выдержит Макаров, у которого уже от моих сроков работы и отпуска мозги набекрень! Я вылетел через три дня. Успокоив Макарова, что на этот раз меня точно две недели не будет ни на работе, ни в Питере. Он посмотрел на меня, когда я пришел с новым заявлением, и сказал внезапно: — Удачи. Охламону этому привет передавай. Я даже не стал говорить, что Ак не охламон. Просто сказал «Спасибо, непременно» — и поехал домой. А через три дня в Пулково прошел досмотр и пограничный контроль, и тут мне в скайп брякнуло сообщение: «Надеюсь, третья попытка будет удачной. Я тебя встречу». Я подумал, какого хрена он будет там торчать в аэропорту, в Каире, когда ему до его нового жилья еще пару часов ехать потом на автобусе, я бы сам добрался, а потом сообразил: я без местных денег, без связи, и что бы я делал там один? А Ак — он же элементаль. Проводник между мирами. И он сейчас сделал все возможное, чтобы наш общий мир устоял.