Папочка

So won't you say goodnight so I can say goodbye.

Из сломанного носа текла кровь, лицо покраснело от стыда, подобно которому Морс никогда в жизни не испытывал. Вдалеке слышались рыдания младшего сына и ответные ругательства старшего. Ему захотелось вернуться и защитить своего любимого маленького медвежонка от всех бед, от потоков брани, которые Кай обязательно ему обеспечит. Но Морс сам себя остановил, напомнив, что он является главным источником бед для своей семьи. Ему не стоило поддаваться, не стоило выходить за рамки того, что положено делать заботливому отцу. Теперь у него не будет возможности что-либо исправить. Он не может просто взять и снова показаться на глаза своим детям, мужу и его семье, но больше всего ему страшно посмотреть в глаза Иноти. — Я испортил всю жизнь Иноти. Я испортил всё. Морс произнёс слова как можно тише, чтобы ни муж, ни прислуга, ни кто-либо другой не услышал его. Он поднёс руки к шее, судорожно царапнул ногтями и от этого только больше испачкал пальцы и одежду в крови. Кровь. Только сейчас он осознал, что сделал Кай с его носом. Футболка была насквозь пропитана кровью, а разбитый и кровоточащий нос болел. Он все равно уйдёт, но пока Акума ещё спит, он заглянет в спальню, переоденется и заберёт часть вещей, что могут пригодиться. Морс огляделся по сторонам и, убедившись, что высокие сводчатые стены, потолок и весь коридор безмолвны и пусты, осторожно открыл дверь в спальню. Он опасался того, что от скрипа муж проснётся, и в таком случае ему придётся объяснять, почему у него такой побитый и несчастный вид, почему он весь в крови, почему он забирает свои вещи. Почему, почему, почему?! К счастью, дверь, которая ещё вчера так предательски обнажила перед Иноти их тайны, на этот раз оказалась союзницей Морса. Она, бесшумно отступив в сторону, явила идиллическую картину – его спящего любимого мужа. В таком виде Акума казался не брутальным и сильным мужчиной, а беззащитным подростком, обнимающим подушку мужа, нервно поддёргивающим во сне кошачьими ушками. Его необычные фиолетовые волосы и пушистые ресницы освещались первыми лучами солнца и казались ещё таинственнее, загадочнее и притягательнее. Да, на такого парня можно было не просто засмотреться, а и полюбить всем сердцем, несмотря на многочисленных демонов в его голове, ошибки, тайны и пороки. Морс знал о нем практически всё, видел в муже самые отвратительные и ужасающие человеческие качества, но все равно продолжал любить. Сам он ничем не лучше. Собственные мысли и созерцание спящего захватили сознание, и Морс совершенно позабыл о том, как Кай ударил его утром, а сама боль на время перестала себя проявлять. Но вот он почувствовал на губах металлический привкус крови, который он так любил и который в данный момент вызывал лишь неприятные воспоминания и стыд. Кровь мешала свободно вдыхать воздух, а запекшиеся, присохшие частички раздражали кожу. Морсу хотелось плакать, сесть и плакать. От одного взгляда на Акуму хотелось разрыдаться, и ему стоило огромных усилий перестать пялиться на любимого мужчину. Собрав последние остатки самообладания, он сжал кулаки и отвернулся, а затем проследовал в ванную. Там он снял с себя футболку и кинул её в корзину для грязного белья. Огромное зеркало находилось прямо перед его лицом, манило, занимая практически всю верхнюю часть стены, но Морс так и не смог посмотреть на себя, в свои бесстыжие, порочные глаза. Он полностью омыл лицо, очищая его и чувствуя, как ненависть к себе до краев заполняет его. Морсу хотелось терзать себя, искалечить, придушить или попробовать утопиться, пока Акума все ещё спит, пока он ничего не знает. Но это было бы поступком слабого человека. Его рука тянется к вешалке с полотенцами и срывает одно. Морс вытирает лицо и вдыхает аромат порошка дольше, чем обычно, как будто ожидает, что это убьёт его в отместку за все грехи. Затем ему в голову приходят различные, но в большинстве своём мрачные сценарии его дальнейшей жизни. Хочется разрыдаться ещё больше, но Морс давно уже не в том возрасте, чтобы позволить себе плакать. Не придя ни к чему, он вешает полотенце на месте и замечает на нем алые пятна. Он закусывает губу до крови и отправляет полотенце вслед за футболкой, после этого зажимает нос и достаёт из аптечки вату. Вскоре оторванные кусочки ваты превращаются в турунды, а содержимое аптечки возвращается обратно. Глядя на себя в зеркало, Морс не ощущает, что этот худой, бледный голубоглазый эльф с исцарапанными плечами и есть он. На лице застыла маска усталости, боли и вины. Это создание – не он – выглядит несчастным, замученным, словно жертва Холокоста. В душе Морс чувствует себя ещё дерьмовее. Его жизнь разрушилась, как гитлеровская Германия после поражения во Второй Мировой. И ему хочется застрелиться не меньше фашистского лидера или набрать ванну, погрузиться в неё, пустив по вене достаточное количество наркотика, который заставит его сердце остановиться. Навсегда. Но смерть была слишком лёгким решением, а Морс хотел страдать и расплачиваться за свои поступки. Не потому, что он хотел быть сильнее; это был способ наказать себя за смерть сестры, за испорченные жизни своих детей и мужа. Морс вернулся в комнату, достал небольшой рюкзак, все необходимые, на его взгляд, вещи и стал собираться, пока его сознание было переполнено мрачными, суицидальными мыслями и самобичеванием. Когда все было уложено, он надел тёмную худи, скрывавшую половину лица и тем самым делавшую его неузнаваемым для людей, а затем рюкзак, закинув напоследок в него обезболивающие и успокоительные на основе наркотиков, ампулы с ЛСД, псилоцибином, мескалином и свои сбережения. Несмотря на все телодвижения и шорохи вокруг, Акума продолжал крепко и сладко спать, обнимая подушку, как будто это был его любимый муж. Призрачная улыбка не исчезала с его лица, заставляя совесть Морса корчиться в судорогах каждый раз, когда он бросал секундные взгляды на своего мужчину. Больше всего Морс нуждался в его поддержке, помощи, любви, но стена, построенная совместными усилиями его и Кая, с трудом позволяла ему смотреть на любимого. Он положил руку поверх его запястья, и в ответ Акума широко улыбнулся во сне. — Я люблю тебя, милый. Но все же я умудрился испортить жизнь вам всем, — тихий шёпот Морса прерывается, и он стирает с лица набежавшие слезы. — Пожалуйста, позаботься о наших детях. Он поспешно убирает руку, чтобы муж не проснулся. Разговаривать с ним было бы для Морса тяжёлым испытанием, поэтому он предпочёл трусливо сбежать, зная, что скорее всего больше никогда не сможет ничего сказать Акуме. От этого он ещё больше винил и ненавидел себя, корил за трусость и измену. И что бы не происходило в одурманенной гормонами и психоделиками голове Морса, он покинул спальню так же бесшумно, как и пробрался в неё, ведь именно так он мог защитить свою семью от себя самого и от своих необдуманных поступков. Он должен был. Морс обернулся, чувствуя себя в пустынных просторных коридорах замка потерянным, как никогда ранее, и посмотрел издалека на дверь спальни, где тихо-мирно все ещё посапывал Акума. Он вздрогнул, вспомнив что-то неприятное, и поспешил скрыться. Через считанные минуты он очутился в садах, засаженных различными экзотическими и чарующе пахнущими цветами. Они придавали замку своеобразный ореол таинственной романтики, свежесть и спокойствие. И сейчас гармония и умиротворение тропической растительности контрастировали с чувствами Морса, с его внутренними переживаниями, волнением, всеобъемлющим отчаянием и ненавистью к себе. Все годы совместной жизни с Акумой он любил проводить время здесь, прогуливаться по извилистым дорожкам под руку с любимым мужем, целовать его и крепко притягивать к себе, когда никто не смотрел на них, разговаривать и смеяться вместе со своими детьми, но после того, что он сделал с Иноти, ему хотелось сбежать от всего, особенно от того, что он любил. Говорят, что все ошибки человек может изменить, пока у него есть единственно необходимый инструмент для этого – его жизнь. Вот именно, что говорят. Морс не чувствовал в себе силы ни для того, чтобы исправить ситуацию, ни для того, чтобы существовать. Грудь сдавливало спазмами, кровь стремилась к тому, чтобы достичь скорости света, циркулируя по сосудам. Руки уже не дрожали, словно во время ломки, а изредка дергались, как будто его жалили несколько медуз одновременно. Морс остановился, вытер слезы, судорожно вдыхая воздух и чувствуя, что ему критически его не хватает. Он терял ориентацию, пальцы холодели, заставляя его сомневаться в своей жизнеспособности, в спину поочерёдно втыкались противные маленькие иголочки, а соски болезненно горели. Казалось, он перестал контролировать своё тело, все больше, словно Алиса из сказки, падая в глубокую, затягивающую своей чернотой бездну отчаяния, страха и терзаний. Казалось, что вот ещё пару мгновений и он перестанет видеть что-либо, кроме оттенков чёрного. Даже после смерти сестры он не чувствовал себя таким поломанным и разбитым, хотя, может, он забыл, каково это. И тем не менее, потерянный и одинокий, Морс не утратил окончательного контроля над своим сознанием и разумом. Пока туман и потоки слёз неизменно застилали его глаза, океаны, чарующие и прекрасные, в которых тонули все, кто имел возможность его полюбить, он продолжал двигаться в неизвестном направлении. Пару раз он сталкивался с прохожими, выслушивал их грубости и недовольства, пару раз его чуть не сбили... Несколько дней жизни прошли мимо него, бесследно канув в неизвестность, пока Морс не обнаружил себя сидящим в тесном переулке на грязной картонке. Он дотронулся до стены, не веря в то, что все это действительно происходит с ним, что рядом с ним, впереди и в перспективе лишь грязь, нищета и страдания. Мир вокруг был реален, как и все его пороки. Это осознание забрало последние остатки сил, и Морс почувствовал себя опустошенным подобно пустой пластиковой бутылке. Трясло. Росло внутреннее напряжение и беспокойство, а вместе с ними появилась ежесекундно нарастающая боль во всем теле. Возвращались воспоминания. Пока что он ещё мог избавиться от них. Морс снял с себя рюкзак и, немного пошарив в нем, вытащил коробочку с таблетками. Он с осторожностью огляделся по сторонам в страхе, что его могут арестовать за нелицензионное употребление сильнодействующих успокоительных. Никого. Он дрожащими руками открыл коробочку и отправил в рот белую таблетку, последнее удовольствие в своей дерьмовой жизни. Он откинул головой назад, задыхаясь и восстанавливая силы с помощью наркотиков. А ведь это его муж, его любимый Акума, разработал пару месяцев назад закон, который предусматривал жёсткую борьбу с наркоманией, желая помочь ему бросить, желая поддержать его. Теперь их будет гораздо сложнее достать, но пока Морс пообещал себе не думать об этом. Слишком много серьёзных проблем, для которых он вряд ли найдёт решение. — Блять, лучше бы я сдох. Морс поправил волосы и сильно прикусил губу. Только сейчас он осознал, что помимо него здесь кто-то есть, – из дальнего и тёмного угла доносились шорохи и всхлипы, в полутьме виднелось что-то маленькое, хрупкое. Он сильно струхнул, подумав о том, что этот человек или человекоподобное существо может сдать его. Преодолев страх и свои худшие предположения, он позвал существо, но, услышав в ответ все те же всхлипы, подошёл и едва ощутимо дотронулся до плеча. Вблизи тот, кого он принимал за неизвестное существо, оказался всего лишь костлявым подростком, в грязной одежде, заплаканный и испуганный. Мальчик посмотрел на него и задрожал. Слезы катились по испачканному и поцарапанному лицу, напоминая Морсу, как недавно рыдал его собственный сын, когда Кай застал их. Но он отогнал эти воспоминания, сдержал своё желание обнять мальчика, словно это был его ребёнок, и вместо этого погладил его по плечу и успокаивающе улыбнулся. Мальчик неуверенно улыбнулся в ответ и приобрёл в глазах Морса ещё большее сходство с Иноти. — Можно присесть рядом с тобой? Мальчик вздрогнул, вытер слезы и после секундных колебаний кивнул, отодвигаясь в сторону и освобождая для него место. Морс сел рядом и обнял свой рюкзак, а затем искоса глянул на мальчика. — В детстве я тоже часто сбегал из дома, считал, что я лишний и что они все меня не понимают... Как-то мы с братом серьёзно поссорились, и он выгнал меня из дома. Мальчик с интересом посмотрел на Морса, их глаза встретились на короткое мгновение, и он сразу же отвернулся, покраснев. Воцарилось молчание, но, испытывая всё больший дискомфорт и неловкость, он спросил: — И ты с тех пор живёшь на улице? — К счастью, нет. Я тогда учился в академии и смог перебраться в общагу, а Михаэль продал наш дом и уехал. Так что я до сих пор не знаю, где он, что с ним, и не могу сказать ему, как сильно мне не хватает его братской заботы и поддержки. Морс крепче вцепился в рюкзак, стал теребить молнию и предаваться воспоминаниям мрачных времён своего прошлого. Сейчас ему безумно хотелось увидеть Михаэля, поговорить с ним, как это было до последней ссоры, и почувствовать, что они всегда могут положиться друг на друга. Но он сам знал, что его мечты и желания неосуществимы, ведь все будет точно так же, как и несколько месяцев назад, когда он после встречи со старшим братом попал в травмпункт. Было обидно, боль пронизывала каждую клеточку, и вместе с тем он получал мазохистское удовлетворение. В глубине души ему казалось, что по сути брат прав. И сейчас Морс чувствовал то же самое по отношению к Каю. Он заслужил всю ту боль, что ему причиняли. Он заслужил. Морс закрыл лицо руками, чтобы не выдать своих волнений. Почему-то ему не хотелось напугать или оттолкнуть мальчика своими действиями. Он чувствовал в нем что-то близкое, какое-то притяжение и интерес, но это было не тем, что он испытывал по отношению к Иноти. В нем как будто проснулся отцовский инстинкт. А между тем мальчик наблюдал за всеми его движениями, внимал каждому слову Морса, пока тот не смотрел на него и практически не замечал, вещая подробности своей жизни словно в пустое пространство. Насторожённость постепенно таяла, ведь он замечал в новом знакомом покалеченную и одинокую душу, он видел в Морсе частичку себя, и это притягивало. Несмотря на все его недостатки, мальчику хотелось открыться, рассказать о своих страданиях и вместе с тем утешить его. Он положил руку на колено поверх подранных джинс Морса, а затем быстро отдёрнул, сообразив, сколь неоднозначен его жест, и неловко дотронулся до его плеча. — Я... не знаю, каково когда брат так поступает с тобой, но мне жаль. Никто не заслуживает такого. Голос мальчика дрожал, как и его рука на чужом плече. Он не разговаривал настолько спокойно и открыто с другими людьми и боялся, как бы Морс не счёл его ненормальным. Морс положил свою руку поверх руки мальчика и грустно улыбнулся. — Как тебя зовут? Карие глаза уставились в пол, щеки покраснели, и, чтобы скрыть смущение, мальчик стал поправлять свои каштановые волосы. — Энц... Энцелад. Он обнял себя одной рукой, боясь смотреть куда-либо, кроме грязного асфальта и своих потрёпанных кроссовок. Морс прыснул и погладил его руку. — А я Морс. Знаешь, ты похож на моего сына, - сказал Морс, и мальчик посмотрел на него, густо краснея. - Такой же невинный и скромный, стеснительный маленький ребёнок... В ответ на слова Морса мальчишка вспыхнул и ощетинился. — Я не маленький! Мне четырнадцать, и я уже пробовал алкоголь. Эльф грустно улыбнулся, дёрнув ушками, и чуть сжал руку Энцелада, а тот стеснительно посмотрел на него в ответ. — Все дети стремятся повзрослеть быстрее, ощутить себя взрослыми и значимыми, самостоятельными и независимыми, открыть мир, полный возможностей, практически безграничный. Когда я был в твоём возрасте, я тоже стремился повзрослеть, стремился быть, как всё. Но, став взрослым, я пожалел, что не существует Неверленда, где заботы и тягости жизни не могли меня коснуться. Я не понимал раньше, что чем человек значимее и взрослее, тем больший ущерб наносят его ошибки, тем больше ответственности ложится на его плечи и тем меньше прав он имеет на то, чтобы их совершать. Ты стремишься к взрослению, а я – к тому, чтобы вновь ощутить беззаботность детства. Жизнь превратилась в ад, а я не готов платить по счетам. По мере того, как Морс говорил, его лицо мрачнело, серело, а сам он выглядел уставшим и вымотанным. Все заботы и проблемы, о которых он говорил, обрушились на его голову, словно своими речами он открыл дверь где-то в закоулкам сознания и выпустил демона, отравлявшего своим существованием его жизнь. Энцелад с грустью и сочувствием посмотрел на него, не зная, как помочь; он ощущал ещё больший внутренний дискомфорт, видя дрожащие руки Морса и искусанные до крови губы. — Но ведь не всё так плохо, — почти шёпотом сказал Энцелад, боясь задеть его своими словами. Он и сам не верил в то, что говорил, но не мог согласиться с Морсом. — Я верю, что все изменится к лучшему. Бабушка говорила, что жизнь похожа на полосатого белого тигрёнка: нельзя сказать, какая она, но за каждой тёмной полоской следует светлая. Энцелад произносил каждое слово все громче и громче, приобретая уверенность в себе, а Морс внимал его речи. Когда мальчик сравнил жизнь с тигренком, он чуть не разрыдался, вспоминая Кая и Иноти, и горестно всхлипнул. — Кажется, моя чёрная полоса никогда не закончится, — сказал Морс, прикусывая губу и чувствуя привкус крови. Весь мир как будто стремился напомнить ему о его младшем сыне и о том, что он с ним сделал. Как будто ему недостаточно самоистязаний. Морс в очередной раз с головой ушёл в собственные мысли и воспоминания, что не сразу заметил страданий Энцелада. Он обратил на него внимание только после того, как мальчик разрыдался и, обняв колени руками, уткнувшись в них головой, отодвинулся подальше. Морс наклонился ближе к нему и расслышал из его причитаний несвязные слова: — ...Ничего не измениться... я... не нужен... Им не нужен!.. Когда... Ненавижу!.. Энцелад разрыдался и, дрожа от гнева, стыда и боли, закрыл лицо руками. Ему было безумно стыдно проявлять слабость перед незнакомым человеком, тем более мужчиной, но, как и Морс, он был не в силах контролировать свои эмоции. То, что произошло с Энцеладом, было для него не менее трагично, чем для Морса его положение. Но несмотря на духовную и эмоциональную близость, Энцелад отгородился от него, прижался к холодной стене всем телом. Морса это не смутило. Он по-отечески приобнял его, погладил по спине, стараясь успокоить и вместе с тем волнуясь за хрупкое одинокое существо. Ему не терпелось узнать, что приключилось с Энцеладом, и в чем состоит его проблема, но сейчас было важнее подождать немного и дать ему успокоиться. И вскоре Энцелад успокоился. Он почувствовал в Морсе некую опору, поддержку, как будто впервые в жизни у него появился заботливый старший брат и теперь все будет хорошо, каждый пазл его поломанной жизни, каждая частичка его разбитого сердца и тонкой искалеченной души обретёт своё место в жестоком и порой несправедливом мире. Они переглянулись, и Морс вытер с его лица слёзы, позволяя положить голову на крепкое плечо. Он продолжил спокойно, почти убаюкивающе поглаживать спину и плечи Энцелада, а тот больше не плакал, все ещё чувствуя смятение, страх, боль, бурю эмоций, с которыми ему было не справиться, и которые поглощали его все более и более. Несколько дождевых капель, словно маленькие феи в реверансе, неловко опустились на землю. Ещё одна попала на нос мальчика, и, как будто бы извиняясь за свою неловкость, скатилась вниз по щеке. В отдалении грянули раскаты грома и, потрясая весь мир грозным величием, заставили пугливого Энцелада вздрогнуть и теснее прижаться к Морсу. Дождевые капельки снова опустились на землю, снова и внезапно хлынули непрерывным потоком, словно преследовали цель захватить что-либо или кого-либо. Очень скоро Энцелад почувствовал холод, исходящий извне, и то, как его волосы постепенно мокнут и кучерявятся. Он поднял голову к небу и, ощущая облегчение и некую радость, улыбнулся. На душе у него становилось легче, ведь сама природа разделяла его мрачный настрой. Он чувствовал себя важным, нужным и выслушанным, хотя всего лишь начался дождь. На Морса это явление произвело несколько другой эффект. Он засуетился и открыл рюкзак в поисках куртки или какой-либо накидки, что он успел прихватить с собой. После поисков, отнявших у него меньше минуты, он выудил из своих вещей лёгкую весеннюю курточку и накинул, как и подобает заботливому родителю, на плечи Энцелада, а сам лишь сжался и крепче обнял его, чтобы не дать замерзнуть. Тот уставился на Морса расширившимися от удивление глазами, моргнул и стал стягивать с себя куртку, чувствуя неловкость. Но Морс остановил его и с усилием накрыл курткой хрупкие угловатые плечи. — Ты же простудишься, - неуверенно возразил Энцелад. Морс улыбнулся ему и слегка сжал его ладонь. — Со мной всё будет в порядке. А даже если нет, я никому не нужен. Чтобы не слышать вопросов Энцелада и не продолжать диалог, который приведёт лишь к самоистязанию, многократному увеличению ненависти к себе и желанию, черт возьми, сдохнуть уже, Морс поднялся с холодной и сырой земли, ежесекундно окропляемой мелкими, шустрыми каплями дождя, и помог вставать Энцеладу, который благодушно поднял рюкзак и протянул ему. — Спасибо. — Морс уцепился за ручку рюкзака, чувствуя неловкость и растерянность. — Давай найдём место, где можно укрыться от дождя. Ты знаешь что-нибудь такое? Он с надеждой посмотрел на Энцелада, и тот, оправдывая его ожидания, энергично кивнул и потянул из переулка и вправо. Далее он повёл Морса по многочисленным грязным проулками, давая скудные указания и разъяснения. Район он знал довольно хорошо, и Морс предположил, что скорее всего его дом находится где-то поблизости. Дом, в который Энцелад не хочет возвращаться. Об этом Морс обязательно его спросит, но чуть позже. А пока одноэтажные дома, ветхие и похожие друг на друга своей убогостью и удручающим, мрачным видом, проплывали мимо Морса настолько быстро, что он перестал через несколько минут прикладывать усилия для запоминания пути. Какая разница, где он сейчас и жив ли вообще, если он больше никому не принадлежит? Из очередного домишки послышались крики, пьяный смех и рыдания. Кто-то очень громко выматерился, и в окно полетела тарелка, которая разбилась, чуть не угодив в Энцелада. Он испуганно остановился и вжался в стену, подрагивая и нервозно оглядываясь по сторонам. Снова послышалась ругань, пьяные голоса старались перекричать друг друга, а женщина иногда переходила на визг для большей убедительности. Морс подошел к Энцеладу и обнял его, чувствуя, как худые руки, словно крепкие лианы, обвивают его спину. Мальчик положил голову на его плечо, еле слышно всхлипывая, а за его спиной в окне Морс увидел две фигуры, которые были настолько увлечены собой, что не заметили посторонних зрителей. Он сразу отметил про себя, что зрачки у обоих уменьшились до размеров спичечной головки, что вены обколоты, а на столе разбросаны использованные шприцы, мешочки с белым порошком, окурки сигарет и несколько бутылок из-под алкоголя. Он внимательнее пригляделся к парочке, ощущая какое-то непонятное, почти неуловимое предчувствие, и наконец заметил внешнее сходство истеричной кареглазой брюнетки с худыми дрожащими от гнева и опьянения руками и несчастного маленького существа, которое сейчас крепко прижималось к нему, ища защиты. Мужчина неразборчиво и до оглушения громко заорал на свою сожительницу и с силой замахнулся на неё, опасно и зло сверкая глазами. Женщина сжалась в ожидании, а вместе с ней инстинктивно сжался и Энцелад. — Пойдём отсюда, пойдём, - еле слышно прошептал ему на ухо Морс и мягко потянул за собой. Повинуясь, Энцелад сделал несколько неуверенных шагов, а затем ускорился, приходя в себя и чувствуя, как оцепеневший мозг наконец переходит в активное состояние, но он все ещё крепко прижимался к Морсу, а тот для большего удобства положил руку ему на плечо. Так они шли бок о бок около десяти минут, поддерживая друг друга и молча всю дорогу, пока Энцелад не свернул в очередной раз на извилистую грязную улицу с покосившимися и опустевшими домами. Дождь уже не просто покрапывал, а лился потоками, заставляя продрогшую парочку прижиматься друг к другу все теснее и теснее до невозможно. В некоторых домах, что они проходили, были выбиты окна и свет не горел, несмотря на то, что вечерело и небо постепенно окрашивалось в оттенки алого, неонового розового и фиолетового. Наконец Энцелад остановился у одного из таких домов, открыл скрипучую и едва держащуюся на петлях дверь и проскользнул в тьму, ожидая Морса. Тот не заставил себя долго ждать и юркнул следом, закрыв за собой дверь. Маленькая рука схватила его и потащила куда-то вглубь. Шагая по разбитым стёклам, шприцам и прочему мусору в кромешной, непроглядной тьме, Морс постепенно стал различать предметы. Он увидел очертания руки, больше похожей на тоненькую веточку молодого дерева, а затем и миниатюрную фигуру Энцелада. Менее, чем через минуту, они очутились в дальней комнате, в которую из разбитого окна просачивались скудные лучи света. Морс огляделся по сторонам. Рядом с окном лежал подтрёпанный старый рюкзак, который скорее всего кто-то выудил с помойки. Он был открыт, и внутри виднелась часть какой-то одежды, горлышко бутылки и чёрствая булка, от которой отгрызли кусок. Возле противоположной от окна стены лежал двуспальный матрац, застеленный пыльной и несколько грязной простыней. Рядом лежало некоторое количество книг в старых, обветшалых переплетах, и больше в комнате ничего не было. — Неужели это все ты устроил? - спросил Морс, переводя взгляд на Энцелада и с интересом изучая его. Он кивнул и опустился на край матраца, оставляя место для Морса, затем застенчиво посмотрел на него снизу вверх и, колеблясь, снял с себя насквозь мокрую куртку и футболку. — Повесишь на окно? Энцелад протянул Морсу вещи, а затем обнял себя руками, чувствуя, как холод пронизывает все его существо. Морс тем временем повесил одежду, хотя ему это казалось очень странным. Он тоже снял с себя футболку, кинул её на рюкзак и постарался выжать волосы, чтобы с них не так сильно капало. В животе у него заурчало, как будто страшный злобный монстр пытался выбраться наружу; поесть тянуло с неимоверной силой, и он не знал, когда вообще последний раз что-то принимал, кроме успокоительного. Морс нервно прикусил губу, погружаясь все глубже в своих мысли и абстрагируясь от окружающего мира. Он практически не чувствовал голода и блуждающего по обнаженной коже прохладного ветра, ведь, вспомнив про успокоительное, он разбудил в себе неприятные воспоминания, пока Энцелад не дотронулся до его плеча. От неожиданности Морс дёрнул эльфийскими ушами и очумело посмотрел на мальчика. Выглядел он довольно жалко: трясущиеся от холода худые руки, бледная кожа, что практически просвечивала, и через неё чуть заметно выпирали рёбра, костлявые, сиротливые плечи нервно подёргивались, а сам Энцелад протягивал Морсу булочку. — Я не возьму, — сказал Морс, посматривая на манящую его своими ароматам булочку. Энцелад в ответ на его слова инстинктивно прижал еду к сердцу, как будто кто-то ещё претендовал на неё и пытался отнять. Он сам был очень голоден, но почему-то хотел накормить странного незнакомого парня с грустным лицом и множеством уродливых шрамов на руках. Дрожь пробивала все его хрупкое тельце, но Энцелад, сделав серьёзное лицо, разложил булку на два куска и то, что был чуть побольше, снова протянул Морсу. — Я не хочу отбирать у тебя еду. У тебя ведь ничего больше нет. Энцелад мотнул головой и подошёл ближе, все ещё протягивая руку. — Мне много не надо. Все равно тошнит. Морс с сомнением посмотрел на кусок булочки, мучаясь от проявлений отцовского инстинкта, но все же взял и за доли секунды проглотил, сладостно прикрывая глаза и расплываясь в улыбке. Из этого состояния его вывели рвотные звуки. Он открыл глаза и увидел, как Энцелад с бледным лицом осел на матрац, прикладывая руку к разрывающемуся от боли животу и практически скрутившись в позу эмбриона. В студенческие годы Морс часто наблюдал за тем, как у его однокурсников или друзей развивался в разной степени гастрит, но то, что подростка может так выворачивать, даже представить не мог. Он, не раздумывая, подскочил к Энцеладу, стал перед ним на колени, успокаивающе поглаживая по плечу. Энцелад тихо постанывал, а по его лицу струились слезы. Судорожно ухватившись за руку Морса и тем самым причиняя ему дискомфорт, он застонал ещё сильнее и смахнул слезы, набежавшие вновь. Он чувствовал, как в живот изнутри кто-то периодически втыкает остро наточенный кухонный нож. — Пожалуйста... У тебя есть что-то?.. Энцелад внезапно оборвал свою речь и скорчился в позе эмбриона, нервно подёргивая ногой и поглаживая себя в районе солнечного сплетения. Морс и так понял, что имел ввиду, он притащил свой рюкзак и вскоре достал из него пластинку с обезболивающим. Они переглянулись, и Энцелад уловил тень сомнения на его лице. — Оно довольно сильное, на основе наркотиков, — неохотно пояснил Морс. Энцелад вскрикнул от очередного приступа боли и уткнулся лицом в грязные простыни, сдавленно рыдая, а затем выхватил таблетки у Морса. Он выдавил одну, отбросив саму пластинку, смочил слюной и с трудом проглотил. Морс быстро сунул обезболивающее обратно в рюкзак и стал поглаживать его по голове, перебирая короткие пряди волос. Оба ждали, пока лекарство подействует и прекратит дикую агонию. А между тем Энцелад дрожал. Весенний климат в Империи был довольно тёплым, но недостаточно для того, чтобы он мог чувствовать себя комфортно, продуваясь всеми возможными ветрами из разбитой оконной рамы. Его короткие волоски по всеми телу встали дыбом от прохладных прикосновений, а кожа подрагивала под пальцами Морса. Тот наконец заметил эти непроизвольные импульсы и заставил Энцелада надеть его толстовку, которую он достал из рюкзака вместе с сухой футболкой для себя. В чужой одежде, принадлежавшей взрослому мужчине, Энцелад выглядел ещё более маленьким и чахлым, а чёрный цвет придавал его коже оттенок смертельной бледности. Чувствовал он себя примерно так же: маленьким, слабым ребёнком под защитой ответственного и сильного человека, но все же одежда Морса придавала ситуации какую-то интимность, выводя их отношения за грань родители – дети. Может, для него Энцелад и был лишь маленьким мальчиком, напоминавшим о его собственных детях, страдающим и нуждающимся в помощи, поддержке, но для Энцелада Морс в какой-то степени был сексуальным объектом. Мальчик подмечал каждую деталь его внешности: белоснежное каре, которое было сотканно из миллионов мелких снежинок вместе с длинными пушистыми ресницами, тонкие пальцы, несколько походившие на женские, такие нежные и деликатные в обращении с волосами Энцелада, искусанные до крови губы, ярко-голубые глаза, которые так и сочились добротой, состраданием и нежностью, а в своих глубинах хранили неимоверную боль, что он пережил в своей жизни. Это было лишь малой толикой того, что видел Энцелад в своём новом знакомом, но все же то, что он подмечал и замечал, внушало ему доверие и симпатию. Даже боль постепенно стала отходить на задний план, все угасая и угасая под действием обезболивающего, но вместе с этим появилось новое чувство, что тревожило его. Энцелад посмотрел в глаза Морсу и прижался щекой к его торсу. Морс улыбнулся ему в ответ и взъерошил волосы, как раньше своим детишкам. Болезненные воспоминания кровавой полосой резанули его сознание, и Морс улыбнулся ещё шире, стараясь не подавать виду, что ему адски хочется рыдать и что его глаза, спазмируя, принуждают его к этому. К счастью, Энцелад ничего не заметил и чуть покраснел, но не стал задавать никаких личных вопросов. Морс очень надеялся на то, что вскоре от таблеток его станет клонить в сон и таким образом он получит возможность дать волю своим чувствам. — Дождь до сих пор идёт, — произнёс Энцелад. Он потянулся, задевая Морса руками, а затем чихнул, как маленький котёнок. Морс улыбнулся, услышав этот милый чих, и повернул голову в сторону окна, наконец обращая внимание на то, как снаружи неистовствует природа. Им очень повезло добраться до этого старого заброшенного дома и укрыться от дождя. Все же вид множества сталкивающихся друг с другом с огромной скоростью капель, звуки от текущих по узким улочкам ручейков, пронзающие своим бесстрашием и грозным величием небесные просторы гром и молния заставляли подниматься с глубин сознания тёплое и успокаивающее чувство, которому Морс не мог подобрать названия. — Я всегда любил дождь. Он перевёл взгляд на Энцелада. Тот внимательно смотрел на него, ожидая более развёрнутого продолжения диалога, ведь сам он постепенно переходил в полусонное состояние. — Когда я сижу дома, начинается дождь, сгущаются тучи и небо окрашивает в мрачные сине-серые тона, то я чувствую что-то... Не знаю даже, как можно описать это чувство. Я просто знаю, что я в безопасности, внутри изолированного и ограниченного пространства, в которое не может проникнуть дождь, а вместе с ним и все невзгоды жизни. Рядом всегда есть семья, любимый мужчина, который хоть и боится дождя, но всегда готов поспешить на помощь и защитить от всех бед. Наверное, я недостаточно ясно выражаюсь... Энцелад покачал головой и зевнул, снова улыбаясь и тем самым приободряя его. Он во все глаза наблюдал за Морсом и ловил каждое движение, каждый взгляд и жест. Давно у него не было настолько чуткого, понимающего и интересного собеседника. А таблетки тем временем все больше и больше подавляли мыслительные процессы, так что через пару минут Энцелад мирно посапывал, уткнувшись лицом в мягкий живот. Морс бережно переложил его на матрац и укрыл одеялом, что валялось в углу, а сам примостился рядом, забираясь под края одеяла и стараясь не касаться Энцелада, ведь теперь ему казалось, что каждое прикосновение может привести к той трагедии, которая произошла между ним и его сыновьям. Его мальчики, Кай и Иноти. Морс тихо всхлипнул, прикрывая рот руками, чтобы не разбудить горестными стенаниями задерганного Энцелада. Он отвернулся к стене, чувствуя, как все новые потоки слез скатываются вниз по его лицу, а боль – как физическая, так и неосязаемая –терроризируют его, подчиняя себе контроль над телом и сознанием. Морс беззвучно рыдал, и ему казалось, что всему этому не будет конца, что ночь никогда для него не кончится, а солнце не посчитает нужным снова всходить, чтобы освещать его грешную, порочную голову. В конце концов он перестал контролировать ситуацию, позволяя себе громко шептать что-то бессмысленно и извиняться перед теми, кто, возможно, никогда больше не услышит его голос. В какой-то момент все попытки самобичевания и разрушительного психоанализа перекочевали из реальности в сны Морса. Для него это осталось незамеченным, ведь что там, что там творился дичайший ад. Ему казалось, что он что-то кричал, звал мужа и детей, извинялся перед ними, целуя им ноги, руки; все мешалось в голове. Казалось, что все ещё шёл дождь и молния время от времени освещала его душевные муки и искаженное от боли лицо, хрупкое тельце рядом. Казалось, что это просто Иноти попросил его остаться на ночь, потому что ему снилось что-то страшное, и все в порядке.