Потерянный

Клим отбрасывает лопату и вытирает лоб. Мокро и липко — слишком для выступившего пота. Опускает ладонь и смотрит в немом равнодушном оцепенении на кровоточащие мозоли. Промерзшая почва поддавалась неохотно: копать пришлось по очереди всем, чтобы не выбиться из сил. Всем, быть может, за исключением Эврики, которая долго стояла, не отзываясь на оклики по имени, рядом с грубо очерченным поверх наста прямоугольником, наблюдая, как лопаты вгрызаются в неподатливую землю. А потом камнем рухнула на колени у свежей могилы и в нее же уронила очки. — Пусть! — возразила резко, когда Рита подорвалась их достать. Эврика сжала тонкие губы, встряхнула спутанными белыми волосами и прошелестела еле слышно, глядя на пропитанную бурой кровью термокофту Саши, которой они прикрыли рваные раны на животе Ампутации: — Пусть что-то мое останется с ней. Под бодрые и быстрые взмахи лопат Короля и Марио Ампутация скрылась под землей, холодная и спокойная, как будто всегда была частью этого места — богом забытой пустоши позади базы «С-42», слабо освещенной далекими прожекторами с вышек. И глядя на свежий холмик, угольно-черный на фоне сплошного наста, Клим не собирается верить, что не обнаружит высокую — выше остальных девчонок на полголовы — Ампутацию в строю, когда поднимет голову. А потому до последнего не поднимает. Пока на его плечо не ложится тяжело ладонь в защитной перчатке. Клим узнает не глядя. Только Лекс может передать простым прикосновением то, что многим не удается выразить словами — горячую смесь сочувствия и отрезвляющего приказа собраться и быть сильнее. — Нужно отдать солдату последнюю честь, — говорит Клим хрипло, на мгновение жмурясь и вспоминая ярко и до глухой ярости кстати бормотание Грача у кремационной печи. Как они с ребятами «Бойни» проводили Юлека, и его гражданское имя в последний раз прозвучало вслух на нижнем уровне базы, чтобы остаться пепельным осадком на далеких задворках безмолвной памяти. Уже в следующее мгновение, усилием воли, воспитанной долгим временем, прогнав воспоминания прочь и осторожно стряхнув руку Лекса с плеча, Клим задирает подбородок и смотрит в первые глаза, поднявшиеся навстречу — Ритины. — Каков ваш протокол? Мария морщится и отворачивается, пряча злые слезы. Эврика, бродящая беспокойно, нарушив строй, застывает резко и крупно вздрагивает, будто Клим засадил ей пулю в грудь. Таня и Конфетка переглядываются беспомощно. — Мы… — Рита переступает с ноги на ногу под еле слышное поскрипывание бионических протезов. Ведет в воздухе рукой неопределенно. — Мы просто… — Еще ни разу не действовали по этому протоколу, — заканчивает за нее Конфетка, нервно бестолково дергая за нитку торчащих из-под брони бус. «У нас никто не умирал». А уж тем более не умирал так. Не в схватке с пришельцем, вне службы, когда казалось, что они прорвались и справились — но на деле поймали пальцами дым и, обратив охрану комплекса в бегство, не нашли ни Цирка, ни Зажигалку, ни Луку. «Если бы ей позволили выбирать, она бы выбрала смерть в бою». Клим кивает и тотчас понимает, каким бесчувственным и сухим вышел жест. Совесть жарко лижет виски, а Лекс немедленно приходит на помощь, мягко, но с нажимом произнося: — Она пала в бою за друга, каким бы этот бой ни был. — Клим косится в его сторону. Одной рукой прижимая шлем к животу, свободной Лекс сгребает волосы назад, обнажая обезображенное ухо. — Клим прав. Вы должны отдать ей последнюю честь. Эврика возвращается в строй, конвульсивно содрогаясь в тихом плаче. Машет отрицательно головой, когда Рита принимается что-то шептать ей на ухо, вяло отбрыкивается от попыток обнять. Клим никогда раньше не думал об этом, но теперь вдруг думает. Эврика, Зажигалка и Ампутация садились за одним столом во время обеда. «У нас в столовке, как в средней кадетской школе, — гоготал Марио, ставя свой поднос рядом с Сашей, — все жрут, усевшись с лучшими подружками!» Саша, поднимая на него раздраженный взгляд, раз за разом немедленно демонстративно отсаживался. Но эти трое всегда держались вместе. Эврике сейчас тяжелее всех. Именно ей придется рассказать Зажигалке о произошедшем, если… Когда. Когда они найдут ее, Цирка и Луку. «Бойня» стоит по одну сторону от последнего пристанища Ампутации, «Телемах» — по другую. И Климу все мерещится глупо, что они только играют в чужих и безымянных людей, прощающихся с чужой и незнакомой подругой. Кажется, проходит целая вечность, прежде чем Мария выходит вперед и опускается на одно колено у свежей могилы. Медленно опускает руку на теплую вскопанную землю, исходящую паром. — Нет… — шепчет Эврика, слепо щурясь, будто ей на секунду-другую померещилось то же, что и Климу. — Нет... — Друг Телемах, — начинает Мария напевно и громко, перебивая душераздирающий стон Эврики, безуспешно, как птица из запертой клетки, рвущейся из рук Риты. — ...наступила пора и тебе отличиться… — продолжает Таня, и по ее почти кукольному, в форме сердечка, лицу пробегает короткая судорога. — ...там, где, сражаясь… — голос Риты звучит напряженно и звонко, и ему вторит вой поднявшегося ветра, метущего снег по пустоши. — ...великою честью себя покрывает… — подхватывает Конфетка, зябко обнимая себя руками. — ...страха... не знающий... муж... — послушно всхлипывает Эврика, вжимаясь мокрой опухшей щекой в плечо Риты. — Ты оказался достойным породы бодрых отцов, за дела прославляемых всею землею, — заканчивает Мария, задрав подбородок, и смотрит перед собой твердо, уверенно, как в тот далекий день, когда Клим, поймав ее в коридоре после увольнения из «Ковчега», сказал: «Забей на этих придурков. Ты не обязана переводиться в другое место. Если захочешь, сформируешь свой отряд. Ты будешь отличным капитаном, неправедная Мария». Она облизывает губы и озвучивает: — Алиса Родионова. Двадцать три года. Родина — Подольск, южный берег Московского залива. Рита, Таня и Конфетка опускаются на одно колено. Эврика падает снова — сразу на оба, хватаясь скрюченными пальцами за месиво земли и наста. Клим отворачивается. Под ребрами все сжимается и горячо пульсирует. Если бы он мог вернуться назад во времени, то сказал бы себе самому, мелкому, пятнадцатилетнему, впервые зашедшему в тренировочный загон, что есть нечто пострашнее раскрытой пасти твари, мечтающей тебя сожрать. Например, пять девушек-солдат, которые вскопали ледяную землю, чтобы похоронить шестую. Грач украдкой кивает головой Климу и Лексу, и они отходят подальше от могилы. — Что у нас есть? — спрашивает Лекс таким тоном и с таким выражением лица, будто многое бы отдал, лишь бы не произносить сейчас слов, не относящихся к Ампутации. — Король и Конфетка успели в архив до того, как медики уничтожили все файлы, — отчитывается со вздохом Грач, колупая ногтем лоскуты, в которые ободрались перчатки между тонкими металлическими пластинами. Наблюдает за собственными действиями хмуро и сосредоточенно, но по тому, что периодически порывается оглянуться на Марию, Клим понимает, как Грач растерян и с каким непосильным трудом возвращается мысленно к делу. — Цирка, Зажигалку и Луку готовили к боевым действиям в горячих точках. Продавали… туда, где больше заплатят. Китай, Бывшая Луизиана и Сахалин… А вы знали, — вдруг спрашивает Грач нервным высоким голосом, — что твари прибыли на Землю на обычных метеоритах? — Клим и Лекс непонимающе переглядываются, а Грач, пусто усмехаясь, бормочет, будто сам с собой, уставившись стеклянными глазами под ноги: — Нам постоянно твердили, что мы должны быть готовы. Что должны ждать, даже если вторая волна вторжения не придется на наше поколение... Конечно, существа с коллективным сознанием, но без намека на развитый разум — не кандидаты в захватчики. Типа вируса… для зачистки, которым инопланетная раса запустила в нас, чтобы за пару-тройку сотен лет по максимуму освободить территорию и прибыть на готовое самим. — Грач поднимает черные глаза на Клима и говорит устало и обреченно: — Но это все. Никого больше не будет. Твари оказались здесь случайно, когда их планета погибла. — Грач кривится. — Кладки яиц и молодые особи пережили высочайшие температуры и гребаное космическое путешествие в неизвестность, чтобы столкнуться с дурацкой одинокой Землей, на которой жили-были люди, возомнившие, что их шарик кому-то, сука, в необъятной вселенной нужен позарез... Никого больше не будет. И кто-то давно это знал. И скрыл, пустив байку про намеренную атаку. Ничего не будет. Никакого привета из космоса. Пришелюг мы рано или поздно добьем. Останутся только люди. И временные границы стран, на которые уже нашлись… — Грач достает из-под брони смятый и запачканный кровью документ и сует Климу под нос. Того передергивает. Беглого взгляда хватает, чтобы понять — у Грача в руках контракт на продажу Цирка, — ...гребаные охотники встать у руля и воспользоваться подарочками вторжения. Инопланетным тварям не нужна наша земля, но этим тварям, — Грач стучит пальцем по графе подписи, где отметилась рука Карины, — да. Грач рвет контракт, отбрасывая бумажки на снег, и резким широким шагом возвращается в строй. Лекс молчит, и Клим молчит тоже, наблюдая за нестройным танцем снега, блестящего в свете с вышек. Всю жизнь ему твердили, как и его родителям, а до этого — их родителям, что человечество вымрет в войне за существование вида. Рано или поздно к ним вторгнутся с визитом далекие жестокие гости. Нельзя расслабляться. Нельзя думать о схватках друг с другом, когда твой ближайший враг — само небо. Но прошло столько лет, и кто-то решил, что пора достать с полки и отряхнуть от пыли давние привычки. Постепенно, год за годом смелея и обретая прежнюю дерзость, все яснее чувствуя одиночество посреди космоса. Начиная с верхов, которые все давно уже знали и все давно для себя решили, раскатали по столам карты, чтобы прочертить свежие границы и расставить армии по игровому полю. Купили мощные игрушки, обернув ихор и адаптирующихся к нему солдат в новую валюту. — Я позволил ей умереть буквально ни за что, — наконец говорит глухо Клим, переборов спазм в глотке. И он, и Ампутация, и все остальные — они с самого рождения были крохотными потерянными пешками в мире больших фигур. — Ты не ви… — начинает было Лекс, нахмурившись, но Клим резко обрывает: — Не надо. Искать мне оправданий. Пожалуйста. «У тебя слишком доброе, горячее и совершенно прекрасное, но ебануться какое слепое сердце. Я не могу тебя, блядь, заставлять верить в удобную ложь. Мы и так накормлены ложью по горло. Давай не будем кормить еще и друг друга». — Паша. Клим нехотя встречается с ним глазами и внезапно теряется. Впервые теряется вот так — как безмозглый робкий мальчишка — рядом с ним, смотрящим в ответ со страшным укором. Знакомый уже до последней тускло-бледной веснушки на высоких худых скулах, до глубины карих глаз и каждого рубца на ухе. — Я люблю тебя, — говорит Лекс жестко, — но никогда не буду искать тебе оправданий. Сегодня ты действовал как должно. Даже если мы не спасем весь чертов мир, то мы спасем себя. Нас и девчонок. Цирка, Зажигалку и Луку. Ради Ампутации — это лучшая ей дань. — Еще. — Клим не верит, что позволяет этому произойти снова. Сейчас оно больнее. Сильнее, с надрывом, в стократ мучительнее, как непрерывные удары хлыстом или забойная симуляция, в качестве бахвальства перед товарищами по отряду пройденная на максимальном уровне сложности и едва не поджарившая мозг. Это чувство. Оно пульсирует по венам и даже через подошвы ботинок бьется в подтаявший наст. Лекс недоуменно вскидывает брови. — Еще раз, — требует Клим, нуждаясь острее, чем когда-либо мог о себе подумать, — скажи, что любишь меня. Лицо Лекса смягчается неуловимо, теряя маску напряжения и готовности врезаться в боль на полном ходу и сцепиться с ней в яростной рукопашке. Боже. Клим не может вспомнить, когда и почему считал его слабаком. Лекс протягивает ему ладонь, и Клим вцепляется в нее, как в единственный шанс на спасение. И пару минут они просто стоят, не размыкая рукопожатия и глядя друг другу в глаза. — Я пойду за тобой, — говорит Лекс тихо, крепче сжимая его пальцы, — и буду глотки за тебя рвать. До тех пор, пока я живой. Он вздрагивает, как и Клим, расслышав принесенный ветром рокот мотора. Оба оборачиваются и всматриваются сквозь поваливший крупный снег в несущийся на бешеной скорости вездеход с выключенными фарами. Клим узнает их, только когда подъезжают и соскакивают на землю, бросаясь навстречу бегом. Здоровяка Пентиума и худого, в распахнутой куртке на три размера больше нужного в попытке казаться внушительнее Лимбо из «Стервятников».