Потерянный

— Не принимайте меня за дуру. Карина выводит джип на магистраль, держа руль одной рукой, и щелкает не глядя по кнопкам магнитолы. Прислушивается к Вивальди, морщится и останавливается на частоте докатастрофного джаза. Цирк дергается, выныривая из полудремы и шумно выдыхая. В памяти, аккуратно собранной по кускам таблетками и инъекциями, прорезается веселый голос Германа. «Потанцуем. Ну давай же, перебирай ногами, под эту музыку в Америке творилась история до Вторжения. Говорят, люди собирались в пабах, дымили, наливали пиво литрами, радовались концу рабочего дня… и танцевали даже с незнакомцами. Потанцуем». Герман любит джаз. Король любит. Забавно, что Цирк думает об этом именно сейчас, когда все, включая кадры из прошлого в ясной как никогда голове, зависит от красного когтя Карины, лежащего на трех контрольных кнопках. — Я лично принимаю тебя за отбитую ведьму… — говорит Зажигалка, пытаясь почесать ухо о ремень безопасности, совсем как рыжая беспокойная кошка. Ерзает и пихает коленями спинку водительского кресла. — А-а-ай! — вскрикивает, дергаясь от прошивающей тело, уже хорошо знакомой Цирку боли: Карина нажимает на кнопку и с силой давит, пока Зажигалка не выплевывает, захлебываясь слюной: — Ладно, ладно… я поняла, хватит… — Карина хмыкает и отпускает палец, а Зажигалка злобно замечает сквозь зубы: — Погоди, Ампутация намотает твои кишки на вымпел «Телемаха»… А Эврика пропустит через твое тело столько электричества, что… Зажигалка затыкается и невольно вжимает голову в плечи, замечая, как коготь Карины медленно оглаживает кнопку. Но вместо того, чтобы еще раз огреть Зажигалку по хребту, коготь нажимает на соседнюю, и Лука, не открывая глаз, слабо хнычет, дергается в объятиях ремня и уязвимо льнет плечом к Цирку. Шепчет сухими губами: — Пожалуйста… не надо... пожалуйста… — Эй! — испуганно вскрикивает Зажигалка. — Хватит! Хорош с ним играть! — рявкает Цирк раздраженно, не выдержав, и ловит благодарный взгляд из-под мученически приоткрытых век, чувствует, как жжется на плече под коротким рукавом медицинской робы холодная испарина со лба прижавшегося ближе Луки. И ловит другой взгляд, наигранно удивленный — Карины в зеркале заднего вида. Смеющийся, журящий будто: «Заступаешься за них? Они тебе небезразличны или тебе так нравится теперь... играть в семью?». Цирк поверхностно и неловко поглаживает Луку кончиками пальцев между жестких лопаток и выдыхает глухо: — Ты все, что хотела, доказала. — Я не злодей, Егор, — напоминает Карина мягко, а Зажигалка очень громко скептически фыркает. — Я ученый в первую очередь, и мне не принципиально, считаете ли вы мои методы гуманными или нет. Но вы же не думали, что я буду держать при себе три машины для уничтожения без возможности вовремя вырубить? — Ты напичкала нас какой-то дрянью через инъекции? — догадывается Цирк, прогоняя мысленно количество ежедневных уколов, включая седативные и стабилизирующие сопротивление ихора. Карина могла ввести что угодно в любое удобное время. — Да. — Карина дергает плечом и снижает скорость в опустившемся на магистраль тумане. — Ваша кровь и так чашка Петри для множества ранее не применявшихся веществ... парочка полезных мне соединений ничуть не навредила. Всего лишь… элемент контроля. Любое движение, которое мне не понравится, и я выключу вас, как там, в кабинете. — А пистолет? — Цирк прищуривается и спрашивает с прохладной насмешкой: — Бутафория с конфетти вместо пороха? — Не был заряжен. Я доверяю тебе, но не настолько. — Карина жрет его глазами в отражении, и Цирк отворачивается, мажет кривящимися губами по влажной макушке притихшего Луки, лишь бы не видеть Карину, не читать ее эмоции легче собственных, буквально слышать каждую ее ядовито-нежную мысль. «Ты мой сын, тебе никуда от этого не деться. И ты это знаешь. От чувств. От всего. Особенно сейчас, когда ты впервые за последние годы больше человек… чем когда-либо». Карина добавляет тихо, и кажется, что предельно серьезно: — Но я рада… ты ведь так и не выстрелил. — Не льсти себе. Ты всего лишь вырубила меня раньше, — Цирк не собирается уступать, давать хоть малейший повод утешиться мыслью, будто он колебался. Джип ползет по серой дороге в сизом свете перебарывающих туман фар. Джаз льется в уши, задевает, как торчащие нити, воспоминания о походном радиоприемнике Германа и трескучем тумблере, нащупывавшем нужную волну. Лука тревожно всхлипывает, не отлипая от его плеча. Ищет в нем что-то — поддержку или прощение, а может, сострадание, жадно отслеживая движение пальцев Цирка вверх-вниз по спине. И что самое странное и настораживающее: находит. Там, под ребрами, в не прогнившем насквозь куске мышц, где так долго царило сладкое спокойствие и равнодушие. Так чертовски долго, что Цирк почти убедил себя, что в нем найдется что угодно вплоть до звездной пыли, о которой любит трещать Зажигалка, но никак не яд страха за мальчишку, который жмется к нему и отчаянно просит не отпускать. «Ты больше человек, чем когда-либо». «Так это работает? Решил не подыхать, значит? А тебе бы понравилось, да? Может, пустил бы слезу? — думает Цирк устало, лениво ощупывая уголки сознания. Не находя и следа, и напоминания того, что отделяло бы теперь Егора от месива, в которое они оба сплелись. — Решил отравить меня напоследок своими… — зубы больно впиваются в губу, почти отрезвляя от слабости, — ебаными эмоциями?» «Просто мы теперь одно целое. И ты это знаешь. И тебе от этого никуда не деться. Я же тут, в этом глупом куске мышц, прямо под ребрами, — вьется в мыслях, выкорчевывая последние островки статичного равнодушия. — Я тут. Я это ты, Цирк». — Там люди, — подает голос Зажигалка, оживляясь и вглядываясь с тусклое мерцание фар и фонарей техники. Цирк тоже различает обостренным зрением очертания деревьев, обвалившихся на дорожное полотно, и пару тракторов, ковшами сдвигающих распиленные стволы и кашу опилок и снега к обочине. — Там наши, с базы… — наивно, но с секунду Цирку кажется, что Зажигалка вот-вот назовет имя Короля или Саши. Лекса или Клима, командующих далекими фигурками в светоотражательных жилетах. — Это «Стервятники». Лука просыпается, сонно моргая и поднимая голову с плеча Цирка. Зажигалка напрягается, как натянутая тетива. «Если «Стервятников» вызвали разгребать обвал на магистрали, — думает Цирк, судорожно цепляясь за идиотскую надежду, — «Бойня» может быть поблизости…» — Сидите смирно, — велит Карина и демонстрирует пульт с контрольными кнопками. — Хоть слово лишнее… хоть взгляд… — Она пристально смотрит в зеркало заднего вида на Зажигалку. — И я сделаю то, что должна. Карина подъезжает ближе к оцеплению техники, частично перекрывшей проезд, и Зажигалка дергается, шепчет: — Там старина Лимбо? — Ага, — отвечает Цирк, присматриваясь. Растрепанные каштановые волосы, распахнутая куртка на три размера больше нужного в попытке казаться больше, ошейник с массивной наклепкой в виде птичьей головы, — он. Лимбо машет рукой оператору в кабине, и мотор ближайшего трактора тут же глохнет. Бредет по колено в грязном снегу к джипу, настороженно хмурит темные брови. Щурится в слабом свете огней от техники и постукивает костяшками перчатки со стальными вставками по окну. — Доктор, — кивает, когда Карина опускает стекло с водительской стороны. Холод, пробравшийся в салон с порывом ветра, щиплет непокрытые участки кожи, Лука и Зажигалка ежатся неприязненно, но как и Цирк, адаптируются к смене температуры быстро и практически безболезненно. В ответ на приветственную широкую улыбку Карины Лимбо не очень-то дружелюбно уточняет: — Что вы тут забыли?.. — и наклоняет голову, бегло осматривая салон. Его взгляд чуть дольше задерживается на Цирке, в карих глазах мерещится отблеск неприязни. «Все еще злится, — думает Цирк с нервозным весельем, — что я чуть не выгрыз ему кадык на открытом смотре?». Лимбо мнется, а потом вдруг опирается ладонями о край окна, и подозрения в его голосе и взгляде становится ощутимо больше: — Разве эти трое не должны проходить лечение в блоке «С-42»? — Верно, капитан, — Карина опускает пульт так, чтобы Лимбо не видел, но хорошо видела судорожно сглотнувшая Зажигалка. — Должны. Понадобилась аппаратура, которой у нас, увы, нет. Едем в медпункт Мирного на обследование. Лимбо хмыкает, а Цирк чувствует, как Луку нетерпеливо потряхивает. Наверняка в этот момент думает о том же: «Давай, Лимбо, включай любимый режим параноика». — Не по погоде оделись, — замечает Лимбо дотошно, намекая, видно, на тонкие медицинские робы, и Цирк еле давит порыв перемахнуть через проем между передними креслами и влепить Лимбо жаркий поцелуй в губы. «Молодец! Ну же, доебывай ее…» — И разве военным с их регалиями… — Лимбо качает головой в сторону Цирка, с дурацкой, но такой своевременной завистью намекая на медаль героя событий при форте Челюскин, — не полагается что-то получше разваленного джипа и сопровождения одного лишь медицинского сотрудника? Где конвой? Где, черт побери, их сослуживцы? — Мы решаем все в срочном порядке, капитан, — Карина не меняется в лице, судя по краешку отражения в зеркале заднего вида, но в ее голос пробиваются недобрые стальные ноты. — Или… звание номинально? — По лицу Лимбо пробегает судорога, а Карина безошибочно давит на больную мозоль, невинно уточняя: — Насколько помню, шестерка по шкале умений Кайзера-Шмидта?.. Интересно... Как же вы получили повышение?.. Лимбо молчит недолго, явно собираясь с мыслями, и не обращает внимание на верзилу Пентиума, который окликает его из кузова грузовой машины и спрашивает, все ли в порядке. — Вы намекаете на что-то, Доктор? — наконец спрашивает Лимбо с вызовом и вздергивает подбородок. Свет приборной панели касается его обнажившихся в оскале зубов. — Или ставите под сомнение указ майора? Майор, кстати, в курсе ваших инициатив? — Что вы, Лимбо, — мягко отзывается Карина, намеренно не обращаясь по званию, и тот уязвленно морщится, сильнее сжимая пальцы и царапая металлическими вставками перчаток край окна. — Один звонок майору, и все быстро встанет на свои места… на положенные места. «Не поддавайся, — молит Цирк мысленно, — ну же, Лимбо, твою мать». — Это угроза? — переварив ее слова, уточняет Лимбо и отлипает от машины, складывая руки на груди. Он продолжает твердо, хотя Цирк, как наверняка и Карина, ловит опаску в самой его позе: — Учтите, если фуры со знаками биологической опасности, которые мы пропустили в сторону «С-42»… — Зажигалка на этих его словах поворачивается медленно к Цирку и смотрит с нескрываемым возмущением, — ...прошли мимо внимания майора, то Рита из «Телемаха», — Зажигалка ерзает, будто ее всю от макушки до пят прошибает от нажатия контрольной кнопки, — с час назад унесла эту весть на базу. «Они знают, — бьется у Цирка в голове оголтелое. — Теперь наши знают, что медлить нельзя». — Поверьте, — Карина держит себя в руках куда лучше Лимбо: улыбка не сходит с ее губ, — все было обговорено с майором заранее. Если вас так беспокоит, что я везу моих подопечных насильно, — Карина прерывается, чтобы звонко рассмеяться ему в лицо, — то спросите их сами… Зажигалка? — Та упрямо молчит и смотрит на собственные колени. Карина фыркает еле слышно и просит прохладнее: — Может, Цирк? — Все в порядке, — механически отвечает Цирк и ловит прищур Лимбо, выдавая грубо первое, что приходит на ум: — Да бросьте, Ваше сиятельное задротство, все так же стандартно, как в поединке на открытом смотре… Оу... прости... — Он хлопает ресницами, изображая раскаяние. — Тебя что, все еще не оставила та история? — Цирк давит в голос как можно больше яда, чувствуя подскочивший пульс даже в кончиках пальцев. — Жалеешь, что на меня не донес тогда? — Он издает короткий, царапающийся в горле смешок: — Будь добр, не нарушай традицию, — морщит нос и разглядывает ногти, заканчивая недовольно: — И дай нам проехать, Лука уже второй километр в туалет просится… Карина вздергивает брови и пристально вглядывается в лицо Лимбо, а Цирк — в ее. Гадая, не уловила ли она лишнего, не заметила ли, как на мгновение, на долю секунды, Лимбо недоуменно приоткрыл рот, чтобы тут же захлопнуть. — Остались вопросы? — спрашивает Карина и передразнивает тон Лимбо: — Или солдаты с регалиями не заслуживают вашего доверия? — Проезжайте, — наконец обиженно цедит Лимбо и отворачивается. — Нам тоже пора выполнять свою работу… Эй, Пентиум! — Он резво машет в сторону. — Дайте им проехать. Пентиум кивает и перегибается через край кузова, чтобы постучать кулачищем по кабине. Водитель заводит мотор и осторожно откатывает грузовик на обочину. — Всего наилучшего, капитан, — бросает Карина и давит на газ, проезжая по открывшемуся участку дороги, и на развилке, убедившись в отражении зеркала, что туман скрыл «Стервятников» вместе с техникой, плавно ускоряется. Лука сдвигается ближе на сиденье, его палец осторожно чертит по бедру Цирка пару раз один и тот же узор. На третий чертит медленнее и давит жестче, и Цирк, принявший было этот жест за попытку успокоить нервы, различает слово. Короткое «П-Л-А-Н» и петля вопросительного знака. Цирк незаметно опускает пальцы на ногу Луки и выводит корявое «Д-А». Только бы Лимбо включил мозг. Только бы понял, к кому обращение с чопорным «Ваше сиятельное» отсылало. Только бы помнил ясно, что стандартного в поединке не было ни на грамм. Что донес на Цирка немедленно в тот день, обеспечив ему неделю отстранения от операций. Только и надежды, что «не нарушай традицию» он понял, как должно. — Карина Шмидт, высшая категория доступа, — представляется Карина, набирая номер на телефоне старого образца и прижимая его ухом к плечу. — Немедленно уничтожьте архив. Кажется, «Бойня» и «Телемах» могут наведаться в гости… Все копии со мной, можете избавиться от документации и контрактов... Цирк ловит на периферии зрения, как Зажигалка сдвигается на краешек сиденья и прижимается грудью к спинке водительского кресла. Она дожидается с терпением затаившегося хищника, когда Карина возьмет трубку рукой, в которой зажимает пульт, и молниеносно — так что даже Цирк не успевает отследить маневра и выпалить «стой!», — перехватывает ее запястье и выкручивает до противного хруста. Протяжно взвизгивают тормоза. Цирка, Луку и застонавшую от боли Карину бросает вперед, в захват ремней безопасности. — Сука! — орет Карина, едва успевая выкрутить руль и уберечь их от вылета с дороги. — Тварь, ты сломала… мне руку… Джип останавливается, глохнет мотор, а джаз — легкий, праздный, — все еще льется из динамиков, нагнетая нездоровую панику. — Не надо принимать меня за дуру, — шипит Зажигалка, отплевываясь от рыжих волос, и слизывает кровь, пошедшую из разбитого о подголовник водительского кресла носа. Зажигалка крутит пульт с контрольными кнопками перед лицом рвано дышащей, еле оправившейся от резкой остановки Карины и велит: — Давай, милочка, разворачивай машину целой культей, пока и ее не сломала, и вези нас обратно к Лимбо. Карина посмеивается тяжело и хрипло, растекаясь по спинке кресла, поправляет сползший воротник белого халата и неспешно выравнивает дыхание. — Не расслышала? — рычит Зажигалка. — Пульт у меня, идиотина! — Если ты думаешь… — выдыхает Карина, бережно баюкая сломанное запястье, и лениво поднимает глаза к зеркалу заднего вида. Цирка пронзает мертвенным холодом недоброе предчувствие, — что это единственный мой гарант безопасности… — Не полоскай мне мозг, — огрызается Зажигалка неуверенно. — Хватит... Вези нас, блядь, обратно. — Что на этот раз? — спрашивает Цирк с отвращением. Он ведь догадывался, но Егор, застрявший на подкорке, не хотел верить до последнего. Предав его единожды, бросив в лютой зимней метели сопливым мальчишкой, Карина появилась спустя много лет снова, чтобы прокрутить и загнать глубже нож, который когда-то воткнула ему между лопаток. — Взрывчатка? Газ? — Цирк вздергивает брови, роняя в качестве небрежного предположения: — Яд для тараканов? Мы сдохнем, если не станцуем для тебя чечетку и не постучим по дереву? Что на этот раз, мамочка? Зажигалка таращится на Цирка и кривит губы в странной ухмылке. Будто пытается себя убедить, что ей померещилось слово с корнем «мама». — Не вы… втроем, — отвечает Карина, облизывая кровь с губы, которой влетела в руль. — Ты, все-таки, моя плоть и кровь. Тебя я травить не буду. — Ее взгляд в зеркале заднего вида перетекает в сторону, и голова Цирка наливается тяжестью, как после горсти паленых колес, которые он раньше жрал, душа демонов и забываясь на блаженные пустые часы. Карина смотрит на Луку и говорит негромко: — Под его одеждой… — Цирк судорожно хватается за воротник Луки, игнорируя полный больного отчаяния взгляд, и рвет с треском тонкую медицинскую робу. Смотрит на худую грудь Луки в бурых неровных пятнах, понимает мгновенно, что испарину вызвал вовсе не стресс, и чуть не задыхается, выталкивая наружу слова: — Ты… отравила его? — В глазах у Цирка мутнеет от бешенства. — Есть антидот, — отвечает Карина и повторяет громче и настойчивее, будто убеждает не его, а саму себя: — Я не злодей и не убийца. Я ученый, Егор. Естественно, у меня есть антидот. В моем центре в Мирном. — Он умрет? — перебивает Цирк, все еще держа в кулаке край ободранной робы. Чувствуя, как трясет Луку, и слыша, как его душат конвульсивные спазмы плача. — За сколько? — За полчаса, если не ввести противоядие. — Карина вскрикивает, заметив, как тянется Цирк смахнуть пальцем слезы с щек Луки: — Не трогай! — В ее широко распахнутых голубых глазах Цирк видит неосознанный страх, который не делает ее человечнее ни на йоту. Но доказывает, что нечто неистовое, горячее и материнское в ней не до конца задавили честолюбивые мечты слепить новую ступень эволюции любой ценой. — Он ядовит. Любой контакт со слизистой, и ты заражен… — Карина выдыхает, когда Цирк отстраняется, и повторяет успокаивающе, примирительно: — Просто не трогай его. Давайте все... будем мыслить трезво. Мы доедем туда, куда ехали, и спасем твоего дружка... — Как мне узнать, что ты нас не наебываешь? — цедит Цирк. Карина пожимает плечами. — Просто поверить? — Она улыбается грустно. — У тебя, если честно, нет других вариантов. — Есть, — говорит Цирк, прищуриваясь. — Ты удивишься, но есть. — Цирк! — одергивает Зажигалка тонким испуганным голосом, но он притягивает Луку ближе за плечи. Ловит его недоуменный выдох и бережно прижимается к его приоткрытым губам. Держит крепко, не давая выбраться из объятий, и целует глубже, вылизывает рот языком, шумно сглатывает теплую слюну — свою и его. Думает о словах Луки, о нитке, скрученной втрое, которую сложнее порвать, и впервые за последние месяцы действительно знает, что поступает правильно. Цирк отстраняется, поворачивается к застывшей в ужасе Карине и произносит едко: — Если ты наебываешь нас, придется смотреть, как я дохну вместе с ним.