Потерянный

— Трое за дверью… — шепчет Лука, склонив голову к плечу Цирка, пока Карина переговаривается раздраженно по телефону, пристроив на груди порозовевшую распухшую руку с тремя следами от инъекций обезболивающего. — Двое у… входа. — Лука хмурится, ведет головой, напоминая наученного сторожевого пса. — Да, кажется, у входа. Слышу… скрип — на снег похоже… Еще три пары патрулируют этажи. Первый этаж... плохо слышно. Остановки по десять секунд — и снова идут… Цирк угукает. Думает отстраненно, что для адаптантов наверняка существует своя шкала оценки способностей, а если нет, то надо ее создать. Потому что Лука, быть может, слабее физически, зато запросто спалит, если кто-то чихнет или сплюнет на улице тремя этажами ниже — сам Цирк не различает ни черта сейчас, кроме мелодичного свиста заскучавшей как будто бы Зажигалки и собственного напряженного дыхания. — Одиннадцать, — резюмирует Лука все тем же шелестящим шепотом. — Плюс минус два человека. Цирк снова угукает. Карина, разумеется, не передышку устроила — сломанное запястье для шизы не помеха. «Шиза, — думает Цирк с нервным смешком, — это у нас семейное, видимо». Всего лишь ждала, когда к центру подтянутся ее люди из Мирного. Цирк хочет сказать Луке что-нибудь сверх скомканного «угу», но невероятно сложно сосредоточиться одновременно на словах — и на том, чтобы, ухватившись большими пальцами за толстое металлическое звено, растянуть его и осторожно снять наручники с цепи. Дальше дело будет за малым — переломать себе руки и, скорее всего, вывихнуть плечи, когда порвет браслеты. Куда проще бы было освободить запястья, будь они скованы не за спиной, но так у его манипуляций хотя бы есть шанс остаться незамеченными. Цирк не знает точно, как скоро встанут на место кости и регенерируют порванные ткани. Судя по тренировкам после финальной стадии тестов в «С-42», это займет от минуты до трех. Целых три минуты нельзя будет использовать в бою руки, чтобы организм сделал все сам и не пришлось искать укромное местечко и ломаться заново, исправляя косяк вроде сросшегося не в ту сторону локтя. Но главное и сложнейшее — ему предстоит не двинуть кони от болевого шока. Пусть по жилам течет ихор и латает любой изъян в его теле с безумной скоростью, нервные окончания по-прежнему человеческие. И он испытает всю палитру боли. Как обычный человек. За десять минут тихой борьбы с металлом Цирк уже разок сломал большой палец, надавив слишком сильно, — понадобилось чуть меньше минуты, чтобы продолжить тянуть, и тридцать секунд — чтобы уговорить себя не дышать подозрительно тяжело для человека, который просто сидит у стены и ждет своей участи. — ...и сколько времени это займет? — отвлекается Цирк на голос Карины. Она прижимает телефон ухом к плечу, выслушивая ответ собеседника. Языком катает по нижней губе шарик подсохшей помады и кожицы. Меняется неуловимо в лице и выплевывает раздраженно: — Мне плевать! Пусть готовят самолет немедленно и отправляют за нами конвой. Через час мы должны вылететь. Не позже. «Вылететь». Не на вертолете и не прямиком отсюда, а сразу из ближайшего аэропорта, если судить по заложенному на план времени. Цирк переглядывается встревоженно с Лукой. Тот произносит одними губами «Китай», и Цирк лишь спустя секунду догадывается, что Лука не предполагает — слышит, что говорит собеседник Карины. Сердце пропускает удар. Цирк вздрагивает, и пальцы соскальзывают с почти растянутого звена, липкого от пота и ихорной крови. Он думает не о том, что Карина мечтает убраться подальше, сбросив хвост возможной погони. Она хочет оставить Цирка напоследок. Чтобы он смотрел лично на продажу Зажигалки и Луки, отпуская их в неизвестность — не в силах помешать, зная, что видит их живыми в последний раз. Карина хочет, на пробу прокручивая сложную головоломку, задушить его волю за два болевых рывка и выпотрошить до предела к прибытию на Сахалин. — Что значит нет свободных самолетов? — Карина повышает голос, выпрямляется в кресле и морщится, глянув недовольно на запястье, — действие даже трех доз обезболивающего не безгранично. — Найдите. — Она тянется здоровой рукой к полному шприцу на столе и снимает колпачок с иглы испачканными в помаде зубами. — Сделайте что угодно… Это приказ. Карина выверенным движением вгоняет иглу в запястье и прикрывает глаза, приглушенно чертыхаясь. Зажигалка посвистывает все громче, провожая пристальным взглядом секундную стрелку, бегущую по циферблату настенных часов. Покачивается медленно взад-вперед. Цирк не понимает, что у нее на уме, и даже через сидящего посередине Луку спрашивать ее об этом слишком опасно. Может, у Зажигалки свой грандиозный план, но Цирк по-прежнему сосредоточен превыше всего на гребаной цепи. Он тянет еще. Еще и еще — пока Карина держит глаза закрытыми. И когда звено наконец раскрывается беззвучно под онемевшими от напряжения пальцами, Цирк чуть не летит носом вперед, в последний момент чудом отклоняясь назад и вмазываясь лопатками в холодную стену. Переводит облегченно дух. Теперь он в наручниках — но не на цепи. Теперь каждое его неосторожное движение может стать последним. — Лу, — зовет Цирк тихо и стреляет глазами на двери операционной. Лука качает головой и шепчет: — Не патрулируют. Стоят. Все трое. — Они точно там есть? — Цирк едва слышит самого себя. Все равно Лука расслышит — может, еще немного, и наловчится доставать слова прямо у него из башки. — Есть. — Лука наклоняет голову. — Дышат. Карина открывает глаза, когда по операционной эхом прокатывается трель звонка. Подбирает телефон, принимает вызов и спрашивает сухо: — Ну? — Самолет готов, — подслушав, передает тихо Лука, подавшись ближе, и одновременно коротко целует Цирка — Карина смотрит в их сторону, просто поболтать уже не получится. — Надо сейчас. — Цирк целует в ответ. Мажет губами по холодной скуле, добавляет ему на ухо: — Пока нет подкрепления. — Нельзя. — Лука поворачивает голову и кусает его за нижнюю губу, жжет негодующим взглядом из-под ломких ресниц. Цирк морщится, но не отстраняется — другой реакции он и не ждал. — У них огнестрел. — Лучше момента не будет. — Цирк чувствует на себе отстраненный взгляд Карины, слушающей собеседника на том конце провода, и несколько секунд тратит на то, чтобы затолкать возражения Луки обратно ему в рот языком. Горячее чувство стыда стекает по горлу в легкие: Лука отвечает так нежно, будто в поцелуе лишь десять процентов прикрытия против девяноста процентов — позволенного в качестве десерта для приговоренного к казни удовольствия. — Ух ты, птенчики, — тянет Зажигалка весело. — А Король в курсе? Цирк отстраняется от Луки, смотрит поверх его макушки в блестящие глаза Зажигалки, неожиданно серьезные на контрасте с тоном. Вновь видит ничтожно мало от случайности в том, как перебирает она имена его сослуживцев. — Только если ты ему скажешь, — отвечает, надеясь, что Карина не уловила неистовую надежду в голосе, грубо спрятанную под насмешкой. Губы Зажигалки складываются в хитрую улыбку. Сердце бьется Цирку прямо в трахею от наивной, но остро необходимой веры. «Он знает. Знает, где мы». — Надеюсь... — произносит Зажигалка, кидая еще один взгляд на часы. Восемнадцать минут с тех пор, как она произнесла имя Марио. И у Цирка нет других вариантов, кроме как поверить ее неизвестному плану — и действовать по собственному, — ...удастся сказать ему лично. — Цирк! — слабо и протестующе произносит Лука. Но он не слушает. Весь мир сжимается и фокусируется в этот момент на телефоне, который Карина отбрасывает на стол. Пора. — Что-то не так, милый? — спрашивает Карина удивленно, перехватив его взгляд. Секунда. Он переносит вес вперед и легко подрывается на ноги. Еще две — бросается с бешеной скоростью ей наперерез и, не дав подняться из кресла, бьет вскинутым коленом в нос. Карина издает гортанный булькающий звук, рефлекторно хватаясь ладонями за лицо. Времени нет — ему нужны гребаные руки, нужны позарез, надо рвать браслеты немедленно, но… Тело действует быстрее, чем приказывает мозг. Цирк бьет по ножкам кресла ботинком, опрокидывая Карину на пол. Запрыгивает на нее и давит плечом ей на шею со всей дури, стискивая зубы и содрогаясь от ее попыток вдохнуть. Чувствуя, как она скребет его ногтями по лицу до глубоких борозд, силясь если не скинуть, то оттолкнуть. — Что тхы… творх… Ихор, сочащийся из ссадин на лбу, заливает ему глаза и рот. В ноздри ударяет его неповторимая резкая вонь. Цирк давит мощнее — на горло Карине и собственной сиюминутной придури немедленно ее отпустить. Карина затихает и обмякает — этого хватит с лихвой. Даже сейчас, осознавая наверняка, что она грезит вытворить с ним, Зажигалкой и Лукой, что она ставит на кон. Цирк не способен, не готов на все сто процентов. Убить ее. Он отстраняется за мгновение до того, как распахивается с пинка дверь операционной. — Нет! Не смейте! — орет дурным голосом Лука, вскакивая, но тут же падает на пол, как подбитая птица, под лязг сдерживающей его цепи. Зажигалка мечется, сыпля проклятиями, упираясь ногами в стену и пытаясь вырвать с корнем свою. Охранник вскидывает пистолет и без колебаний нажимает на спусковой крючок. Плечо взрывается болью. У Цирка закладывает уши от собственного душераздирающего крика. Прошла навылет… навылет… Это всего лишь боль. Всего лишь боль, рана затянется через… Гул в ушах нарастает, свет лампы на потолке расплывается в сизую кляксу сквозь слезы и бурую кровь на ресницах. Сердцебиение отдается пульсацией даже в обмякшем, непослушном языке. Сильнее, чем боль… Он ведь куда сильнее, чем эта боль… Цирк поднимается нетвердо на ноги. Плечо горит, и теперь, пока не затянется пулевое ранение, бесполезно уговаривать тело, что они могут сломать в нем парочку костей. Он слепо бросается вперед, получая вторую пулю — в ступню, потому что в сердце столь ценного товара никто не пальнет, — и врезается, подстегнутый этой мыслью, в охранника на полном ходу, отбрасывая его на второго. Выпад в сторону шевельнувшейся слева тени, что попадается в ловушку обострившихся рефлексов Цирка. Подножка целой ногой, и третий охранник падает на пол, а Цирк, коленом — ему на шею. — Зажигалка! — орет на пределе голосовых связок. Наклоняется, добивая себя жгучей болью в простреленном плече, подцепляет дрожащими пальцами пушку, выпавшую из ослабшей руки поддушенного охранника. Слитное движение всем корпусом — и бросок из-за спины в ее сторону. Зажигалка падает на пол плашмя, вытягивая ноги, и остервенело лупит ботинками по кафелю, пока не достает мыском до пушки. — Есть! Еще секунда. Первые двое охранников поднимаются на ноги. Три выстрела — дезориентированные, дергаются машинально, отступая в коридор, но Зажигалка, извернувшись в немыслимой позе и, кажется, таки пожертвовав костями в левой руке, стреляет не в них. Браслеты падают с запястий Луки, с грохотом разбивая кафель. Еще две секунды. Передача настолько молниеносна, что даже Цирк едва ловит их скоординированные на уровне инстинктов движения. Из горла вырывается стон облегчения и безумной эйфории: пистолет у Луки в руках, его палец — на спусковом крючке. Два выстрела — для наручников Зажигалки. Разворот. И серия выстрелов на поражение. Хлипкая дверь, которую захлопывают охранники, с криками отшатываясь от проема в разные стороны коридора, дрожит на петлях, кровоточа щепками от пробивающих ее пуль. Лука делает по выстрелу на шаг, сосредоточенный, не спускающий взгляда с прицела, пока не кончается вся обойма. Бросает пушку и шустро вырывает из кобуры бессознательного охранника, с которого Цирк сползает, тяжело дыша, новую, заряженную. — Доктор наверняка рассказывала о нас. И вы знаете, что я услышу, — предупреждает Лука громким звонким голосом, стоит пыли осесть, и направляет пушку в дверной проем, — если один из вас попытается дать другому сигнал. Я услышу, даже если вы моргнете, услышу, как двигаются ваши глазные яблоки. Попытаетесь выползти — убью на месте. Цирк не верит, что он в состоянии сделать это не косвенно, глядя жертве в лицо. Но главное, что верят, похоже, охранники — из-за двери не доносится и шороха, только их загнанное испуганное дыхание. — Спасибо, — говорит Цирк тихо, когда Зажигалка, схватив ключ со стола, поспевает расстегнуть наручники. Цирк кивает на ее повисшую безвольно левую руку. — Порядок? — Срастается, — отмахивается Зажигалка и наспех обследует отключенного охранника. Хмуро замечает, слизывая пот с верхней губы и помогая Цирку встать на ноги: — У него больше нет патронов. Другого оружия нет?.. — Мы сами оружие, — глупо, но он все же пытается ее приободрить. Смотрит украдкой на профиль Луки, тревожную морщинку между его бровей. Надо решаться сейчас, не дожидаясь никого. Только бы знать, что творится на нижних этажах. Но если отвлечь этим вопросом Луку от слежки за звуками, которые издают двое в коридоре, есть риск поймать шальную пулю. Выпрыгнуть через окно смогут, только когда рука Зажигалки срастется, как и пулевые — в плече и ступне Цирка, потому что дальше их будет ждать пытка падением с третьего этажа. И неизвестно, не встретит ли их внизу конвой, который вызвала Карина. — Мы, кажется, заигрались?.. Цирк дергается под щелчок снимаемой с предохранителя пушки. Медленно оборачивается и смотрит в оцепенении леденящего ужаса на Карину. Та сидит, прислонившись спиной к опрокинутому креслу, и рвано сипло дышит, но держит руку твердо. Руку с пистолетом, направленным Луке между лопаток. — Одно... неверное движение, — произносит она с ощутимым трудом, — и Новая Луизиана останется без товара. — Карина переводит взгляд воспаленных красных глаз с Зажигалки на Цирка и добавляет: — Меньшее из зол. Ты же… знаешь, милый… что если мне придется выбирать… я оставлю в живых только тебя... Цирк сглатывает слюну с привкусом ихора. И понимает, что бесполезно думать — отсеивать варианты и надеяться. Бесполезно рваться сейчас, потому что она сможет, а он нет. Ведь он прогнил эмоциями насквозь. Ведь не сумел даже с ней. И уж тем более не сумеет пожертвовать мальчишкой, который упрямо направляет пистолет в дверной проем и не собирается покидать занятый пост. Который заявляет, храбрясь, с нервной улыбкой: — Цирк, все в порядке... — хотя ни черта происходящее на порядок не тянет. — Ты ведь знаешь, почему моя программа носит название «С-42», — проговаривает вкрадчиво Карина, облизывая губы. Ее кровь ярко-алая, и может, это единственное, что в ней осталось человеческого. — Сорок вторая попытка... Карина, крупно дрожа, поднимается на ноги, опираясь о кресло локтем, но пистолет в ее здоровой руке неподвижен. Она не промахнется. Цирк, по крайней мере, не собирается проверять. Пока не замечает тень за оконным стеклом. Не верит глазам, зато истово верит глупому куску мышц под ребрами, сжимающемуся до боли — ярче, сильнее и слаще, чем боль от пуль. Верит обонянию, верит запаху, который не чувствует через толщу стекла, но обязательно почувствует вот-вот. Еще пара секунд. И вся ночь — как посекундная вечность ада до этого мгновения. В глазах у Цирка становится мокро, и ресницы липнут от слез, размочивших подстывший ихор. — Вы моя сорок вторая попытка после сорок одного провала, — говорит Карина, улыбаясь пусто. — Сорок один адаптант умер на моих руках. Но ты — венец творения, Цирк. Ты — смысл моей жизни... — Да, я смысл жизни, — тянет Цирк и ухмыляется, не чувствуя больше покалывания в плече и пробитой ступне. Потому что он уже здесь, и все остальное меркнет в его свете. Даже самая лютая боль, — но не твоей. В один стремительный выпад он оказывается перед Лукой, закрывая его спину собой. Со звоном разбивается стекло, встречаясь с крюками альпинистской кошки, и Карина, развернувшись резко на каблуках, испуганно вскрикивает, когда пистолет выбивают у нее из рук — чтобы тут же познакомить ее лоб с дулом пушки. — Ну привет, доктор, — говорит он с лучезарной улыбкой, от которой все в Цирке трепещет и рвется. Ноги подгибаются, а тяжесть безвольного тела тянет настойчиво к полу. Наверное, даже люди древности не чувствовали такого благоговения. Когда преклоняли колени перед своим королем.