Любить русского

Прекрасные сны бывают ужасными, потому что рано или поздно ты проснёшься и обнаружишь, что всё чудесное тебе просто приснилось. А реальность… реальность совсем другая. Здесь много боли. Очень много. Именно отчаяние испытал капитан Белов, открыв глаза. Он всё ещё находился в холодной и сырой камере, тело ныло, голова раскалывались. Избили Максима очень жестоко, он потерял сознание, не выдержав такой адской боли. Сколько дней он уже находился в плену? Двое суток? Неделю? Белов не мог вспомнить. Минуты слились в одну сплошную бесконечность. Мужчина привстал на ладонях и его вырвало желчью. Прямо на грязную тряпку, что служила лежанкой в этом гиблом месте. В эту секунду по камере разлетелся гул шагов, звякнул замок, отворилась решётка. — Мерзкая свинья! — с отвращением сказал молодой немец и, схватив Белова за волосы, дёрнул вверх, заставляя встать. Надзиратель толкнул капитана к выходу и пнул по заду грязным сапогом. Максим покорно вышел из камеры. Его повели по длинному коридору, потом пришлось дважды подниматься по крутым тёмным ступенькам. Наконец, нацист отворил одну из дверей и втолкнул в помещение узника. — Штандартенфюрер Ветцель, русский заключённый Белов доставлен! — протараторил молодой человек, зигуя начальнику. — Ступай, — негромко ответил тот. Взгляд Белова был мутным, но он смог разглядеть сидящего за столом немца. Средних лет, хорошо сложенный, волосы светло-русые, глаза тёмно-голубые, типично немецкое строение лица. Ветцель медленно откинулся на спинку стула, покручивая в пальцах карандаш. В его отрешённом и скучающем взгляде вдруг возникло что-то «живое», яркое. Словно искра солнечного света попала в лазурную радужку. И лёд этих глаз слегка подтаял. Максим вообще не понимал, как в своём положении мог подмечать подобные вещи, но он был готов поклясться, что так всё и было. — Капитан Красной Армии Белов Максим Сергеевич. Всё верно? — по-немецки спросил Фридрих, чуть склоняя голову набок. Белов ощутил, как язык прилип к нёбу. Да и отвечать, честно говоря, совершенно не хотелось. — Я знаю, что ты не немой и хорошо владеешь немецким, — продолжил Ветцель спокойным, совершенно ровным голосом. — Итак, всё верно? — Да, — с трудом ответил русский. Его голос звучал хрипло и сипло одновременно. — Скажи, что ты делал вблизи лагеря? — Я оказался там случайно. — Врёшь, — холодно улыбнулся немец. — У тебя было задание. Расскажи мне, какое. — У меня не было задания, — глухо ответил Белов. — Я дезертир. Уже полгода как слоняюсь, прячусь от тех и других. — Я прикажу медленно, по одному вырывать тебе ногти, — Ветцель неспешно встал и подошёл к пленнику, остановился напротив него и завёл руки за спину. — Тогда ты станешь сговорчивее, я думаю. Максима бросило в холодный пот от услышанного. Но он был уверен, что не скажет правду. Пусть пытают, может, он умрёт от боли и тогда всё закончится. Видимо, немец увидел упрямую решимость в глазах русского, потому что вдруг сделал шаг назад и обвёл блестящим взглядом мужчину. — Хотел бы я увидеть твоё лицо, ты кажешься симпатичным. Но эта грязь, кровь… Они портят тебя. Они тебе не идут. Признаюсь, коммунист, меня впечатлила твоя стойкость. Три дня пыток, а ты до сих пор жив и не сказал правду. Это феерично, — на последних словах Ветцель скупо улыбнулся и подошёл к столу. Подняв телефонную трубку, он велел надзирателю вернуться. — Вымойте его и оставьте в камере. Я сам зайду к нему чуть позже, — приказал Фридрих вернувшемуся подчинённому. Тот поспешил выполнить приказ. …Белов чуть не лишился чувств, когда его запустили в чистую ванную, с голубым кафелем на стенах. В тазах дымилась горячая вода. И Максиму показалось это наивысшим счастьем. Он с наслаждением вымылся, то и дело прикладывая к носу кусок синего мыла. А потом пленнику бросили в лицо серую свежую одежду и отвели обратно в камеру. Капитан сидел на полу, прислонившись спиной к стене, и думал о том, что теперь будет. Зачем его мыли? Чтобы вырывать ногти у чистого человека? Но что это даёт? Впрочем, нацисты — настоящие монстры, кто знает, что у них на уме… Белов запретил самому себе вспоминать о доме, и как только в мозг просачивалось что-то оттуда, из светлого прошлого, он сжимал виски и силой воли прогонял эти картинки. Если Максим начнёт думать о России, о родных, то может сломаться. А ломаться нельзя. Только не на войне. Послышались уверенные шаги. Из темноты вышел Ветцель и остановился. Его лицо было наполовину поглощено мглой. Внимательно разглядывая русского, он едва заметно улыбнулся. — Чудно, чудно. Ты мне нравишься. И сложен хорошо. Ты мне подходишь. — Что ты имеешь в виду? — капитан медленно встал, испытывая тревогу и злость. Разбить бы морду этому чудовищу… — Я предлагаю тебе выбор. Слышишь, русский? Вы-бор, — отчеканил штандартенфюрер, насмешливо глядя на пленника. — Либо ты рассказываешь всё, что знаешь, всю правду, либо становишься моим. Живёшь дальше, храня свои русские секреты. Мне плевать. Мы всё равно скоро будем в Москве и вы станете нашей нацией. — Это безумие! — вырвалось у Белова. — Это как посмотреть, — ухмыльнулся нацист. — Вы никогда не возьмёте Москву… — Я не стану с тобой спорить, — немец осторожно потёр указательным пальцем циферблат механических часов, сверкающих на запястье. — Ты ведь для своей страны уже отброс. Даже если представить, что ты вернёшься, то что тебя ждёт после плена? Репрессии или расстрел. Так что я предлагаю тебе очень даже хорошие варианты. Что ты выбираешь? Максим сглотнул. Услышав всё это, он подумал о самоубийстве, но мужчина понимал, что не сможет. Убить себя не так просто, как пишут в романах. Он ещё хотел жить. Чёртов немец был прав — на Родине отныне ему перекрыты все дороги. Плен — это клеймо. Но что значит «стать его»? В каком это смысле? — Думай сам, что лучше: предать своих или не предавать, сохранить всё в секрете, но отдать мне в распоряжение своё тело, — рассудительно произнёс Ветцель. Секунды тянулись очень долго, гулко стучало в груди сердце. — Я жду. — Я ничего вам не скажу, я просто потерялся. Я не знал, что тут лагерь… — сбивчиво ответил Белов. — Ясно. Значит, ты выбрал второй вариант. Отлично. До встречи, — отчеканил немец и, повернувшись на пятках, вышел. Максим медленно сел на корточки и выматерился. Предложение нациста поставило мужчину в тупик. Прислуживать немцу — это гадко, просто омерзительно. Но рассказать о планах их взвода — ещё омерзительнее. Единственный достойный выход — пуля в лоб, но…