Прекрасный цветок "Поднебесного сада": Орхидея

Чимину начинает казаться, что они едут целую вечность. Убаюканный мерным цокотом копыт, он провожает рассеянным взглядом суетливых крестьян, привычно уступавших дорогу с низким поклоном и обращенными к земле глазами. Черты их лиц, резкие и усталые, и сами лица, чайно-коричневые, изъеденные зноем, наполняют душу унылой тоской. Мускулистые тела буйволов, запряженные в огромные повозки, проползают мимо, постепенно тая за очередным пологим холмом. С лица юноши не сходит тень сомнений, и, несмотря на всплывающие из недр сознания соблазнительные образы и картины, время от времени в его сердце вонзаются ледяные иглы страха. Но в какой-то момент перед понурым взором неожиданно вырастают озаренные солнцем высокие стены с укрепленными постами и сторожевыми башнями, будто небесный венец, опустившийся на Срединную долину. Минув длинный арочный ход, прорезанный в каменной кладке, Чимин оказывается на просторной мостовой, а уже в следующее мгновение его захлестывает гул величайшего на земле города. Протяжные голоса торговцев, скрип деревянных колёс на гружённых телегах, мычание волов, шум строительных работ, перезвон колокольчиков — яркая какофония звуков, сливающаяся в единую песнь. Движение и толкотня на рыночной площади, лошади в великолепных сбруях, люд в невообразимых нарядах, бродячие монахи, одетые в лохмотья, лотки торговок с горками всякой всячины… У Чимина голова идёт кругом от разнообразия видов и запахов. Разделенные изгородями кварталы сменяют друг друга. Солнечные лучи, скачущие на досках темных домов, напоминают золотые иероглифы на черных табличках. Их путь пролегает вдоль одной из витиеватых улиц. Вильнув влево, она расширяется, выводя к покрытой красной краской стене. Чимин прослеживает глазами очертания рассыпанных каскадом горных пиков, после чего устремляет взгляд на глубокий ров, отделяющий императорский дворец от мирских забот столичных жителей. Ворота распахиваются еще до того, как первый из наездников ступает на перекинутый через траншею мост. Позади он видит широкую, вымощенную золотистым кирпичом дорогу среди тенистой аллеи. Шумы и шорохи мира простых смертных медленно затухают, растворяясь в тишине, торжественной и нерушимой, очищенной от какой-либо скверны. Чимин готов поклясться, что слышит взволнованное биение собственного сердца. И насколько же грубым и неуместным кажется этот звук. Все глубже проникая в пределы священной земли, он начинает ощущать былое беспокойство, которое успевает заметно возрасти к тому моменту, как тэгун натягивает поводья, вынуждая лошадь замереть на месте. Юнги спускается первым, после чего помогает спешиться и Чимину, галантно подав укрытую перчаткой руку. И вот, уже крепко стоя на ровной земле, юноша наполняет грудь теплым имперским воздухом, пронизанным букетом незнакомых ароматов, среди которых проступают сладкие нотки сирени, цветущей магнолии и спиреи. Никакого намека на низменный запах пота, пыли и конской кожи. — Ваше высочество. Чимин оборачивается на голос, упираясь взглядом в изящные ворота в форме луны, накрытые подвернутой к небу крышей. От резных столбов в разные стороны разбегаются посыпанные песком дорожки, на одной из которых в сопровождении четырех служанок стоит ладная женщина в небесно-голубом чогори и белой складчатой чхиме. — Прошу. Учтиво склонив голову, она делает приглашающий жест рукой. Не желая прослыть непочтительным, Чимин низко кланяется в ответ и, последовав примеру тэгуна, проходит в живописный павильон. Укрытый бледно-розовыми азалиями уютный храмовый дворик со всех сторон был окружен зелеными стенами с яркими вкраплениями нежных соцветий: одни украшали аккуратно подстриженные клумбы, другие свисали праздничными гирляндами, мягко оглаживая зеркально-гладкую поверхность небольшого пруда, где плескались оранжево-белые карпы. — Лепесток, — тихий голос тэгуна возращает Чимина в реальность, — здесь наши пути расходятся. Я передаю тебя на попечение госпожи Юн. Она позаботится о тебе в мое отсутствие. Юноша озабоченно хмурит брови, намереваясь выразить протест, однако в последний момент останавливается. — Я понимаю. Мимолетная улыбка, промелькнувшая на губах Юнги, отдается теплом в сердце, и Чимин смущенно отводит взгляд, чувствуя странную неловкость. — Хорошо. Не перечь и слушайся ее во всем. — Да, ваше высочество. — Чимин… Теплая рука тэгуна обхватывает подбородок, вынуждая поднять голову. — Мне не нужна мнимая покладистость, — в голосе Юнги проступают стальные нотки, так не сочетающиеся с трепетной нежностью темных, как обсидиан, глаз. — Я не жду от тебя излишней любезности в обмен на проявленную снисходительность. Знай: ты ничем мне не обязан, ибо это моя прихоть привести тебя во дворец. Мозолистые пальцы мягко оглаживают размытый контур синяка, после чего, сжавшись в кулак, безвольно повисают вдоль тела. Коротко кивнув, Юнги исчезает из вида, словно навеянный летним зноем морок. — Дитя, ты, должно быть, ужасно устал. Госпожа Юн, незаметно появившаяся из полукруглого коридора остриженных кустарников вьюна, оказывается подле Чимина раньше, чем широкая спина тэгуна успевается скрыться за пределами восточного павильона. Поравнявшись с ним, она с любопытством косится на юношу, внимательно осматривая с головы до ног. Чимин внутренне подбирается, чувствуя, как его молча оценивают, выискивая малейшие недостатки. — Следуй за мной. Свернув вдоль приземистого забора, оплетенного каким-то неизвестным видом плюща с бледно-бардовыми плодами, госпожа Юн уверенной поступью движется вперед, минуя величественную арку жимолости. Стараясь не отставать, Чимин прибавляет шагу. Вскоре перед ним открывается изумительная панорама садовнического искусства, где меж песочно-галечными дорожками были возведены причудливые кустарниковые лабиринты, чередуясь с миниатюрными прудами, в тихих водах которых лениво плавали бело-розовые лилии. Госпожа Юн любезно сообщает, что всего во дворце четыре сада, как и времен года. Идя вслед за женщиной под мягкий хруст песчаного покрова, Чимин, затаив дыхание, слушает рассказы об особенностях императорского уклада жизни, о вольностях и запретах на вверенной территории. Тем временем широкая центральная аллея выводит их к гигантскому фасаду, выстроенному из смеси серого гранита, туфы, черной гальки и известняка. Верхний ярус венчает внушительных размеров статуя владыки мира Ханынима, по обе стороны от которого застыли сидящие фигуры богинь искусства и плодородия. На газоне перед входом царственно прохаживаются павлины белоснежного окраса, чьи изящные головки украшают нежные венчики, напоминающие короны. Взойдя по высоким каменным ступеням, Чимин попадает в не менее роскошную обстановку светлого зала с множеством цветных фресок, изображающих известные сцены из древних мифов и легенд. Несколько девушек, отдыхающих в тени у небольшой каменной чаши в форме лотоса, из которой по узкому желобу стекала, пульсируя, тонкая струйка воды, одновременно вскидывают головы. Лилейно-белые лица, черные полоски бровей, блестящие глаза, маленькие алые губы, отливающие глянцем волосы, стянутые на затылке золотистым шнурком… Таких женщин не встретишь на городских улицах: они скрываются в тени паланкинов, за золотистыми занавесками или еще дальше — в недосягаемой глубине особняков. Откровенные шелковые платья без стесняющих тело женских атрибутов ввергают Чимина в шок. Он в смущении отводит взгляд, чувствуя, как щеки наливаются румянцем. — Не все рады твоему появлению, — коротко сообщает госпожа Юн, увлекая за собой вглубь полукруглого холла, к широкой центральной лестнице. Высокие ступени и резные деревянные перила разводят путь на два противоположных входа в западное и восточное крыло. Сквозь высокие окна поступает невероятно большое количество естественного света, наполняя пространство мягким золотистым сиянием. — Мне стоит обратить внимание на кого-то определенного? Чимин по привычке расправляет плечи, готовый к встрече с невидимым противником. — Ты скоро сам все поймешь. Неси себя с достоинством и не позволяй никому думать, что ты легкая мишень. Спустя некоторое время он обнаруживает себя посреди украшенной росписями комнаты. Небольшая, светлая опочивальня с удобствами, рассчитанная на двух человек, встречает его безмятежной тишиной. — Все находящиеся здесь девушки — дочери знатных семей. Сюда не попадают девицы с улицы, — госпожа Юн, выразительно приподнимает бровь, однако Чимин не чувствует с ее стороны враждебности, потому позволяет себе немного расслабиться. — Девушки не служат императору долго, через время их выдают замуж за родовитых янбанов и отправляют домой. Некоторым настолько по нраву это место, что они не желают его покидать. — Что ж мне очень повезло, — с горечью произносит он, распуская завязки на походной накидке. Госпожа Юн приоткрывает губы, намереваясь ответить на брошенную фразу, однако ее прерывают четыре служанки, появившиеся на пороге комнаты со смиренно опущенными головами. В руках каждой из них — мыло, полотенца, стеклянные и глиняные горшочки, накрытые белой тканью. — Мы вернемся к этому разговору чуть позже, а пока займемся более насущными делами. Проводив Чимина за скрытую ширмой дальнюю часть покоев, где располагалась бронзовая ванна в форме огромной кувшинки, понизу украшенной листьями, девушки под неусыпным взором госпожи Юн принимаются стягивать с юноши одежду, слой за слоем. Привыкший к подобному обхождению, Чимин позволяет им опустить себя в пахнувшую ароматическим маслом и корой сандалового дерева воду, мылить, тереть, вытирать, причем все это — без единого лишнего или неловкого движения, что свидетельствовало об изрядном опыте. После, в сопровождении целой толпы одетых по-мужски девушек появляется пожилая женщина в чиновничьем платье, шапочке и туфлях с загнутыми вверх квадратными носами. Длинные костлявые пальцы обвиваются вокруг запястья Чимина, прощупывая пульс, затем переползают на волосы, сжимают щеки, поворачивая голову под разными углами. Опутанные сетью тонких морщинок выцветшие глаза скрупулезно оглаживают каждую черточку. Осмотрев язык и принюхавшись к дыханию, женщина удовлетворенно кивает, приступая к измерению длины рук, формы кистей, ширины плеч, бедер, ног, щиколоток, ступней и даже пальцев, одновременно перечисляя двум девушкам-писцам соответствующие сведения. Чимин стоически терпит осмотр, понимая необходимость производимых действий, несмотря пульсирующее в груди чувство унижения. Наконец, его просят лечь на спину и раздвинуть ноги. Невольно покраснев, Чимин нехотя подчиняется. По окончанию осмотра его заставляют умыться и прополоскать рот. Мягкое полотенце, предварительно увлажненное особой жидкостью из мёда и цветочных лепестков, приятно холодит разгоряченные щеки. Чимин жадно наполняет легкие сладким ароматом, пытаясь успокоить нервное биение сердца. Не успевает стихнуть шелест парчи многочисленных одежд, как появляются еще три девушки. Они расставляют на полу низкие столики со множеством крохотных тарелок и блюд. Еще один столик, принадлежащий вычурной обстановке покоев, накрывают с таким расчетом, что трапезничать явно предстоит в одиночестве. Утонченность императорской кухни приятно поражает Чимина: обилие мяса и дичи, овощи, из которых искусные повара вырезали тончайшие венчики цветов, и диковинные фрукты. Невзирая на отсутствие аппетита, он заставляет себя поесть, однако вкуса поглощаемых блюд не ощущает, слишком взволнованный пережитым. К концу дня приходит сурового вида господин в желтом халате и лакированной шапочке. Почтительно поклонившись и обменявшись приличествовавшим этикету набором лестных фраз, он делает знак следовать за ним. Через некоторое время Чимин в сопровождении небольшой свиты оказывается за пределами императорского гарема. Тончайший шёлковый халат небесно-голубого цвета, расшитый золотой нитью в виде нежных соцветий гибискуса, не служит хорошей защитой от вечерней прохлады. Привыкший к многослойным ханбокам, Чимин чувствует себя беззащитным, поэтому плотнее кутается в наброшенную на плечи бледно-фиолетовую накидку с жемчужной бахромой. Путь к дворцу предстает размытым мельтешащим пятном. Несколько раз им встречаются группы слуг с розовыми и желтыми фонарями, но, не считая шороха шагов, стоит полная тишина. Медленно продвигаясь вперед, Чимин размышляет о том, какие перемены грядут теперь в его жизни. Станет ли он иначе смотреть на вещи? А если изменится взгляд, изменят ли свое направление жизненные события, обретут ли новый смысл? Успокоится ли душа, познав, какой опьяняющий восторг испытывает кожа, когда ее ласкают шелк, креп, атлас, парча, бархат, кисея, какое наслаждение ощущать прохладу яшмовых блюд и золотых чаш, блаженствовать под дождем цветочных лепестков? Однако мысли эти так и не успевают развиться, вытесненные ошеломленным онемением при виде сердца Империи, дома Сына Неба. По обеим сторонам парадного входа под изогнутыми навесами стоят стражники в парчовых накидках под бронзовыми доспехами, с мечами на кожаных поясах, с крепленными ротангом луками и колчанами, полными краснооперенных стрел. Обширные залы под крышей, покрытой бирюзово-зеленоватой черепицей, сменяют друг друга, следуя в торжественном и величавом порядке. Их гигантские размеры отражают небесную гармонию, а простые и благородные линии воплощают изящество и негу. Глазам Чимина, привычным к небольшим, но просторным залам кёбана, приходится перестраиваться, приноравливаясь к восприятию чрезмерного. Два продолговатых внутренних квартала примыкают к Императорскому дворцу точно две руки, оберегающие тело: Восточный дворец, где обитают Полновластный Господин со своим семейством и его приближенные советники, а также Боковой квартал, предназначенный для придворных дам. Обе части этого величественного строения являли собой хитросплетение бесчисленных комнат, разделенных молочно-белыми стенами и бамбуковыми изгородями, которые соединялись между собой длинными крытыми переходами. Сквозь них можно было увидеть отливающий лазурью кусочек неба, покатую крышу, окно в форме полной луны, камень, обвитый глицинией, изумрудного цвета пруд и танцующих там белых журавлей. При всей тесноте этого перенаселенного мирка имперские правила межранговых взаимоотношений соблюдались самым тщательным образом. Чем ниже ранг, тем меньше покои, умереннее роскошь, скромнее обстановка. Пройдя через извилистый лабиринт внутренних двориков, освещенных мягким светом алых фонариков, Чимин оказывается перед циановой дверью, украшенной золотой росписью, изображавшей парящего в небесах дракона. Несколько служанок, замыкавших процессию, вышли вперед. Отодвинув створку и низко поклонившись, они отступают в сторону, освобождая путь. Недолго думая, Чимин проскальзывает в открытый проход. Его взору предстает причудливого вида шестиугольная комната без окон. Свет умирающего дня сочится сквозь множество отверстий в форме пятилепестковых цветочных венчиков, во множестве прорезавших деревянные стены. — Лепесток… Чимин вздрагивает, инстинктивно расслабляясь, и склоняет в приветствии голову. Было сумрачно, все краски казались приглушенными. Он глубоко вдыхает пропитанный благовониями воздух, словно пытаясь уловить аромат минувшего, воскресить в памяти. Что есть его нынешняя жизнь, что есть его сердце? Комок несбывшихся надежд и тайных желаний. Думал ли он, что придет время, когда мечты угаснут, словно последний огонь, и даже неприятности и ожидания перестанут отравлять душу? Когда он будет знать, что больше не на что надеяться, и станет равнодушно следить, как разрушаются остатки жизни, как все превращается в пыль? «Когда-нибудь я стану свободнее…» — такой мыслью любил тешить себя юноша в смутные часы на границы дня и ночи. Однако за последние месяцы Чимин пришел к осознанию, что быть свободным — это ни о чем не думать, никого не любить, быть никем и ничем, ни к чему не стремиться. Желание — как цепи, надежда — как острие меча у горла, а неопределенность и вовсе — болото без огней. Теперь он готов поверить в другое: свобода — это обладание тем, что способно подарить счастье. Пока что этого должно быть достаточно.