Прекрасный цветок "Поднебесного сада": Орхидея

На пороге домика Чимин медлит, тревожно переступая с ноги на ногу. Горькие воспоминания мелькают перед глазами размытым грязно-серым пятном. Он плакал. Долго. До тех пор пока слезы окончательно не иссякли, оставив после себя высохшие соленые дорожки, неприятно щипавшие раздраженную кожу. Рассеченный грубой рукой уголок нижней губы надрывно саднит. Чимин пытается не думать о лиловом синяке, оставленном на память от ночного гостя, но мысли будто вращаются по кругу, вновь и вновь утягивая его в темную комнату со смятым футоном, и новая волна бесконтрольного страха подкатывает к горлу. — Лепесток?.. Чимин судорожно выдыхает, ощущая ободряющее тепло широкой ладони, и медленно приоткрывает сомкнутые веки. Утреннее солнце больно жжет красные от недосыпа глаза. В голове стоит полнейший сумбур. Он одновременно дрожит, снедаемый ужасом произошедшего ранее, переживает, что подумают обитатели кёбана, когда увидят его, сломленного и униженного, буквально сброшенного с пьедестала, и одновременно злится на собственную слабость, на неспособность постоять за себя. Но над всеми этими чувствами властвует странное щекочущее нетерпение, в котором юноша пребывает после неожиданного появления тэгуна. — Все будет хорошо. Тебе нужно лишь довериться мне. Сердце Чимина болезненно сжимается, не справляясь с обилием нежности, сочащейся в голосе Юнги. — Когда я во всеуслышание назову тебя своим, ни одна живая душа не посмеет это оспорить. Чимин коротко кивает, одаривая тэгуна мимолетной улыбкой, и, собрав все оставшиеся силы, делает решительный шаг вперед. Стоило ему выйти во двор, как разговоры разом смолкают, словно невидимая сила накрывает территорию кёбана куполом безмолвия. Собравшиеся перед воротами кисэны вытягиваются по струнке, разглядывая его, будто диковинного зверька. Под их изучающими, сочувствующими взглядами Чимин ежится и всем телом вжимается в теплый бок мужчины, неосознанно ища защиты. Сколько раз юноша представлял себе, как вновь встретит Юнги и гордо отвернется, ничем не даст ему понять, что думал и плакал о нем. И вот он рядом — такой живой, настоящий, родной. Тэгун обещал, что при дворе у Чимина будет все, о чем можно только мечтать: большой красивый дом, изысканная одежда и яства, уважение его сограждан, что он никому не позволит его обидеть. Чимин всегда знал, что жизнь кисэн не для него, он просто принял тот факт, что это его судьба — другого выбора нет. И вот теперь этот выбор появился. Будущее, которое предлагает Юнги, конечно, будет куда более обеспеченным и спокойным. Но будет ли оно счастливым? На этот вопрос Чимин не может дать однозначного ответа, однако впервые за прошедшие месяцы ему хочется верить, что все наладится. Грядущее уже не столь пугает своей неизвестностью, наоборот, заражает неким хмельным куражом. У него есть цель, есть человек, к которому он стремится всей душой, есть верный друг рядом. Дело только за ним: если Чимин не струсит, не сдастся, то все преодолеет, и, возможно, выбранный путь, наконец, приведет его к искомому. В круговороте разрозненных мыслей и страхов, юноша упускает из вида одну важную деталь. Когда же приходит осознание того, что шагнув за ворота кёбана, он оставит не только свою прошлую жизнь, но и единственного человека, заменившего ему семью, у Чимина перехватывает дыхание, и новый приступ паники накрывает его с головой. — Тэхён-а! Обезумевший взгляд лихорадочно рыщет среди десятка лиц в поисках того, чье присутствие скрашивало нелегкие будни, даруя поддержку и любовь, которой Чимин был лишен с детства. — Тэ-Тэ! — Успокойся, лепесток. С ним все в порядке. Властная рука тэгуна по-хозяйски ложится на талию, мягко, но ощутимо сжимая пальцы. — Нет, вы не понимаете! Он, — Чимин судорожно всхлипывает, пытаясь выскользнуть из крепкой хватки, — вступился за меня. Отправил послание, хотя не должен был этого делать. Юноша находит глаза Юнги, заглядывая в них с немой мольбой, и, понизив голос, с жаром поясняет: — Вам неведомы здешние порядки. Она накажет его. Я не… не могу позволить этому случиться. Юнги какое-то время молчит, поджав губы и напряженно всматриваясь в залитое слезами лицо. Затем, по всей видимости, приняв некое решение, отрывисто выкрикивает: — Чонгук, присмотри за Чимином. Со снедаемым волнением сердцем юноша следит за удаляющейся спиной тэгуна, после чего переводит взгляд на незаметно подошедшего к нему молодого воина. Его стать обманчиво спокойна, но за внешней невозмутимостью таится терпеливость вышедшей на охоту хищной кошки. На уровне природных инстинктов Чимин чует скрытую опасность и боязливо отступает назад. Ответом ему служит кривая усмешка и иронично приподнятая бровь. — Стало быть, вот из-за кого столько суеты. Чёрная бездна зрачков, почти полностью поглотивших радужку, впивается в лицо с холодной отстранённостью. В устремлённом на Чимина взгляде нет привычного сладострастия — лишь спокойное, как воды горного озера, любопытство. — Хорошо же тебя приложили. Будет долго заживать. Впрочем, такое лицо сложно испортить. Чимин хранит молчание, не уверенный, как относиться к сказанным словам. Присутствие молодого господина заставляет его нервничать. Ему неизвестно, кем тот приходится тэгуну, насколько доверительные отношениях их связывают, поэтому приходится соблюдать осторожность в речах, дабы ненароком не сболтнуть лишнего. Чимина не раз попрекали за не в меру острый язык, за который он намедни жестоко поплатился. Повторять свою ошибку желания нет. — Говорят, кисэн должна походить на полную луну, — молодой воин, ничуть не смущенный неразговорчивостью собеседника, продолжает разглагольствовать дальше. — Ты же напоминаешь недавно родившийся месяц. Чонгук укоризненно качает головой. Проворные пальцы вынимают небольшой кинжал, спрятанный за широким поясом чёрного ханбока, и принимаются вертеть им из стороны в сторону. — Неразумно так долго помнить о перенесенном унижении и потакать стыду, когда стыдиться должны другие. Чимин зачарованно следит за игрой солнечных бликов на гладкой поверхности клинка. Усыпанная драгоценными камнями рукоять вспыхивает подобно углям в январском костре. — Не переживай, мерзавец понесёт заслуженное наказание за содеянное. Будто пробудившись от долго сна, Чимин отнимает взгляд от ловких рук, встречая бархатный мрак прищуренных глаз. — Думаете, мне доставит это удовольствие? Его голос звучит ровно. Чимин старается не думать о том, как приятно было бы увидеть насаженную на палку голову обидчика. По всей видимости, спутнику Юнги не составляет труда заглянуть в его мысли, если странный блеск маслянистых зрачков что-то да значит. Устыдившись своих чувств, Чимин опускает глаза на кончики домашних комусин. — Дело не в твоём удовольствии, — в мягком голосе Чонгука слышится насмешка. — Ты принадлежишь тэгуну: никто не смеет прикасаться к его вещам. — Я не вещь, чтобы кому-то принадлежать. Чимин хотел, чтобы это прозвучало равнодушно, а получилась жалоба обиженного ребенка. — Роза пахнет розой — как ее не назови. Не мне рассказывать тебе о местных нравах. Чонгук пожимает плечами, на миг задумавшись о чем-то. Его скульптурное лицо было абсолютно бесстрастным. — Хочешь совет? Жизнь во дворце не так легка, как может показаться со стороны. Ты должен быть сильным и четко осознавать место, которое занимаешь в обществе, иначе высокородные шакалы при первой же возможности разорвут тебя на части. Стоит ли говорить о том, что слова порой наносят более опасные раны, нежели клинок. — Стало быть, спасения нет? Состроив кислую мину, юноша отрывает взгляд от пола. Его собеседник неопределённо хмыкает, продолжая поигрывать кинжалом. — Речь не о спасении, а о выживании. Чем быстрее ты это поймёшь, тем лучше для тебя. Нужно учиться играть теми картами, которые раздала судьба: удача решает далеко не все. Чимин намеревается ответить на брошенную реплику, высказав свои опасения, однако неожиданно выросшая за спиной фигура тэгуна заставляет его прикусить язык. — Все решено. Отныне Тэхен под моей защитой, так что тебе не о чем переживать. Круто обернувшись, юноша облегчено улыбается, оглядываясь по сторонам, но Юнги пришёл один. Тэхена по-прежнему нигде не видно, и сердце Чимина пропускает удар. — Он не выйдет, лепесток, — Юнги грустно улыбается, бережно отводя одинокую прядь с бледного лица. — Ты же понимаешь? — Но… Чимин осекается, втягивая голову в плечи. Он весь будто съеживается, ощущая себя голым, несмотря на несколько слоев одежды. Болезненно нагой, как открытый нерв, беспомощный и уязвимый к внешнему миру. «Слезы — оружие слабых, утешение — сильных». Слова Сокджина сами собой всплывают в памяти, и Чимин прикусывает губу, чувствуя солоноватый привкус крови от потревоженной раны. Кажется, что все его естество в этот миг состоит из одной лишь грусти по поводу неизбежного расставания и будущей тоски по другу. Тэхён был деревом, распростершим ветви над царством его жизни. Он же изнуренным путником, прикорнувшим в тени. Без него Чимин иссохнет. — Даю слово, вы еще увидитесь. Но не сейчас. Нам пора. Чимин не может избавиться от внутренней дрожи — она одолевала его с утра и только усилилась во время недолгих сборов, когда видимая сосредоточенность то и дело прерывалась вспышками испуга и тягостного уныния. После он, натянутый как струна, ошеломленный и растерянный, обнаруживает себя в седле в свите тэгуна. Звук ударов нескольких десятков конских копыт разлетается во все стороны по твердой, все еще скованной ночным холодом земле. Путь в столицу сливается в сплошное мельтешащее пятно: зелень, лазурь, охра, блеск воды на рисовых полях, едва проступавшие сквозь пелену тумана застывшие горные вершины, размытые мазки темно-серой и черной туши, которыми разрисованы камни… Ветер гонит по дороге отцветшие листья, яростно трепет полы темной накидки, скрывающей лицо Чимина от посторонних взоров. В нем бурлит кипучая смесь надежды и страха, однако теперь без горького налета обреченности или смирения. К добру или ко злу, но в этот раз юноша сам выбрал свою судьбу. И какой она ни окажется, винить будет некого, кроме себя. Крепкие руки тэгуна придерживают его с обеих сторон, и Чимин знает, что стоит лишь оглянуться, пусть даже мимоходом, он непременно встретит пронзительный взгляд глубоких, неподвижных глаз, загадочно темнеющих на безмятежном, величавом лице. Удивительно, но в эти краткие мгновения безвременья на границе «вчера» и «сегодня», когда прошлое уже умерло, а будущее еще не родилось, Чимин чувствует себя по-настоящему свободным.