Сожалеть о любви — значит по-прежнему любить. Если не любишь — не сожалеешь.
Мальком не любил свою жену. Навязанная семьей и долгом перед ней, Фредерика стала неизбежностью. Он надеялся, что когда-нибудь вспыхнут эти возвышенные чувства и в невзрачной кроткой девушки он видит что-то такое, что заставит его думать только о ней. Этого не произошло. Им было всего по двадцать и самое прекрасное бывшее в их свадьбе, это только белое платье вышитое серебряными нитями. Фредерика была блеклой. Светлые волосы, ниспадавшие по спине, водянисто-серые глаза, слегка вздернутый нос и тонкие губы. Первый поцелуй был запоминающимся только потому, что она, приоткрыв рот, просто замерла. Словно холодная статуя. Мальком заглянул ей в глаза, выдавил улыбку и, взяв под руку, повел прочь из церкви. Тогда, когда они перешагнули церковный порог, жизнь круто изменилась. И, годы спустя, он понял: просыпаться рядом с нелюбимым человеком, это как пройти семь кругов ада. И светлые волосы Фредерики были разбросаны по подушке. Ее грудь то вздымалась, то опускалась. Почти нежно, почти красиво. Почти. Все изменилось когда она забеременела. Они просто нашли то, что их объединяло. Они улыбались друг другу, когда ребенок внутри округлившегося живота шевелился, и он чувствовал это под своей ладонью. Разговаривали. Придумывали имена. Фредерика хотела назвать сына Сэмуэлем, дочь Ниллой. Мальком против не был. Счел достойным дать женщине права назвать дитя, которое она вынашивает под сердцем целых девять месяцев. Тогда она обняла его, заглянула в глаза, улыбнулась. Роды были тяжёлыми. Сутки Фредерика мучилась, выталкивая ребенка из своего чрева. Ее истошные крики наполняли собой особняк и повитуха шепнула, что жена роды не переживёт. Слишком хрупкая и таз узок. Возможно, не разродится вовсе. Так лучше. Когда уходят и мать, и младенец. Тогда Мальком впервые в жизни молился. Неистово, высвобождая всю свою веру. И Фредерика крича, корчилась от боли. Сэмюэль родился крупным. Его сморщенное тельце лежало на груди матери и она тихо ворковала ему что-то охрипшим голосом. В тот момент Мальком был благодарен. Нескончаемо и всецело, но о любви речи не было. Тогда, вместе с сыном, родилось уважение. Крепкое. Несгибаемое. Фредерика стала его безмолвной опорой, тенью за спиной. Она шептала ему советы, обжигая кожу дыханием. Прижималась во сне. Льнула всем телом, когда они занималась любовью. Водопад ее светлых волос ниспадал по хрупким плечам, стыдливо пряча голые груди. И тонкие губы были податливыми, мягкими и нежными. Да и мраморная кожа больше не казалась болезненно-бледной. Но и тогда Мальком не мог сказать, что любит эту женщину. Сюда он впервые пришел когда заболел Сэм. Поступок был низок, но изменить случившееся еще никому не удавалось. В этот же день он увидел ее. Увидел и понял, что чувствует мужчина, когда познает любовь. Ослепительная красота. Густые темные волосы. Глаза цвета растопленного серебра. Пухлые бледно-розовые губы. Точеная фигура, заключенная в корсет и вульгарное бордовое платье. Она улыбалась, обнажая на удивление ровные и здоровые зубы. Улыбалась всем, но так чувственно, что столь незамысловатое действие выбило воздух из его легких. Тело не слушалось его и Мальком мог только смотреть. Смотреть, как эта девушка заигрывает с мужчинами, дразняще прикасаясь губами к тонкому стеклу бокала с кроваво-красным вином. Как она проводит языком по губам, слизывая терпкие капли. Он купил ее. Кинул в ладонь управляющего золотые монеты и девушка увела его наверх, соблазнительно покачивая бедрами. Грациозная и опасная, словно кошка, Олимпия, подарила ему столь незабываемое наслаждение, которое заставило Малькома полюбить окончательно. Шлюху, которая отдавалась десяткам таких же мужчин как и он. Но ему было плевать. Была она, ее темные, словно ночь, волосы, звонкий смех и бесконечная печаль в серебряных глазах, так странно дополняющая ее образ. После он ушел, но возвращался сразу же, как его отпускали дела. Дома он почти не бывал, почти забыл свою блеклую Фредерику и те семь лет, что венчали их навязанный брак. Сейчас он сидел в мягком, но обтрёпанном временем кресле, наблюдая, как девушка не спеша зажигает свечи, то тут, то там, расставленные по комнате. То и дело мужчина ловил желтоватые блики огня в ее глазах, делавшие ее похожую на сказочных нимф из книг Сэмуэля. Кто знает, может быть, она и впрямь была нимфой, его Олимпия, которая принадлежала абсолютно всем. — О чем задумался? И голос ее был необычным, хрипловатый, будто бы она только проснулась. — Так, — Мальком улыбнулся, — думаю обо все и ни о чем. Он не лгал. «Свободная дочь»,* Олимпия, вмиг стала для него, практически всем, но не могла стать чем-то большим. Он не мог привести ее к себе домой, не мог считать своей и любить он ее тоже не мог. Как и выбросить из головы. С шумом выпустив воздух, Мальком потянулся к вину и бокалам. Темно-красная жидкость походила чем-то на кровь, что струясь наполняла прозрачные емкости. Вино было дорогим, дороже, чем цена ночи с Олимпией. Он купил его там, наверху. Торговец был преисполнен гордостью, расписывая прелести напитка, столь достопочтенному покупателю. «Ваша жена безусловно оценит вкус и легкость Бароло». Тогда он был готов рассмеяться. Фредерика вино из этой бутылки никогда не оценит. Да и любит она белое полусладкое, смешно сводя брови, делая первый глоток. Мальком уставился на темно-красную жидкость, в котором отражалось его лицо. Кажется, он загнал себя в клетку, ключ от которой был в руках лишь у одной из его женщин и ее светлые волосы струятся вниз, по плечам, касаясь талии. Он все больше погружался в уныние, понимая, что так больше нельзя. Ползут сплетни, да и нужно уметь отпускать людей, особенно людей, с которыми ничего не связывает. Олимпия льнёт к нему, словно чувствует что-то. Ее губы с привкусом винограда. Холодные пальцы с острыми ноготками касались затылка. И ленты корсета были слишком податливы. Мальком ласкал округлые плечи, продолжая осыпать девушку поцелуями. Ниже. К шее, ключицам, грудям. Ниже. Жёстче. Прикусывая нежную кожу, чтобы услышать хрипловатый стон. Она очаровывала его. Своим телом, стонами, теплой кожей, запахом. — Я люблю тебя, — шепчет, притягивая к себе за тонкую талию, -всегда буду любить тебя, Олимпия. Она слегка отстранилась, провела рукой по его щеке, заглянула в глаза, улыбнулась. Слишком печально. Затем, снова коснулась губами его губ. Она опьяняла его, обжигала своей нежностью и красотой. Дикой и неподвластной. Мальком подхватил ее на руки и положил на ложе, накрывая ее своим телом. Он входит осторожно, так же осторожно начинает двигаться. Затем быстрее и быстрее, заставляя девушку хрипло шептать его имя.***
— От тебя пахнет ею. Всегда пахнешь одинаково. Ландышами. Фредерика говорит тихо. Голос не сочится возмущением, обидой или ненавистью, он лишь пропитан печалью. Мальком не отводит взгляд, смотрит внимательно, пытаясь найти в жене что-то, что вызовет в нем новые чувства. Что-то помимо вины и полустертого изменой уважения. Или, на худой конец, найти в хрупкой фигуре подходящие слова. Но их нет. В голове пусто и только звук сломанного карандаша виснет в воздухе. — Просто будь осторожен. Я не хочу, чтобы Сэм пострадал от рук твоего бастарда или того хуже, омыл свои руки родной кровью. А теперь она говорит тверже, становясь, той самой Фредерикой, женой главы гильдии купцов. Еще молодая, но уже могущественная и отнюдь не из-за своего положения в обществе. И Мальком вдруг понимает, она уже далеко ни та девчонка из церкви, которая не умела целоваться. — Это был последний раз, Рика, — отводит взгляд, — не переживай. — До нее у тебя кто-то был? Брови против воли взметнулись вверх. Он ожидал, что тут уж жена точно взорвется и ее водянисто-голубые глаза возьмутся поволокой гнева. Но вместо этого она задает по-настоящему женский вопрос. «До нее у тебя кто-то был?» Вертит в голове так и этак, взвешивает, почти пробует на вкус. Неожиданно. — Нет. Привыкший лгать, Мальком, сейчас говорит истинную правду. До Олимпии любовниц у него не было, если «свободных дочерей» можно так назвать. Будет ли после, он не мог сказать. Душа у него была порочной. Каждый грех опробован, многие не единожды. И девушка из Подземного города все стоит перед глазами. Красивая. Нежная и, черт возьми, дело не в одном желании. Да, он не знает какого-это любить женщину, а не чувствовать привязанность. Но если это была не любовь, тогда что же это может быть? — Проведи завтрашний вечер с сыном, он скучает. И Фредерика выходит из кабинета шурша длинной юбкой. Им по двадцать семь и они лишали себя всего своим союзом, найдя в нем только то, что их объединяет. Любви у них никогда не было.