По-другому

Человек знатного рода влюбляется в эльфа — надо же, какая нелепица. Бьорн смеется. Люди смотрят с непониманием, когда он, сотый раз за месяц, откладывает все дела на потом и уходит в эльфинаж. Эльфы смотрят с недоверием, когда он, радостно улыбаясь, приветствует уже ждущего его у ворот Эрлендура. Весь мир, кажется, считает их сумасшедшими, но Бьорн привык к этому. Он не может перестать улыбаться. Они снова приходят сюда — какой раз за этот год? — в сад старого заброшенного дома, куда дорогу не знает почти никто, и Бьорн откидывается назад на траву, расстегивает рубашку, чтобы открыть кожу, подставить ее под лучи палящего солнца. Никого нет, к черту формальности, и не важно, что сын эрла; его репутация разрушена уже давно, с тех самых пор, когда любопытный взгляд голубых глаз впервые заставил сердце забиться быстрее. Эрлендур сидит, скрестив ноги, гладит рыжего бездомного кота, составляющего им компанию время от времени, и Бьорн наблюдает за ним из-под полузакрытых век, а потом замечает неаккуратно подвязанную ленту в его волосах — темно-голубую, прямо под цвет глаз — и не может сдержаться от счастливого вздоха. Бьорн подарил ее ему — символ привязанности — но не надеялся когда-нибудь увидеть снова, потому что все подарки Эрлендур презрительно запихивал в сундук, слишком гордый и слишком упрямый. Эрлендур замечает его взгляд и смущенно отворачивается, а Бьорн улыбается так, будто для счастья ему и не нужно было ничего больше, хотя до счастья еще так далеко. Пока — только встречи в саду у заброшенного дома, тихие разговоры обо всем на свете, неодобрительные взгляды и шепот за спиной, разочарованный вздох отца. — Я хотел бы забрать тебя отсюда, — вырывается у Бьорна, и Эрлендур хмурится. — Я не буду твоим слугой, Лодброк, даже не надейся, — говорит он, мгновенно заводясь от нелюбимой темы, и Бьорн тяжело вздыхает, кладет ладонь ему на колено, так и не поднимаясь с травы. — Ты же знаешь, что я не это имел ввиду. Кот мурлычет, внаглую тычась носом Эрлендуру под подбородок, и он немного расслабляется, осознавая, наверное, что Бьорн действительно никогда бы не предложил ему стать слугой. Их разговоры часто касались этой темы — какая разница между людьми и эльфами? Почему все сложилось, как сложилось? Почему эльфы — ничто, а люди — все? Бьорн не понимает этого больше. Его с детства учили, что так нужно, что это простая истина, которая не требует доказательств, но теперь он понимает, что настоящая истина до смешного проста — различий нет, и все должны быть равны. Что ж. Он собирается бороться за эту истину. — Когда я стану эрлом, все изменится, — говорит он, не уточняя, о чем именно, но ему и не нужно, потому что Эрлендур все понимает. — Ты обещаешь? — спрашивает он, и это звучит почти наивно, но взгляд у него серьезный, как никогда, и Бьорн понимает, что теперь ответственен за свои слова — перед Эрлендуром, перед собой, перед всеми эльфами, несправедливо заключенными в полуразваленных эльфинажах, обреченные на бедноту и унижения просто за то, кем они родились. — Конечно, — кивает он, зная, что сделает все, чтобы сдержать это обещание, и Эрлендур улыбается, кладет свою руку поверх его. Солнце все так же продолжает греть обнаженную кожу, и кот громко мурлычет под ласками двоих юношей. Любовь, кажется, снова собирается изменить мир.