Фотокарточки

Сегодня расскажу вам еще одну историю из нашей с Биллом жизни. Она важная, а еще очень сложная. Я бы даже, наверное, хотел ее пропустить, думал так сделать. Но, мне кажется, он был бы против. Он бы мне сказал что-то вроде: «Это часть нашей истории, Том, оставь». И был бы, наверное, прав. Я помню, как сидел и вновь и вновь перечитывал сообщения, которые пришли мне на телефон. Дело было не в том, что я узнал из них что-то новое. Дело было в том, что я прочитал в них хорошо забытое старое. «Я знаю, с кем ты встречаешься, Том. Он не тот, с кем можно играть в эти игры. Плохо будет прежде всего ему». Нет, я не обратил внимание на эти слова. Я обратил внимание на его поведение. Я никогда не рассказывал вам, что у Билла были проблемы с навязчивостью, нет? Ну, не то, чтобы прямо проблемы. Просто я видел детей с обсессивно-компульсивным расстройством в своем центре, немного представлял, о чем говорю. Так вот, я наблюдал за ним иногда некоторые повадки, которые меня беспокоили. Все это было еще до того, как у нас закрутились какие бы то ни было отношения, и прошло оно тоже как-то само, без особого вмешательства: ну поперекладывал мелкий немного мои сигареты параллельно краю стола, что такого-то? Вы поймете, зачем я это сказал, после того, как я опишу вам наш последний совместный день. Ночью накануне я написал ему стих. И он, кажется, был в прекрасном расположении духа весь день. Ну, не знаю, может, это было мое ощущение. А я… Да я тоже был в нормальном, в принципе. Утро прошло как обычно, день – тоже. Потом под вечер у меня была переписка, о которой я говорил выше, и это испортило мне настроение. Наверное, нетрудно догадаться, почему. Я уехал на работу, а, когда вернулся, заметил, как он снова и снова поправляет вилку рядом с ней, кладя ее параллельно тарелке. – О чем ты сейчас думал, Билл? – я смотрю на него в упор, а он чуть поджимает губы, бормоча что-то о том, что его бесит моя работа. А я следил за его тонкими трясущимися пальцами, которые проделывали тоже самое с другой вилкой, и у меня вдруг щелкнуло что-то. Я просто смотрел на него и думал: «Что же я творю». Я представил себе, что может произойти с ним, если я поведу себя как обычно вел со всеми в отношениях. Если я начну вести себя неадекватно или изменять ему. А может, и то и то. Я уже говорил, что общался с окрщиками. Я стоял, смотрел на него и вспоминал, как буквально пару часов назад один мальчик с эпизодами неконтролируемой агрессии со стороны своих родителей нарезал круги по нашей приемной, считая все предметы синего цвета с воплями о том, что, если он этого не сделает, все погибнут. Я вспоминал его и смотрел на Билла, по губам которого можно было прочитать, что он еле слышно считает что-то себе под нос, и понимал, что я допустил один большой промах: защищая все эти годы Билла от Лили, я абсолютно не заметил того, что сам был ничуть не лучше нее. Я хрипло произношу, опускаясь на стул рядом с ним, – нам надо поговорить, Билл. – М? – он вскидывает брови, глядя на меня своими бусинами. А я перевожу дыхание. Дальше я просто приведу наш диалог. А все, что я думаю, скажу потом, потому что делать это одновременно – слишком. – Отношения со мной не то, что тебе нужно, – четко произношу каждое слово, глядя на него. – Да? Неужели? А что мне нужно? Может это не то, что нужно тебе? – он изгибает бровь, глядя на меня. – Да, это не то, что нужно мне, – также спокойно произношу я. – Ч-что? – он запнулся, произнося это, и я видел, как сглотнул, бегая взглядом по моему лицу, – что ты несешь, Том? Чушь какая-то… Днем все было хорошо, что… Это из-за еды? – Нет, – я смотрю на него. Прямо ему в глаза произношу, – ты говорил, что не будешь терпеть, если появится кто-то еще. Я целовался с другим человеком. – Вот оно как, – он откидывается на спинку стула, горько усмехаясь, – ну, за честность благодарю. – Не благодари, – хрипло произношу. – Стих мне написал, – он хмыкает, качая головой, все также не отрывая взгляда, а потом произносит, – лжец. – Да, лжец это про меня, – втягиваю воздух носом. – Как можно писать такие стихи, а после целовать другого, я не понимаю?! – он повышает голос, бегая взглядом по моему лицу, словно ища, за что бы можно было зацепиться в нашем разговоре или в выражении моего лица, что бы сказало, что все это – не правда. – Ты сам ответил на этот вопрос, – пожимаю плечами, –я лжец. – Я думал, у нас было что-то особенное, – хрипло произносит он. – Не было ничего особенного, – также тихо и уверенно произношу я в ответ. – Я понял, – полушепотом произносит он, встает и выходит. Из всего этого разговора проще всего мне было говорить о том, что я лжец. Потому что это было правдой, я врал ему прямо в этом разговоре. Когда он сказал «благодарю за честность», я абсолютно искренне ответил «не благодари», потому что честности там не было. Когда я увидел его и представил, какие последствия могут иметь наши с ним отношения, я понял, что я просто провалил тотально свою функцию. Я так долго защищал его от всех вокруг, чтоб потом поместить в то пространство, в котором он снова и снова будет получать те же травмы? В котором я изменю ему, например, спустя три года наших отношений? Это было бы лучше чем то, что я сделал? Когда заход с «тебе это не нужны такие отношения» не прокатил, я понял, что единственный вариант: отбить ему желание общаться со мной в принципе. Потому что я прекрасно понимал, что не выдержал бы и пятнадцати минут его вопросов о том, почему нам надо расстаться. Я уже тогда прекрасно знал, что не хотел это делать – чувствами. А головой понимал, что это – лучшее, что я могу сделать для мелкого. Тогда я вспомнил вещь, которую он точно бы мне не простил. И выдал ее, надеясь, что это сократит время нашего разговора с 15-ти минут до 5-ти. Пять я выдержу. И так и произошло. Самым трудным было соврать ему в последний раз и сказать, что у нас с ним не было ничего особенного. Я до сих пор не знаю, правильно ли я поступил тогда и, наверное, никогда не узнаю. Но что я точно могу вам сказать: я защитил его. Защитил свою маленькую принцесску, свою трубадурочку. Уберег ее от самого, поверьте мне, страшного кошмара, который бы мой братец мог испытать, если бы и дальше находился со мной. Я уберег его от себя. Так я думал в тот момент. Помните, я как-то говорил, что я, может быть, мудак в отношениях, но никогда не вру? Билл был исключением. Впрочем, как и во всем остальном. Я соврал ему трижды. Первый раз, когда сказал, что мне не нужны отношения с ним. Второй, когда сказал, что целовал другого. И третий, когда сказал, что с ним у меня не было ничего особенного. Он был особенным. Со своей привычкой меня дразнить, с тем, как злился, когда я относился к нему, как к маленькому. Его рисунки были особенными, которые он так трепетно показал мне однажды. Его пальцы, его скулы, его губы, его смех, его шепот, его шея, его ключицы. Знаете, я тогда думал, что потерял его. Те несколько дней, что мы не разговаривали и, пересекаясь на кухне, даже не смотрели друг на друга, казались мне вечностью, правда. Мне было физически плохо: просыпаясь утром, я чувствовал себя так, словно всю ночь разгружал вагоны, тело ломило, голова раскалывалась. Я физически ощущал в себе нехватку общения с ним. Эти дни, проведенные без мелкого, были все похожи один на другой: событие сменяло событие, один ребенок на работе сменял другого, меня даже не трогали их истории, хотя они, как обычно, были душераздирающими и ужасающими. Мне было все равно. И я снова не выдержал. – Это все неправда, – я смотрю брату в спину, пока он моет посуду. Слежу за тем, как он замирает, а потом, не поворачиваясь, выключает воду. Наверное, хмурится, так мне показалось по его затылку, – я соврал тебе, потому что хотел защитить, я до сих пор не уверен, что мы… что мы поступаем правильно, Билл. Но эти несколько дней доказали мне, что я уже не могу по-другому. Он стоял неподвижно еще с полминуты, а я напряженно ждал его реакции, хоть какой-нибудь. Мне было важно, чтобы он вступил со мной хоть в какую-то коммуникацию, чтобы он не развернулся и не ушел. Тогда, я знал, я объясню ему, и он поймет. Это ведь я и Билл, он не мог меня не понять. –Какого черта ты решаешь за меня, – пищит он истерично, громко обиженно сопя, а потом поворачивается и, когда я оказываюсь рядом, бьет меня кулаком по груди, произнося, – не смей никогда решать за меня, ясно?! Я только улыбнулся. Ничего ему не сказал и притянул брата к себе, прижимаясь губами к своей любимой шее и втягивая носом его запах. И вот в этот момент я испытал такое колоссальное облегчение. Простите за сравнение, оно сейчас будет ни капли не романтичным, но: будто ты дня три хотел отлить и, наконец-то, сделал это. Представляю, что бы сказал мне Билл, увидев такую метафору, хах. Что-то вроде: «отлить? Ну спасибо, Том. Ты, как всегда, очень мил». Но знаете, это ведь о том, что быть с Биллом для меня в тот период времени было такой же жизненно важной функцией, как вдохнуть воздуха, попить воды, поесть или справить нужду. И, кстати, существует ненулевая вероятность, что принципиально с того периода для меня ничего и не изменилось. Просто за эти годы я уже научился делать вид, что живу.