Разрушающее пламя

В нос ударил легкий запах спирта и средства обеззараживания, а также каких-то жидкостей для инъекций; рядом с головой что-то неприятно пищало под определенный такт, позволяя отслеживать дыхание и сердцебиение человека. Хотелось открыть глаза, чтобы убедиться в своих догадках, но веки никак не хотели подниматься. Понадобилось несколько минут, чтобы наконец приоткрыть глаза, но тут же зажмуриться от редких солнечных лучей, что попадали сюда сквозь шторы. Тело оставалось чересчур тяжелым, так что пошевелить им было довольно трудно. Но Накахара все же поворачивает голову немного в сторону, замечая помутненным взглядом еще одну кровать и лежащего на ней человека: все его тело было в повязках, руки утыканы капельницами и прочими необходимыми предметами, а на лице виднелась кислородная маска, то и дело мутнеющая от слабого дыхания. Глаза Чуи сами собой расширяются, когда он всматривается в лицо этого человека и узнает в нем Дазая. Наступает некое облегчение, что тот жив, но одновременно приходит ужас от осознания того, в каком состоянии сейчас его друг. Спустя минуту, будто придя в себя от транса, Накахара опускает голову ниже, осматривая самого себя: кисти рук, частично предплечья и шея в бинтах, на изгибе локтя так же введена игла капельницы, а к пальцу прикреплено еще одно устройство. Все куда лучше, чем у Осаму. Сильная слабость вновь накатывает на все тело и разум, заставляя расслабленно уложить голову на подушку и заснуть. Правда, буквально через несколько мгновений весьма громкий и надоедливый писк заполняет всю комнату. Накахара разлепляет веки и в непонимании оглядывается, застывая с распахнутыми глазами и чуть приоткрытым ртом, когда видит на электрических приборах в месте, где должен показываться пульс, лишь прямую линию, а рядом с шатеном нескольких врачей, судорожно что-то делающих. Да, юноша прекрасно знал из книг и рассказов родителей, что означает эта линия и громкий писк приборов — остановка сердца. И сейчас врачи изо всех сил старались вновь запустить его. Между тем чей-то голос громко говорит записать время клинической смерти. Чуя видит, как доктора всячески пытаются запустить сердце юноши дефибриллятором, но, кажется, все четно. Глаза застилает водянистая пелена, которая вскоре стекает по щекам к подбородку и падает на одежду. Из горла рвется хриплый, но громкий крик: — Чертов придурок, не смей умирать! По телу прокатывается мелкая дрожь, а разум окончательно затмили слезы и крики, заставляя буквально давиться и задыхаться. Руки, словно автоматически, тянутся к чужой койке, заставляя держаться хоть как-то ногами, чтобы не упасть, ведь еще слабое тело оказывается почти наполовину вне кровати. Но рыжего довольно быстро кладут обратно, крепко зажав руку и вводя что-то — успокоительное, видимо. Тот продолжает попытки что-то сделать, но спустя минуту замирает, не в силах шевелиться. Все тело обессилило, лишь глаза оставались недолгое время открытыми, следя за происходящим и пропуская одинокую и последнюю на этот час слезу. * * * Приходить в себя во второй раз было даже труднее. Воспоминания нахлынули почти сразу, отчего тело согнулось пополам в очередном приступе истерики. — Этого… не может быть, — сам себе говорил Накахара, глядя на уже пустую кровать рядом — словно никого там и не было несколькими часами раньше. «Точно. Который сейчас час… и день?» — проносится в голове, после чего Чуя всматривается в окно — рассвет. Красивый, теплый своими оттенками рассвет, означающий начало нового дня и дарующий легкую радость зрителям. Вот только кто-то уже не увидит его: их веки оказались навсегда закрытыми, а время остановилось. Опустошённое тело без души за ненадобностью медленно истлевает, предаваясь земле. Рассвет забирает с собой души людей, словно жертву за новый день. Выходит, не такой уж он и прекрасный? Немного успокоившись, Чуя цепляется за стойку капельницы руками и, подталкивая ту, идет к окну. Он хотел рассмотреть этот момент, что останется в его памяти навсегда. Именно с этого дня Накахара возненавидит рассветы — такие пустые и лживые. С этого дня на его руках всегда будут черные перчатки, а на шее подобие чокера, скрывающие шрамы от ожогов, наполненные мучительными воспоминаниями. Он будет стараться жить ради Осаму, раз за разом заходя в овраг отчаяния и сожаления все глубже и глубже. * * * Прошло семь лет, и сейчас Чуе Накахаре двадцать два года. Он окончил школу, но дальше идти не смог, несмотря на сожаление и наставление старшей сестры. На самом деле, она взяла опекунство над еще маленьким мальчиком, но тот привык называть ее сестрицей Кое. Вместо продолжения обучения Накахара ушел с головой в опасную работу. Возможно, порой он надеялся, что его застрелят, но всегда оказывалось все ровным счетом наоборот. Впрочем, он не перестал ненавидеть начало нового дня: каждый раз в его памяти всплывали фрагменты тех дней. Элитный алкоголь и сигареты стали некими спутниками в его жизни, даруя и спокойствие, и медленную погибель. Состояние же все ухудшалось: не интересовала ни работа, ни что другое. Парень не выходил из квартиры почти никогда, телефон оставался выключен и отброшен куда-то в угол комнаты. Частое принятие немалого количество алкоголя вошло уже в привычку. Подобное продолжаться более не могло. Попросту не хватало сил и желания. Очередная бутылка вина, но уже последняя. Чуя невольно улыбнулся, глянув мимолетом на разбросанные сигареты и пустые сосуды на ковре. Но сейчас ничего не волновало. «Что ж, было вкусно» — говорит про себя рыжий, уходя из квартиры и даже не закрывая ту на замок — он уже не видел смысла в этом. Такси стояло у подъезда, ожидая клиента. Накахара четко называет адрес и откидывается на заднее сиденье. Знал ли водитель, что через каких-то пару часов этого человека не станет в живых? Нет. Чувствовал ли он какой-то подвох? Нет. Ведь такова его работа — перевозить людей, куда они скажут, и в каком бы состоянии они ни были. Машина со скрипом тормозит у самой окраины города — там, где людей почти нет, а высокие здания словно обрамляют границу. Заплатив и распрощавшись, Чуя идет на немного слабых от выпитого ногах. В лицо дует прохладный ветер, позволяя вдоволь насладиться свежим воздухом. Последним в этот час. Вид с крыши дома в двадцать этажей был великолепен. Только появившиеся солнечные лучи немного ослепляли, прорываясь сквозь горизонт, горящий множеством оттенков. — Рассвет. Как иронично, — горько улыбается Накахара, снимая с рук перчатки, а с шеи чокер. Сейчас уже нет смысла что-либо скрывать. Он чуть протягивает ладони вперед, подставляя под солнечный свет старые шрамы. Несколько маленьких шагов вперед, — словно проверка бетона на прочность — и носки ботинков выглядывают за край крыши. — Прости меня, Дазай, — по щеке потекло несколько слез, тут же исчезая на воротнике. Закрыв глаза, рыжеволосый срывается с высоты. «Так спокойно» — единственное, что успеет подумать тот перед соприкосновением с землей. Кажется, за миг до этого что-то на спине хрустнуло и вспорхнуло, отбросив несколько больших белоснежных перьев медленно опускаться.