Troublemaker

Время имеет свойство идти. Юнги сжимает руку в кулак и чувствует, как сильно болят пальцы после пары недель упорных тренировок. Что произошло? Каким образом, чудом или совпадением случилось так, что он перешагнул из той жизни в эту? Знакомство с Чимином, учителем, нет… Принятие решения — вот тот переломный момент. Почему сейчас, а не когда-нибудь ещё? Почему именно то утро, тот концерт, тот Сокджин, который запал на того самого омегу, который теперь обучает Юнги музыке? Время, место, люди — всё совпало, и механизм запустился. Фокус зрения переходит с отражения своего лица в окне к тому, что находится за ним. Сеул находится в темноте всё меньше, и солнце уходит в закат ближе к восьми. На небе не видно звёзд: это не пригород, где люди куда ближе ко млечному пути, но парень знает, как увидеть их сияние и здесь. Для того за окном есть тайный лаз на тот случай, если родители с братом дома. Но сегодня только брат, поэтому Юнги тихо шнурует кроссовки и без шума оказывается на улице. Это совсем просто, когда твой хён слишком занят тем, чтобы быть самым лучшим. Юнги даже жаль: когда побег слишком легко даётся, никакого удовольствия. * Намджун нервно вышагивает туда-сюда у бордюра. Три шага туда и четыре обратно. Он считает, и это звоночек. Юнги опаздывает и не пишет, а то, что они задумали — почти самоубийство. Ладно, Джун преувеличивает — это по серьёзности даже не тянет на мелкое воровство. Но Мин Юнги, его чёртов лучший друг, опаздывает слишком сильно. На улице зябко, и пар изо рта валит: на Киме только джинсовая куртка с подкладкой, а весна ночью зимы не лучше. Мозгов для математики Намджуну почему-то хватает, а одеться потеплее — нет, так что он теряет представление о том, бьёт его дрожью от холода или же от нервов. Всё это вообще как-то внезапно. Юнги было достаточно просто болтаться по улицам в праздном безделье, а теперь он решил броситься во все тяжкие. Словно его безумие прогрессирует, словно Намджун восхищается им теперь ещё больше. Именно отбитость Юнги и толкнула их в дружбу. Разве мы не тянемся друг к другу из-за сходства? Ким просто увидел то, чему в себе боялся дать выход. Страшновато было — чокнутые таковыми являются только потому что никто их не понимает. Юнги бы понял, он был смелее Джуна: парень с естеством нараспашку. Да, это я, мне похуй, спасибо за внимание. — Давно топчешься? Джун подпрыгивает от неожиданности. Рука на его плече бьет словно током. — Я чуть не помер, чел!.. — Ну ты и ссыкло, — Юнги скрипуче хохочет с широко открытым ртом, а Киму остаётся только схватиться за сердце и постараться его успокоить, чтоб не трепыхалось так от испуга. — Юн, ты уверен? Это же не то чем мы обычно занимаемся. Мы же просто рисовали. — Да, не то, — скудно бормочет тот. — Но разве ты не хотел чего-то большего, чем порча общественной собственности? Типа бросить вызов? Бросить вызов кому? — думает Намджун и хмурит брови. Они бредут по узким улицам спального квартала, построенного в корейском традиционном стиле, и ночью тут красиво и загадочно. Пар из их ртов вырывается на каждом выдохе. Представляется, что всё сказанное материализуется в облака микрокапель, так что слова кажутся более реальными, чем есть на сей момент, когда до дела ещё и не дошло. Намджун начинает считать и слова, ведь ему кажется, что пар — это исчерпываемый ресурс, которого может не хватить. Так что же, вызов? Не то чтобы Ким любит бросать вызовы другим или даже себе. Обычно слишком лень. Но другое дело — адреналин. Есть в них с Юнги что-то саморазрушительное, что непременно хочется обнародовать. И Джун идёт рядом даже не смотря на сомнения. В тайне от себя, в той, которую скоро раскроет, он очень хочет нарваться. И Юнги хочет того же. — Типа бросить вызов, — повторяет Ким вполголоса. Это даже не вопрос — девиз. * — Вот же ж блять чёрт! — ругается Намджун когда у него уже не хватает воздуха, чтобы бежать. Допустим, они оба дали ёбу, когда решили рисовать на месте, которое пометила группировка известных граффитистов (и засранцев, это очень важно), но вдвойне они они ёбнулись потому что метка стояла на башне Намсан, где полиции и камер хоть жопой жуй. В общем и целом они ёбнулись аж четырежды, если не сильно задумываться о содержании рисунка. — Я тебя убью! — орёт Ким сорванным без кислорода голосом. Сначала им чуть не попало от хозяев территории, а теперь за ними гонится полицейский. Юнги смешно, он хохочет через вдох и его глаз совсем не видно от широты его улыбки. Намджуну тоже весело где-то глубоко внутри, но он посмеётся, когда будет лежать дома в своей безопасной постельке. Они стирают подошву о грубый асфальт, та едва не горит, и вдруг Намджун чувствует сильный удар в ребра. Когда он начинает понимать, что происходит, толпа пьяной молодёжи уже несёт его от одного клуба к другому, и Джун смешивается с ними, как быстрорастворимый кофе в крутом кипятке. Юнги летит дальше. Он понимает, что надолго его лёгких не хватит. Джуну попадаться никак нельзя: у него родители, планы, школа, колледж, снова родители. Одно дело выпорят, другое — расстроятся. Поэтому Юнги бежит, бежит один, бежит, бежит, спотыкается и замедляется до шага. Полицейский на хвосте, но Мину всё равно. Что он потеряет? Ему орут вслед, хотя это уже не актуально: он больше не может, только стоит согнувшись и пытается догнаться кислородом. Сердце ликует, а кончики пальцев приятно пощипывает от удовольствия. Шалость удалась! Это чувство нарушенного запрета, протеста себе или той жизни, которая уже сложилась, пинок под зад хреновым решениям и подзатыльник себе за них же. Это прыжок перед несущимся поездом, но на этот раз слишком маленький. Юнги хочет нестись навстречу жизни и умереть красиво. — Ну, что, попался… засранец? — говорит. Сам полисмен задыхается не меньше Юнги, подходит лениво и подмахивает рукой, мол, пошли уже, дурень. И так уже ясно, что набегались, и никто никуда больше не рванёт. Юнги охотно сдаётся в руки правосудия и позволяет свершиться наказанию. К великому разочарованию, в участке ему уже не так весело и безразлично. Жесткие стул и взгляд участкового, откровенно позднее время и желание поспать в своей собственной кровати, а не на лавке… Кто же думал о ближайших последствиях? Из обезьянника, а него смотрит, усмехаясь, престарелый альфа (в пятнадцать все тридцатилетние кажутся такими) без передних зубов, и Юнги что-то совсем не хочется знакомиться с ним более плотно, чем сейчас. — Назови свой id. — Не помню, — четвёртый раз повторяет Мин. Назвать его всё равно, что добровольно согласиться на пиздюли от родителей. В его случае ещё и на воспитательную беседу от брата. Полисмен утомлённо перебирает номера в телефонной книжке засранца: тот не выдаёт никакой информации, а «отец» с «мамой» трубку почему-то не берут. — Ты же понимаешь, что мы не можем отпустить тебя одного, без родителей, да ещё и с неоплаченным штрафом? — вздыхает мужчина и трёт ладонями отёкшее лицо. Не у одного тебя плохой день и плохая жизнь, Мин Юнги, вовсе не у одного. Но своя жопа, как говорится, ближе. — Хочешь, чтобы я тебя, малолетнего, посадил к наркоманам и пьяницам? «Малолетний» альфа пожимает плечами и пялится на напольную плитку. Она грязно-белая в какую-то дурацкую крапинку. Кто вообще додумался делать искусственный камень в крапинки? Как-то это по дурацки. Из конфискованной трубки Юнги снова раздаются гудки, но Мин не реагирует: всё равно предки не возьмут, а больше никого из старших в списке опознать невозможно, и брат подписан как «мудила». — Добрый вечер, я прошу прощения за беспокойство, — вдруг произносит офицер, и Юнги как током в жопу бьёт: неужели кто-то всё же ответил?! — Это из участка в парке округа Намсан, — Юнги камнем смотрит на полисмена, как если бы его парализовало. Ни одной эмоции не проскакивает на его лице. Намджун бы сейчас поспорил о том, кто из них большее ссыкло, но его тут нет (и слава богу) (но и очень жаль тоже). — Вы же учитель из школы Мин Юнги, всё верно? То, что действительно верно — ему пизда. * — Где он?! — в участок врывается свежий промозглый ветер вместе со шлейфом травяной туалетной воды. На лице Юнги отражается поражение и замешательство, а потом до него постепенно начинает доходить. — Вы по какому вопросу? — говорит офицер. — Где ребёнок?! — взволнованно выпаливает посетитель непривычно завышенным тоном и вертит головой по сторонам. Юнги краснеет и за всю ситуацию в целом, и за ребёнка в частности. Эти слова заставляют его встать на место маленького мальчика, которому нужен присмотр, и который боится, что его будут ругать. Это совсем не его место, Юнги не нужна опека и сопли. — Ааа, вы учитель. Вон там ваш оболтус. В самом углу забравшись с ногами на стул и закутанный в серый плед сидит Мин Юнги. Так сразу и заметить трудно. Чимин оглядывает его на предмет повреждений, но единственный сбой Юнги — это кислая физиономия, убитость которой прогрессирует с каждым мгновением. * — Вот такое у тебя хобби? — говорит Чимин и умывает лицо ладонями. Юнги тихо идёт рядом и напоминает типичного агрессивного пиздюка, которому наступили на самооценку. Чимин сотни таких перевидал и даже был одним из них. Но теперь он старше. И это положение оказывается вовсе не мечтой. Жизнь его к такому не готовила. — Может, ты всё-таки что-нибудь ответишь? — Я переведу вам сумму за штраф и за беспокойство, — бубнит Мин. — Ну ты.! Говоришь как типичный сынок богатеньких родителей. Трындец, я нарвался… — Чимин вздыхает, в его голосе чувствуется раздражение. — Да я вас и не просил! — выпаливает, резко затормозив, он. — И не надо… меня оскорблять! — Юнги краснеет как свёкла. — Как будто у меня есть, что вам ещё дать за это. Они стоят на пустой улице среди закрытых бургерных и кофешопов и смотрят друг на друга: Юнги горит от стыда угольками глаз, а Чимин пылает щеками от таких вот поворотов. Ничто не предвещало беды, как говорится. — То есть «извините» и «спасибо» у тебя в кармане совсем не завалялось? А в ответ тишина. Юнги упрямо молчит и смотрит исподлобья. — Я есть хочу. Пак вздыхает. Ну что за дети пошли? * — Итак. Чимин подперев голову рукой смотрит на то, как Юнги жуёт чизбургер и что-то листает в телефоне. Мак работает до пяти утра. У них остался час. Просто восторг. — Можно спросить? Мин отвлекается от набора сообщения и боязливо смотрит на Чимина. — Попробуйте, — осторожно разрешает он. — Скажи мне честно, почему ты бегаешь ночью с баллончиками и рисуешь члены на башне Намсан? Не то чтобы Чимин не понимал. Он же не ханжа и не благовоспитанный ребёнок из идеальной семьи. Он обычный, и подростком был таким же как и все. Адреналин, нарушение запретов, может, желание не отличаться от друзей? Чимин понимает, но. Ему любопытно, благодаря чему он ночью познакомился с местной полицией и тарифами на такси в центре Сеула? Чимин бы не сказал, что стал взрослым и ответственным, не сказал бы, что изменился хоть на йоту с пятнадцати лет, но он ощущает эту разницу, глядя на поступки Юнги. — Мне нравится это, — немного подумав отвечает Мин. — Это, вроде как, весело. Что-то Чимина в этом злит. И он пока не знает, что именно. — Вроде как весело… — он комкает замусоленную салфетку и смотрит на поднос невидящим взглядом.- Извини, если я сейчас буду груб, но ты с жиру бесишься или что? — взгляд его перемещается на школьника, и он полон чего-то злого. Лицо Юнги искажает замешательство, пока он пытается переварить смысл сказанного. — Что? С жиру? — шок сходит и он начинает чувствовать всю тяжесть удара. Его пронизывает сильнейшая обида. — Так вот, что вы обо мне думаете? — Мин вскакивает и напирает на стол. — Что я избалованный сопляк, который настолько обожрался денег, что и развлечься больше нечем?! Кассир где-то на заднем плане не может не заметить этого и просто уходит вглубь кухни. Как будто ночной смены ему не хватает. — А это не так? — Чимин скрещивает руки на груди и откидывается на спинку стула. Он понимает, что совершил ошибку, но остановиться никак не может. — Ты живёшь в шикарном доме, твои родители могут оплатить тебе любых репетиторов, носишь дорогой брендовый рюкзак, хорошую одежду и обувь. Посмотри! — он тычет пальцем на запястье Юнги. — Тебе пятнадцать, а у тебя ролекс! И чизбургер ты ел с таким видом, словно дохлую крысу жуёшь! Посмотри на себя, — он усмехается и сникает. — У тебя есть всё, чего не было у меня и моих друзей, но тебе мало. Юнги белеет, как мел. Стиснув зубы, он говорит севшим голосом: — Ты ничего обо мне не знаешь. Яростно сдирает часы с руки, бросая их на пол, и направляется к выходу жёстким шагом. Чимин сидит так же некоторое время и смотрит на салфетку. Вина проникает в него всё глубже, пропитывая чернилами каждую клетку. Он не должен был этого спрашивать. Это вообще не его дело! Если он так не хотел ехать, то стоило бы бросить мальчишку, да и продолжать дуть пузыри ртом! Возможно, уже немного поздно, но Пак срывается на улицу и бежит за единственным далёким силуэтом человека, одетого в голубые джинсы и чёрную ветровку. — Стой! Юнги! — кричит он, но как только Юнги его слышит, начинает мчать со всех сил. — Погоди! — орёт Чимин и несётся, что есть силы, нагоняя мальчишку. Мин драпает, что есть мочи, но на сегодня его лимит исчерпал себя уже давно, и он проигрывает. Чимин хватает его за руку что в тиски сжимает. — Прости пожалуйста, — старший задыхается от интенсивной пробежки. — Отпусти! — орёт Юнги сорвавшимся голосом, высоким и ломким, словно он… плачет. — Боже, мне так жаль… Я наговорил тебе гадостей, это всё не про тебя, это я полное дерьмо! — Это правда! — Мин перестаёт отворачиваться и рваться, он переходит в наступление. Из глаз злые горькие слёзы. — Всё, что ты там сказал. У меня всё есть! И я не знаю, чего мне хотеть! У меня нет только желаний! Это, это и это! — он кидает на асфальт рюкзак, дорогую ветровку и сдирает, путаясь в шнурках, ботинки. — Пошло всё нахрен! Пошло оно всё! — орёт он в лицо Чимину. Старший ошарашен этой истерикой. Юнги присаживается на корточки и рыдает босиком на холодной и мокрой от дождя дороге, разодранный до костей и весь наизнанку. Чимин присаживается перед ним, крепко обнимает. Юнги даже не пытается сопротивляться: ему так больно, и он переполнен ненавистью к себе, эта рука помощи, не важно от кого, это то, что ему необходимо. Он тянется за теплом, как за последней соломинкой, и впивается в куртку учителя пальцами. Чимин бормочет успокоительные слова и заглаживает всхлипы до тех пор, пока дыхание Юнги не выравнивается. — Давай, тебе надо одеться, — говорит Чимин и накидывает на мальчишку свою куртку, потому что юнгинина вся промокла и испачкалась в луже. — Не надо, — Мин вдруг становится хмурым и отстраняется, снова пряча опухшие глаза. Он пытается надеть кроссовки на мокрые носки, но Чимин бьёт его по рукам. — А ну не капризничай! Вот кто так делает? Идём, — Юнги тащат к лавке под фонарём и усаживают. Чимин снимает мокрые носки с его ног, протирает ступни рукавом толстовки и только потом даёт надеть обувь. Нехотя, но Мин делает, что велено. — Чёлку убери, не видишь же ничего. — Отстань! Мне не нравится, когда на меня смотрят, ясно? И так страшный, так ещё и распух. — Ты? Страшный? — Чимин игнорирует все огрызания Юнги и лезет зачесать ему чёлку. — Ты симпатичный, кого ты пытаешься обмануть? — лицо Юнги зажато между крошечных ладоней омеги, отчего щёки видны ещё больше, и Чимин его отпускает. — Пройдёт пара лет, сам по себе схуднёшь и будешь тем ещё красавчиком. Вот увидишь. — Все остальные и так уже красавчики, — дуется Мин. — не думаю, что я ещё как-то изменюсь. — Что, в школе достают? — Не ваше дело. Давайте такси вызовем. Юнги снова будто в ежиную кольчугу кутается. Чимину это не нравится, но это, наверное, действительно не его дело. — Мне больше нравилось, когда ты говорил неформально. Зови меня «хён», ладно? Чимин улыбается хмурому Юнги и сильнее кутается в толстовку.