***
Состояние было как с похмелья. Гарри путался на работе и почти не разговаривал с посетителями. Он перебирал крестик пальцами, рассматривая распятое тело Иисуса и будто чего-то ждал. — Фил, — позвал он босса. Мужчина обернулся, недовольный, что его отвлекли. Гарри сначала стушевался от вопроса, возникшего в его голове; мог ли ответ на него знать человек во фланелевой клетчатой рубашке и потёртых джинсах? Человек, который одиноким волком сидит в своей конуре каждый вечер и протирает бокалы? У Фила нет ни жены, ни детей — по крайне мере тут, мёртвых. И улыбка на его губах появляется реже, чем выходило солнце над Лондоном. Но в его глазах читалось ожидание, и Гарри решился. — Ты нашёл здесь, что искал? Фил задумался. Прищурился, осматривая пристально лицо Стайлса. Если к этому и можно было добавить какие-то слова, то Фил бы добавил «я знал, что с тобой будут какие-то заморочки». — Я ничего не искал, — сказал он. Гарри уже был готов испустить разочарованный вздох, но Фил тут же поспешил продолжить: — Когда ничего не ищешь при жизни, то какой смысл можно обрести после смерти? Но… — он кратко обвёл взглядом посетителей, свои руки, держащие полотенце и протирающие стакан. Даже Гарри немного досталось этого внимания. — Но что-то, наверное, нашёл.***
Гарри нашёл дорогу так же быстро, словно знал её всегда. Ему пришлось лишь раз свериться с картой, и то больше ради приличия. Он встретил Лиама — парня с вечеринки Найла и Вив, пару дней назад, когда тот заходил в бар. После нескольких стаканов бывший врач разоткровенничался и стал рассказывать про то, как долгое время делал карты для регистратуры. — Районы стоят как арки на карте, видишь? В центре всегда находится церковь, от неё полукругом идут жилые дома, потом идут таунхаусы, потом многоэтажки, потом всё вместе, а по краям заводы или фабрики. Возле большого здания почты в колониальном стиле, церковь выглядела обделённой и будто даже какой-то потрёпанной. Гарри вошёл внутрь. Пахло еле уловимым запахом ладана. Два ряда скамеек тянулись до алтаря, над которым висело золочёное распятие. Он обернулся и над головой заметил молчаливый орган на балконе из тёмного дерева. Но ничего больше. Ни изысканных интерьеров, ни цветов, ни дорогих украшений. Стены были пошарпанные, а кое-где видны были даже следы пожара. Вокруг никого не было. «Тук-тук» — сказал бы Зейн. Может, даже уселся бы на одну из скамеек с закинутыми ногами. Но Гарри молча огляделся и устроился без лишнего шума где-то в среднем ряду. Тишина окутала его. Никто не зашёл, даже когда на улице стал накрапывать дождь, никто не потревожил его и после, когда вышло солнце. И он почувствовал, что будто специально занимает здесь место и не даёт помолиться кому-то, кто действительно в этом нуждается. Но потом он понял причину. Ближе к шести стали подходить люди — он сверился с часами, когда уже собирался выходить, но столкнулся в дверях с пожилой парой. После них зашли ещё трое, потом целая семья. Церковный хор из подростков зашёл со входа со стороны алтаря и растянулся почти на всю ширину. Гарри вернулся к своему месту, ощущая себя уже менее неловко. А потом дети начали петь. Они исполняли какую-то околесицу, вроде как «если ты пробежишь по лестнице — то сломаешь ногу и упадёшь. Если ты опустишься в воду — то задохнёшься без воздуха». Потом начались пения каких-то детских стишков. Но всё только улыбались, слушая это. — Свободные программы — всегда самые лучшие, — поделилась с подругой женщина, сидящая с Гарри. Кто-то даже плакал, пока хор продолжал исполнение. Гарри заметил женщину, которую встретил тем утром. Она всё также была с ребёнком в руках, но одежду она сменила, волосы были уже немного прибраны, хотя всё равно выглядели неряшливо. И она всё ещё была немного потерянной. Прикрыв глаза, она слушала юные голоса, наполняющие церковь, и была где-то не здесь — в своём прошлом, возможно, в своей жизни. Гарри последовал её примеру, он закрыл глаза, подумал о матери, которая в спешке перешивает пуговицы на платье перед воскресной службой, и отца, стоящего в дверях и подгоняющего её словами «чёрт возьми, Энни, Бог видел, что ты ходишь в своём старом тряпье, ты его новыми пуговицами не обманешь!». И он представил себя, с улыбкой смотрящего на них. Таким был мир. А ещё он был тёмным местом в переулке Лондона, где у него не было ничего, кроме Зейна, обнимающего его перед сном и перечисляющего все картины Энди Уорхола. — Альберт Эйнштейн, Бирюзовая Мэрилин, Мик Джаггер, Восемь Элвисов, Красный Ленин… и конечно… конечно же Банки с супом Кэмпбелл. Почему ты ещё не спишь? Уорхол как-то снял фильм, где его любовник просто спал на протяжении пяти часов… Людям нужен сон. — Зейн, я не могу спать на улице, — жаловался Гарри. — Я не могу спать сидя, блин! — Тогда ложись на мои колени. Представь, что кровать немного жёсткая, а холодно, потому что отопление отключили. В этом была такая бескорыстная забота — такая невинная любовь, понимание и сочувствие. В редкие моменты ему даже казалось, что им с Зейном не нужны слова. Он понял, что потерялся в окружающих звуках, и также растворился в чём-то, что когда-то существовало, но что ушло безвозвратно. Хор исполнил последнюю песню, зазвучали аплодисменты, кто-то даже встал со своего места и побежал к этим детям для благодарности. Гарри обернулся и увидел, что женщина аккуратно убаюкивает младенца. Ему захотелось быть в её руках — сжаться до крошечного размера и уместиться на её ладони, а потом и растворится вовсе. Кто-то отвлёк его, дергая за край куртки. Маленький мальчик лет семи облокотился о спинку скамьи и что-то не прекращая жевал. На нём была одежда детей из хора, и он улыбался Гарри, будто отгоняя плохие мысли своим внутренним светом. Он потянулся к своему запястью и стащил с него маленький браслетик с конфетами, предварительно надкусив парочку из них. Потом он дотронулся до руки Гарри, ловко надевая на неё браслет и очаровательно при этом подмигивая. — Спасибо, — прошептал Стайлс. Страхи и сомнения последних дней будто растворились. Он впервые видел здесь такого юного ребёнка, и это давало какое-то ощущение нормальности. Жизни. И её адекватной циркуляции. — Как тебя зовут? — спросил он, привлекая внимание ребёнка. Но тот явно не собирался отвечать на этот вопрос — и, наверное, даже, правильно делал. Он был таким маленьким, его мать должно быть научила его не общаться с незнакомцами. Гарри всё равно не удержался от ещё одного вопроса. — Ты младше остальных, как тебя взяли в хор? Мальчик сделал слегка надменное лицо. — Меня никто не брал, — ответил он своим мягким детским голоском, — я сам пришёл. — Сколько тебе лет? — А вы как думаете? Гарри помнил слова Ника о девушке, которая лишь выглядела слишком юной, но глядя на этого крошечного ангелка он не мог даже подумать, что тому было больше шести. Его глаза… они были такими чистыми и невинными. Таких глаз не бывает у взрослых. — Ты ещё совсем ребёнок, — улыбнулся Стайлс. Мальчик отразил его улыбку, казалось, десятикратно. — Это так, мистер. Он сделал вид, что кто-то окликнул его позади, и тут же побежал к остальным ребятам из хора, предварительно помахав Гарри на прощание. Прошмыгнув за одну из колон, он исчез из вида так же неожиданно, как и появился.***
— Церкви — это уже не о религии, — припечатала Вив, утягивая чёрный кожаный корсет на ажурном ярко-красном платье Сариты в стиле танцовщиц Фламенко. Девушка, попавшая в плен наряда, недовольно скривилась и прерывисто вздохнула. — Прости, дорогая. — В смысле? — Гарри задумчиво почесал подбородок. Он сидел с раскрытой книгой неизвестного ему ранее автора — Валентайна Хита, который, по словам всех его знакомых, идеально подробно описал устройство загробного мира. Тут были главы про естественные потребности и то, как теперь можно их использовать, были главы про устройство городов, про работу, учёбу, браки и всё, что люди создали здесь и чему следовали. На главе про церкви и религию он упомянул Вив и Сарите, что заглядывал в одну из них буквально на днях — и то, каким странным показалось ему выступление тех детей. Про неизвестного мальчика он, конечно же, умолчал. — Многие оставили религию, — получил он ответ. — А кто-то ударился в фанатизм и верит, что мы либо в аду, либо Бог просто проверяет нас и даёт исправить все грехи нашей жизни. Но такие обычно обитают не в церквях — они, как правило, крышей едут и прячутся по своим сектам. — Или их прячут, — вставила Сарита. — Как ту ненормальную, помнишь? — Ту, что подожгла себя на площади Смирения? — Ага, — кивнула девушка, и повернулась к Гарри, крутя пальцем у виска. — Сумасшедшая. Вив тогда жила прямо напротив. Как ты вообще смотрела на всё это? Говорили, что она кричала, как безумная… как от боли… — Её забрали очень быстро, — пожала та плечами. На лице её не дрогнул ни один нерв, а голос был таким же спокойным, каким она обычно говорила о погоде, — так что я почти не обратила внимания. — И куда её забрали? — взволновался Гарри. Девушки переглянулись и пожали плечами. — В больницу, полагаю, — ответила Вив. — Ей нужна была помощь. — Больницы существуют? — Да, пролистай дальше. Там будет глава. Есть врачи, которые ещё остались — в основном психотерапевты. Гарри пролистнул обратно на содержание, выделяя для себя маркером номера страниц про больницы и другие подобные учреждения. — В общем, молиться в церквях теперь не так уж необходимо. — Но они устраивают отличные вечеринки и концерты, — поддержала Сарита, подмигивая им, — Я однажды тааак развлеклась со священником на одной из них. На это Вив только закатила глаза и, будто специально, в этот раз резко затянула узлы корсета. Сарита самодовольно хмыкнула.***
«Вы почувствуете что-то, что можно назвать отголосками вашего тела — и тогда вам нужно будет их отпустить. Когда вы забудете о том, что было, вы построите то, что теперь можно построить. В первые дни, и даже недели, ваша память будет сопротивляться и выкидывать разные трюки — от невозможности двигаться, до полного непослушания вашего «тела». Но и это поправимо. Выполняйте данные упражнения… » Гарри делал, как сказано, но ничего не работало. Он полностью расслаблялся, выполнял медитацию и как можно сильнее убеждал себя, что чувствует себя нормально. Но чем больше он старался, тем явственнее ощущал себя дефектным. А от упражнения на сон и вовсе чуть не вышел из себя — лежать по семь часов и «представлять сны» было подобно пытке. Автор справочника либо был сумасшедшим, либо сам не пробовал ни один свой совет на практике. И тогда он просто сдался. Ночи становились длиннее без сна. Гарри придумывал себе занятия, но каждый раз ему хотелось отдать это время невольного бодрствования на что-то более значимое. Он много читал — до того много, что даже завел карточку в библиотеке через квартал от своего дома. Найл подарил ему внушительное количество пластинок, и он поглощал музыку, будто впервые её слышал. Лёжа то на полу, то на диване, то растянувшись за кухонным столом, он просто впитывал голоса, мелодии, слова, и ждал, когда настанет новый день. С приходом солнца его ждал завтрак с друзьями, потом работа, домашние дела, а потом опять бесконечное множество попыток не сойти с ума от одиночества. — Я так больше не могу, — пожаловался он, когда Найл вызвался прогуляться с ним до библиотеки. Хоран мимолётом взглянул на него, пролистывая один из своих журналов. — Не можешь что? Гарри задумался — и прикусил язык. Он не говорил о своих ночных бдениях и не собирался делиться этим недоразумением. Валентайн Хит писал, что адаптация может занимать и месяцы, в худших случаях и годы, но он не упоминал о том, что за всё время изменений не будет совсем никаких. Хуже всего было, когда Гарри прочёл о том, что «маска смерти» постепенно сходит с лица. Со Стайлса же ничего не сходило — и синяки и кровоподтёки и даже следы от игл были на месте. Трижды за вчерашний день его назвали новичком, хотя он пробыл здесь уже около трех недель. — Мне скучно, — в итоге выбрал он меньшее из зол. — Здесь ничего интересного! Я имею в виду, вы говорили, что можно сходить в кучу разных мест, от ресторанов и спортзалов до клубов и ярмарок. Но я был там — и это просто тухлая тусовка для стариков! Проще сразу пойти играть в шахматы в парке. Найл рассмеялся, пожимая плечами. — Дружище, прости, у меня мало советов по этим вопросам — мы с Вив отлично веселимся и вместе, и даже ходим играть в шахматы в парках. Гарри обреченно застонал. — Но, — продолжил Хоран, — думаю тебе надо пообщаться с Ником — он моложе нас и… не знаю… любит что-то что и ты. К тому же, он много проводит времени с музыкантами. — Я не знаю, — смутился Стайлс, — в прошлый раз он приглашал зайти в его студию, даже адрес оставил, но я… э-э… отвлёкся и забыл. Наверное, он уже обиделся. — Ник никогда не обижается, — усмехнулся Найл, — если б у него была такая особенность — они бы с Вив ни за что бы не стали друзьями. Но Гарри советом воспользовался. Уже на следующий день он стоял в красной шелковой рубашке с вышитыми на ней маленькими серыми обезьянками и ждал, когда закончится последняя запись на студии «Вокс». Не то, чтобы ему уж очень нравился Ник, но Гарри просто морально больше никаким образом не мог выносить эти ночи. Как только на город наступала тьма — он скитался в самом настоящем аду, который создавали для него его воспоминания и уснувший мёртвым сном город. — Гарри? — Ник несколько удивился, заметив его, топчущегося у входа в комнату записи. Три коллеги Ника — женщина и двое мужчин — сразу почувствовали неловкость и поспешили уйти. — Привет, — улыбнулся Стайлс. — Знаю, я обещал зайти раньше, но никак не удавалось. Ник наблюдал за ним внимательно, будто считал просто галлюцинацией, или просто-напросто не верил его словам. Но, кажется, в итоге, его не сильно беспокоили дела Гарри и он, не задавая лишних вопросов предложил: — Хочешь экскурсию по студии? *** Зейн музыку никогда не ценил, не так, не по-настоящему. Ему больше нравилось то, что стояло за всеми этими рок-н-рольными и арт группами — наркотики, слава, секс, фанаты и деньги… Разумеется, деньги. Он иногда так и говорил Гарри, рассуждая на тему того, что музыка — это просто инструмент для заработка. Тогда Гарри отвечал, что и искусство то же самое, всё это его рисование. И Зейн не спорил, он говорил, что нарисовал бы любое дерьмище, если бы ему хорошо заплатили. Но Гарри действительно боготворил музыку. Саму её, а не только то, что можно получить с её помощью. Он мог слушать не только эти затёртые до дыр хиты радио, но с таких же успехом находил удовольствие в любительских записях, которые доставал Олли. Зейн тоже так делал, но Гарри казалось, у него в этом свой интерес — он всегда казался куда утончённее и умнее, когда блистал знаниями не только о популярных вещах, но и о всяком, что никто вокруг него и не слышал. Гарри почувствовал, что его рёбра сжимаются, когда Ник покрутил в руках одну из пластинок, рассказывая про то, как записывал эту группу. — Они когда-то тусовались с Лу Ридом и другими Вельветами, хотели попасть в элитную тусовку, но в итоге попали в автокатастрофу. Были пьяные — даже водитель. — Никогда о них не слышал, — пожал плечами Стайлс, разглядывая обложку с нарисованной горящей машиной. — А про Лу Рида я наслушался достаточно. — Зато сейчас их записи хорошо разбирают. Здесь обычно так — чем больше на студии записываются популярные ребята, тем она престижнее. Сюда стали ездить даже с других районов. И нам выделяют любое оборудование, какое мы попросим. — Круто. Гарри замер над микшерным пультом и посмотрел сквозь зеркало на комнату звукозаписи с оставленными в ней инструментами и микрофонами. — Через два квартала отсюда есть клуб, — говорит Ник, нервно почёсывая перегородку носа, — там играют ребята, которых мы записали на прошлой неделе. Хочешь пойти? Даже если бы он не спросил — наверное, Гарри бы сам заговорил о подобном. Он готов был пойти куда угодно, лишь бы больше не возвращаться в свою пустую квартиру. Лишь бы вновь не делать упражнения на сон или ещё какое-нибудь подобное дерьмо. Ник облокотился на стол, наклоняясь ближе и заглядывая парню в глаза. Между ними образовалось молчание, до того неловкое, что даже визуальный контакт делал только хуже. Гарри поспешил его оборвать. — Конечно, — произнёс он, чувствуя щекочущее предвкушение. Он коснулся рукой плеча Ника, чтобы подать ему знак. — Может быть, я даже напьюсь и станцую на столе. Они оба усмехнулись, понимая, что это просто невозможно.