Глава 1: Орудие дипломатии.
3 мая 2018 г. в 16:33
Мазок. Ещё один. На плохо укреплённом, тонком полотне медленно, но верно возникали тёмные горы; алая листва причудливых деревьев норовила сокрыть небесный свод; кое-где проскальзывали символы: древний, многими забытый язык. Мастер рисовал, чем приходилось: руками. Тонкие, узловатые пальцы порхали с такой лёгкостью и знанием дела, что нелегко было поверить в то, с какими грацией и изяществом они же забирали жизни других.
Дверь со скрипом отворилась, и в просторное, но слишком уж пустое помещение шагнули несколько человек в светлой, классической униформе. Редкость, для здешних-то краёв.
Художник нехотя опустил перепачканные руки, отходя от жестяных чанов с той самой краской и плавно разворачиваясь, кидая на вошедших взгляд, полный явного неодобрения.
— Я сегодня совершенно не готов кого-либо принимать, — словно надоедливой прислуге мужчина бросил это незваным гостям, а те, словно не обращая внимания, приблизились вплотную, подхватывая творца под руки и немедля ведя к выходу. — Ох, а это уже слишком грубо.
— Не тебе указывать, Хада, — спокойно отозвался один из ведущих. Он явно испытывал отвращение к человеку рядом, но, насколько позволяло воспитание, старался этого не показывать.
Художнику же было не в новинку. Сказать точнее, ему плевать было на чужое мнение, особенно негативное. Его насильно оторвали от работы, пытаются грубить и обращаются, словно с мешком…
— Отпустите его, дети мои. Сейчас он совершенно неопасен, — пожилой мужчина, облачённый в свободный балахон, плавно махнул рукой, призывая людей в форме отступить. — Золотой Демон, — теперь уже обращались к высокому, худому мужчине, которого, собственно, сюда, против его воли, и привели. — У нас есть для тебя благое дело.
На лице творца заплясала ухмылка. Его глаза, гетерохромные, необычные, как и он сам, сейчас внимательно следили за каждым движением старика. Маэстро помнил эти своды. А на том самом месте, где сейчас восседал монах, годами ранее жители Ионии могли лицезреть великого мастера Кусё.
— Вы решили всё же сделать из меня шута? Иных благих дел вы маловероятно дождётесь от меня, — Джин был абсолютно спокоен. Напротив, выглядело так, словно он сейчас находился во главе всего, соизволив выслушать предложение старейшины.
— Ни в коем случае. Нам не нужны трагедии при дворе, — старец тяжко вздохнул. Он был тем, кто впервые занялся перевоспитанием Демона, когда тот, наконец, оказался в стенах тюрьмы Туулы. С годами тот, на глазах монахов, становился всё искуснее, овладевал новыми техниками в рисовании и танцах, поражал своим бархатным голосом и весьма крепким умом. Но не утратил кровожадности и хладнокровия, пугающе переплетая их с чарующим искусством. — Тебе выпала честь отправиться с нашими послами к горе Таргон. Нам предстоит провести переговоры с местным населением. Они, как и мы, против тирании Ноксуса и не желают усугубления войны…
— Дипломат? — Хада резко прервал речь монаха, красноречиво вскинув бровь. Люди, которые лично отправили убийцу заниматься прямым его делом, теперь требуют от него нести мир и дружбу в дальние уголки Рунтерры? И это его называют безумцем?
— Несмотря на то, что жители гор не желают вражды, мы не можем рисковать. Посылать туда лишь беззащитных послов было бы неразумно.
Ионийцы, определённо, были народом весьма странным. В глазах других замкнутые любители природы, которые, казалось, готовы питаться светом и излучать его во благо своих граждан, на деле были хитрыми и недоверчивыми людьми, неспособными к масштабным сражениям, но готовыми, словно крысы, испортить замыслы врага изнутри, заблаговременно пробравшись в самое сердце. Такой метод был Джину неинтересен. Пускай он привык планировать каждый свой шаг, в конечном итоге его действия имели обширный круг действия и затрагивали немалое пространство, хотя и не по меркам Вселенной.
— Будь вы заядлым шутником, я бы знал об этом. А значит, вы действительно не боитесь, что жители Таргона рискуют не пережить встречу по вине вашей братии, — маэстро был чертовски прямолинеен. Даже он понимал, что смерть невинного, по мнению монахов, конечно, повлечёт за собой заточение и условия куда более жестокие, нежели имеются сейчас.
— Я был бы поаккуратнее со словами, Демон, — тон старика уже не был таким мягким, как в начале разговора. — Нам не нужны проблемы. Ты знаешь, что грозит тебе за нарушение контракта. Совет даровал тебе свободу, которой ты не заслуживал никогда, дал тебе в руки оружие. И имеет полное право забрать у тебя всё в одно мгновение, — под словом «всё» наверняка имелась в виду и жизнь художника. От миловидного старца слышать подобные речи было довольно жутко.
Но вот седовласый мужчина вновь расплылся в кроткой, мягкой улыбке, словно возвращая себе тёплую ауру мира и спокойствия.
— Ты отправляешься на переговоры исключительно для защиты. Мы хотели привлечь к этому делу сына великого Кусё, но у ордена есть дела куда более важные. Они — наша всеобщая надежда и защита. А тебе выпадает шанс хоть как-то искупить грехи перед родной землёй.
Маэстро же не чувствовал ни капли героизма и раскаяния. В его глазах был холод, а на лице — полное безразличие.
— Ты станешь нашим особым Орудием Дипломатии.
— Орудием… дипломатии? — после этих слов мужчина рассмеялся, заставляя охрану недоверчиво покоситься в его сторону. — Хорошо! Если мне доведётся увидеть величественные горы так близко, то я согласен. На моём полотне всё ещё недостаточно осознанной детализации, — найти выгоду во всём — вот один из ярких талантов Джина.
— Мы знали, что ты пойдёшь нам на встречу, — не меняя доброжелательного выражения лица, старец вновь махнул рукой, призывая людей в форме вновь сопроводить Золотого Демона. — Ты знаешь, в ионийской культуре не приветствуется насилие.
Эти слова заставили даже маэстро почувствовать пробегающий по спине холодок. Определённо, не он один был безумен в этих краях.
— Отправляетесь завтра на рассвете. Да будет порядок в умах ваших и свет в делах ваших.
На этих словах художник, в сопровождении двоих, покинул высокие своды открытого свежему ветерку зала. Впереди его поджидало действительно необычное поручение, совсем не вяжущееся с привычной деятельностью. Но позиция «убивать во имя мира и процветания» могла принадлежать только одному народу. И Хада, крайне удачно, именно к нему и относился.