***
Вещи летели в чемодан одна за одной. Манон скидывала туда все, что попадалось под руку. Пижамная футболка, кулон с половинкой сердечка, подаренный Эммой, бюстгальтер, потрепанный томик Ремарка. Кинув в чемодан блеск для губ с привкусом вишни, девушка взялась за голову и мягко опустилась на кровать. В последнее время голова болела слишком часто, будто по ней били тысячами палок и закидывали ее булыжниками. Это все ее чертов соулмейт, который, видимо, дрался слишком часто. И почему мы чувствуем боль людей, якобы предназначенных нам судьбой? Манон не хотела верить в эту хрень, но головная боль и зудящее запястье, на котором скоро должно появиться имя, не оставляло иного выбора. Думесси решила разобраться со всем там, в Париже. Своим отъездом она убьет двух зайцев одним выстрелом: во-первых, съедет от родителей, которых ненавидит, во-вторых, поймет, почему ее лучшая подруга уехала, сбежала, оставив ее одну. Девушка продолжила беспорядочно кидать самые разные вещи в чемодан, так как боль немного утихла. Манон услышала шаги за дверью, а потом скрип этой же самой чертовой двери. — Что ты делаешь? — с наигранным беспокойством спросила мать Думесси. Но Манон видела ее насквозь. Глаза матери не выражали удивления или заинтересованности. Да что там говорить? Они никогда не выражали банальной материнской любви. Лишь пустота. Равнодушие. Этот взгляд она узнает из тысячи. Холодный взгляд собственной матери, которую она раньше любила больше всего на свете. — Уезжаю. — Манон замялась. — К Микаэлю. Пойду в новую школу и начну все сначала. — Девушка проговорила это на одном дыхании, даже не подняв глаз на мать. — Ясно. Мы давно хотели предложить тебе… — Женщина отвела взгляд и провела рукой по ткани укороченных джинс. — Пожить отдельно, понимаешь… — Да-да, у вас с отцом сложный период. — Манон грустно улыбнулась. — Я это уже слышала, мам. — «Тысячи еб*ных раз» — подумала девушка, но не продолжила. — Ты же… Девушка горько усмехнулась от того, что знает последующие слова своей матери. — Я понимаю. Не обижаюсь. Все хорошо, мама. — Мы оставим тебе денег на первое время. Думесси вздыхает. Даже сейчас ее волнует материальный вопрос, а не долгая разлука с дочерью. Ну конечно, родителей всегда волновали лишь свои отношения и работа, поэтому избавиться от дочери они были рады. — И… Я надеюсь, там ты встретишь своего соулмейта. — Мать Манон провела рукой по стене и слабо улыбнулась. «Ненавижу, бл*ть, это х*йню с соулмейтами» — фраза почти сорвалась с языка, но девушка сдержалась. — Спасибо. — Манон выдавила из себя улыбку, хотя внутри уже разгорался пожар. Женщина вышла и закрыла дверь. Белая пуховая подушка полетела в стену и Думесси со злостью ударила по краю стола.***
«Мика, я поживу у тебя недолго?» Манон расслабленно смотрела через иллюминатор на удаляющиеся огни города, в котором она жила последние два года. «Последние два уеб*нских года» — добавило подсознание. Девушка горько усмехнулась. А что же произошло за это время? После исчезновения Боржес Думесси не находила себе места. Анорексия пожирала её изнутри, натягивала кожу на кости и сдавливала внутренние органы своими длинными лапами. Манон нередко сравнивала свое заболевание с огромным пауком, заматывающим её в свои сети. Хотелось скинуть с себя липкую паутину постоянной тошноты и нежелания жить, но нихрена не выходило. Каждый вечер в нее насильно вливали тарелку с очередным безвкусным супом, от которого умереть хотелось еще больше. Иногда ей казалось, что ее не лечить пытаются, а поскорее в могилу запихнуть, чтобы не мешалась. Единственным, кто помогал Манон, была Эмма Боржес. Она не отходила от нее ни на шаг. Читала ей сонеты Шекспира и заваривала имбирный чай. Ходила с ней на выставки и в музеи. Водила на всевозможные концерты и вечеринки. С ней девушка чувствовала себя хоть немного живой, а не пластмассовой куклой, которую из нее делали родители. А потом Эмма бросила её. Бесследно исчезла, оставляя после себя сладкое послевкусие счастливой жизни. Бросила её один на один со своими страхами и переживаниями, делиться которыми было больше не с кем… Может, это и послужило толчком для Манон. Может, именно поэтому она стала самостоятельной и сильной, смогла научиться жить самой и решать проблемы самостоятельно. Наверное, именно поэтому Думесси выиграла войну с анорексией, которая оставила после себя неприятные воспоминания и истощенное тело. Девушка начала понемногу есть, и сейчас в зеркале она видела стройную, но не истощенную и болезненно худую девушку. Появился стимул жить и бороться за справедливость, но звонок полностью выбил ее из колеи, и вот, сейчас она едет в ее любимый Париж к ее любимой Эмме, сама не зная, как она на это решилась. Не было никакой тоски по городу, в котором она умирала от истощения и ненависти к себе. Огни становились все меньше, и Думесси они напомнили светлячков, которых до смерти боялась. Глаза медленно закрылись и девушка погрузилась в глубокий сон.***
Шаг. Ещё один. Манон поднимает глаза. Девушку будто облили ледяной водой. Зрачки её расширились, а щеки запылали. В паре метров от неё стоит Эмма. Они смотрят друг на друга, но не могут пошевелиться, будто кто-то сверху нажал на паузу. Люди обходят девушек, толкаются и недовольно ворчат себе под нос разного рода оскорбления. Но им плевать. Они лишь не моргая смотрят друг другу в глаза. Никто не знает, сколько они стояли так. Может десять, может пятнадцать минут, а может и целый час. Время остановилось, но сердца обоих бились непозволительно быстро. Боржес слабо улыбнулась, и это дало Манон зеленый свет. Она бросает свой чертов чемодан и обнимает такого родного человека. И сейчас ей плевать на то, что Эмма предала её. Думесси чертовски соскучилась. В нос ударил запах духов от «Шанель», подаренных Эмме подругой на четырнадцатый день рождения. Из глаз Боржес уже вовсю льются горячие слезы, пропитывающие ткань футболки Думесси. В руке Манон сжимала тот самый кулон в форме половинки сердечка, который неприятно впивался в нежную кожу ладони, но сейчас ей было плевать. — Я, бл*ть, так сильно скучала, Эмма. — Манон тоже начинает рыдать, хватаясь за толстовку подруги. — Ты не представляешь, как мне тебя не хватало. — Боржес сильнее прижимает подругу к себе. Думесси улыбнулась сквозь слезы. Возможно, впервые за два года это было искренне.***
Они сидели на светлой кухне в доме Эммы и долго разговаривали обо всем, что накопилось за два года и два месяца. Все обиды разом куда-то пропали, как лужи испаряются в жаркий июльский день. — Почему ты уехала тогда? — Манон долго не решалась задать этот вопрос, но все же сделала это. Лицо Эммы вмиг погрустнело. Она достала сигарету из пачки Marlboro и закурила. Боржес обхватила губами фильтр и с грустью посмотрела на Манон. — Я не курю, — Она закашлялась. — Очень редко. Думесси тихо кивнула, не став презирать подругу. — Моего двоюродного брата забрали в психушку, что находится в Марселе. — Эмма грустно улыбнулась, а глаза ее подруги округлились от удивления. — Он пытался меня убить. — Боржес стряхнула пепел и не решалась снова брать сигарету в рот. — Бросился с ножом. Оказалось, он болен. Я точно не знаю диагноз, от пережитого стресса я собрала вещи и уехала на другой конец страны. — Длинноволосая потушила недокуренную сигарету и бросила в урну. — Вот так вот, подруга. Прости, что я тогда совсем не думала о тебе, я… — Эмма, не смей оправдываться, — девушка накрыла ладонь подруги своей. — Я все понимаю, и я совсем не обижаюсь на тебя. — Подруги обнялись. — Сменим тему? — Думесси широко улыбнулась. — Окей. У тебя появилась метка? Манон нервно сглотнула.