Гонки вне старта. Межсезонье

— Что это? — Мартен с недоверием крутил в руках ампулу, которую ему всучили норвежцы. — Наркотик? — Да ты что? Слабый стимулятор, который даже в запрещенные препараты не входит. Через сутки у твоего Антона в крови даже следа от него не останется. — Возмутился Эмиль. — Мы ж не враги Шипулину! Мы просто тебе помогаем. Смотреть страшно и жалко, как ты себя изводишь. Все ходишь вокруг да около своего русского и все никак ни на что не решишься. — Ну, так все-таки, что это такое? — Мартен все еще сомневался и уже, кажется, начинал жалеть о том, что обратился за помощью к коллегам из норвежской сборной. — Да говорим же тебе, слабый стимулятор, наподобие экстази, но намного слабее. Просто снимет все барьеры, что мог себе настроить Антон в силу своего правильного воспитания. — Вмешался Тарьей. — Плеснешь ему в чай или кофе, лучше, конечно, в спиртное — быстрее подействует. — И что дальше? — с сомнением протянул Фуркад, — Как я узнаю, что он подействовал? Что, Антон сам бросится ко мне с объятьями? Что-то я не особо в это верю… — Бля, Фуркад, ну ты и зануда. — Свендсен уже начал раздражаться, — Не хочешь — не бери! В конце концов, тебя никто не заставляет. Только потом не ной, что безумно влюблен, но тупо боишься в этом признаться, потому что предмет твоего обожания может, в лучшем случае, набить тебе морду, а в худшем, вообще начнет шарахаться от тебя, как от чумы. — Марти, — уже более мягко добавил Тарьей, — Тут принцип прост, как три цента — если Антон действительно к тебе ничего не чувствует, то ничего и не произойдет, а если все наоборот… короче, против своей воли он ничего не будет делать. Но, если вдруг, у вас что-то срастется, то это будет значить только одно: Шипулин сам этого хотел, но только его что-то сдерживало. А это просто поможет ему раскрепоститься. — Да ладно тебе, не сомневайся, — примирительно закончил Эмиль, — Мы с Тари сами иногда этим пользуемся… ну понимаешь, когда требуется срочно снять не нужное напряжение. Антону точно это не повредит. А может даже и поможет, наоборот. И Мартен решился. Действительно, в конце концов, сколько же можно издеваться над самим собой?! С одной стороны, постоянно пытаться оказываться всегда и везде где-то рядом с предметом своей мечты, а, с другой, все время опасаться лишний раз взглянуть ему в глаза, что бы, не дай Бог, не выдать своих чувств. Потому что он, до коликов в почках, боялся, что может в один прекрасный момент сорваться и, при очередном рукопожатии, дернуть Антона на себя и впиться в его такие манящие, но запретные губы собственническим поцелуем. Боялся того, что может за этим последовать, а именно: Антон не поймет, Антон не простит, Антон отдалиться настолько, что вообще не подпустит к себе Фуркада на пушечный выстрел, а это для Мартена было смерти подобно! Ведь пока Шипулин был в зоне досягаемости — пусть и не с ним наедине, — но Мартен все равно мог находиться с ним рядом, даже как-то общаться. Пока их отношения можно было назвать приятельскими, и, весьма вероятно, они могли когда-нибудь перерасти в дружеские — это давало Мартену смысл жизни, он мог дышать полной грудью. В общем, нужно было срочно как-то решать эту проблему! Потому что Фуркад так больше не мог — не мог жить в этой неизвестности, постоянно съедая себя изнутри вопросами: Что было бы, если он решился? Может все не так страшно, как он себе напредставлял? И, в конце концов, он для себя решил так — пусть уж лучше он получит отказ, но жить в неведении он больше не может! Да и не хочет! И хорошо, что межсезонье. И просто замечательно, что они, так случайно, вдруг, оказались на одном курорте в одно время! Потому что, если бы дело было во время сезона, то Мартен наверняка никогда бы не решился использовать этот препарат на Антоне — да не приведи Господи! — опасаясь последствий, что бы там не говорили и обещали норвежцы. Вечеринка была уже в самом разгаре, когда Антон вдруг засобирался в номер, ссылаясь на усталость и количество выпитого алкоголя. Уловив во взгляде француза неимоверную тоску и разочарование, на помощь Фуркаду сразу бросились норвежцы, как всегда покоряя всех и вся своей детской непосредственностью. — Тох, ты куда это собрался в такую рань? — приобнимая Шипулина за плечи, елейным тоном протянул Эмиль, — Веселье только начинается, а ты сбежать задумал? — Да что-то я, по ходу, перебрал чуток со спиртным, — пытаясь навести резкость, ответил Антон, — Никогда так много не пил, а тут как-то само собой получилось… короче, если я сейчас не остановлюсь, то точно усну где-нибудь мордой в салате. А меня такая перспектива вообще не прельщает. — Ага, я понял, тебе нужно на воздух! — воодушевленно встрял в разговор Тарьей и, схватив Шипулина за руку, потянул его на веранду, — Сейчас проветримся, и все будет в порядке. Я и сам чего-то не слишком трезв, а душа требует продолжения банкета. Проводив взглядом удаляющихся мужчин, Эмиль быстро подскочил к Фуркаду, практически уничтожая того яростным пламенем горящих глаз. — Ну чего? Все никак не решишься? Так и будешь страдать, как кисейная барышня от неразделенной любви? Вот бля, все приходится брать в свои руки. Давай ампулу. — И что потом? — пробормотал Мартен, все же протягивая стимулятор Эмилю, — Мне все-таки кажется, что это не совсем честно по отношению к Антону. — А что делать, если по-честному ты никогда не решишься? — парировал Свендсен, вливая содержимое ампулы в пиво. — Значит так, запоминай: Как только Тари приведет Антона обратно, ты предлагаешь, по русской традиции, выпить «на посошок», а потом уж как фишка ляжет. Или он остается гулять дальше, что для тебя проще, или он снова собирается уходить и, вот тут, важно, не растеряться — предложишь проводить его в номер, а там… ну там уж как-нибудь сам. Главное помни, что если у Антона и есть какие-то чувства к тебе, то это просто поможет ему раскрепоститься — врать самому себе он точно не сможет. Да и не будет. Мартен как-то кисло улыбнулся в ответ — все-таки он испытывал двоякие чувства — с одной стороны ему безумно хотелось, наконец-то, получить ясность во всей этой непонятной ситуации, а с другой, ему ужасно не хотелось действовать вот так, исподтишка, обманывая Антона. То, что это самый настоящий обман, он не сомневался и, как бы Эмиль не убеждал его в обратном, в том, что по любому все зависит только от того, что на самом деле думает и чувствует Антон, Мартен до конца согласиться не мог. — А вот и мы! И почти трезвые! — радостный вопль Тари вывел Фуркада из его раздумий. К ним приближались Шипулин и Бё, шедшие в обнимку и, глядя со стороны, было абсолютно не понятно, кто же из них кого поддерживал. — Я все-таки пойду, — заплетающимся языком пробубнил Антон, — Сдаю Тари в надежные руки, а сам на покой, в койку. Пора сваливать, пока при памяти. От словосочетания «пора в койку» у Фуркада в мозгу словно что-то щелкнуло и переключилось — все сомнения на тему «честно — не честно», «можно — нельзя» в миг улетучились и на смену им пришло только одно: «хочу»! А если что-то нельзя, но очень хочется, то это можно! — А «на посошок»? — воскликнул Мартен, протягивая Шипулину «заряженный» бокал с пивом? — Кажется это русская традиция? — О, бля! «Посошок» — это святое! Нарушать никак нельзя. — Воодушевился Антон и, забрав бокал из рук француза, отсолютовав всем присутствующим, выпил залпом. — Все, теперь я пошел. Завтра увидимся, если выживем. — Я провожу, — подсуетился Мартен, подхватывая Антона под руку, — А то еще свалишься где-нибудь по дороге… ищи тебя потом. — Пошли, — Шипулин не стал спорить, а наоборот, слегка приобняв Фуркада за талию, направился прочь из бара. До номера Антона они дошли почти без приключений, если не считать того, рука Шипулина, лежащая на талии Мартена, то и дело норовила сползти куда-то пониже, что сильно нервировало последнего. Мартен хоть и был не настолько сильно пьян, по сравнению с Антоном, но это не только не помогало держать себя в руках, сколько больше мешало, учитывая то, что он так давно мечтал о близости с этим мужчиной. Уже практически на пороге своего номера, Антон споткнулся и буквально повалился в объятья Мартена — впервые их глаза так четко встретились друг с другом, а губы оказались настолько близко, что почти соприкасались. Фуркад взглянул в эти бездонные серые, с зеленоватыми искорками, омуты — лучше бы он этого не делал! — и пропал. Он еще сильнее прижал к себе Антона и, наконец-то, накрыл его губы своими, сминая их в самом отчаянном поцелуе, на какой только был способен. В голове не осталось ни одной связной мысли, кроме: «Мой! Хочу!», и только краешком уплывающего сознания, улавливал, что Антон не то, чтобы не отталкивает его, а наоборот, еще теснее прижимается и так же страстно отвечает на поцелуй. Торжествуя от своей маленькой победы, Мартен почувствовал себя почти счастливым. Когда же им все-таки пришлось прервать поцелуй, исключительно для того, чтобы глотнуть воздуха, Антон как-то странно посмотрел на француза, вытащил из кармана карточку, открыл дверь и, пробормотав что-то на русском — кажется что-то наподобие «Пиздец, хочу!» — втолкнул Мартена в номер.