Intimate feelings

      Моя жизнь превратилась в сон черный, как сажа. Все другие цвета в этом сне отсутствуют, их затянуло водоворотом и унесло в ничто. Словно меня не жуя проглотил гигантский чёрный монстр и теперь медленно переваривает заживо. В его огромном чреве нет воздуха, но я почему-то продолжаю дышать всё продлевая и продлевая собственную агонию.       Кругом тьма, лишь иногда краем глаза мне удаётся уловить смутное движение, некий отблеск в угольно-чёрном ничто. Я бросаюсь к нему, пытаюсь ухватиться, но он всегда ускользает, исчезает не успев вспыхнуть.       Мне кажется, что я вот-вот проснусь, и всё станет как прежде, но каждый раз, когда открываю глаза, ничего не меняется. Я больше не могу его «слышать». Прикасаясь, не могу «чувствовать» и, как ни всматриваюсь, не могу «увидеть».       Каждый день тянется будто вечность, а ночь и того дольше. Я перестал различать и отделять их друг от друга. Может быть и нет ни дня ни ночи, они слились в нечто единое: бесцветное, бесформенное и безрадостное — ожидание. Ожидание того, когда он откроет глаза.       Медсёстры отчаялись и перестали меня выгонять. Я сижу здесь почти всё время прерываясь на несколько часов на жалкое подобие реальной жизни. Той, что осталось у меня, той, которую я не хочу. К которой не могу привыкнуть.       Всему надо учиться заново. Например, как это спать в одиночестве и тишине. Кровать стала просто огромной и ложиться в неё одному страшно, всё кажется, что чёрные гладкие простыни задушат меня, пока я ненадолго забываюсь беспокойным сном, скорее бредом и не чувствую даже малейшего облегчения, когда снова возвращаюсь в реальность. Или каково это — проснувшись утром спокойно и в молчании принимать душ, одеваться, пить чёрный кофе, который я не люблю, вместо того чтобы чертыхаться и повторять на разные лады, будто живой будильник: «Вставай мать твою, просыпайся! Ленивый засранец! Работа! Дилинь-дилинь-дилинь!»       Лучше здесь, на маленькой неудобной кушетке с дешёвым пропахшим больницей бельём, но так я хотя бы могу представить, что всё как обычно.       Трудно привыкнуть к тому, что никого не нужно контролировать или пытаться контролировать. Никого не нужно одёргивать за чрезмерную наглость. Что никто не стоит за спиной, готовый подставить твёрдое плечо. Никто не доводит и не капризничает. Где поводы для бесконечного беспокойства, вспышки злости и сладкой ненависти? Где ненавистная зависимость? Чёрт! Каждую секунду своей прошлой жизни я мечтал от неё избавиться, а теперь всё отдал бы, чтобы снова почувствовать эту жажду. Не ту, что теперь тихо скулит и тянет из меня жизнь по капле, а ту, что сжигала до тла, ту, что кричала и требовала своё.       А ещё я боюсь. Боюсь, что когда он откроет глаза, а он непременно их откроет, то не узнает меня или не захочет видеть, не почувствует ничего. Боюсь, что со свойственным ему пофигизмом просто поднимется и уйдёт, даже не махнув рукой на прощание, или одарит презрительной усмешкой. Мол, наконец-то, Куросаки, мы оба получили то, чего так хотели — свободу. Уж он-то точно жаждал её каждую минуту. Свободу от зависимости. И меня.       Однако не это самое страшное. Без малого год быть связанным с другим человеком, связанным так крепко, что не можешь отличить собственные эмоции от навязанных, не можешь понять, где проходит тонкая грань между реальностью и выдумкой, и вся жизнь как будто становится выдумкой, чьей-то прихотью, когда собственные чувства обманывают тебя и заставляют любить того, кого на самом деле ты никогда бы…       Тогда, две недели назад, в толпе веселящегося народа я чувствовал это. И чувствовал, как с каждой секундой, с каждым вдохом эта связь ослабевает и рвётся, как отпускает зависимость. Там, на улице, лежа на холодном асфальте, истекающий кровью он закрыл глаза. Погас спектр. И она исчезла. В один миг. Оставив меня наедине с самим собой. Все мои чувства, страхи и недопонимания остались только моими. То, чего я так долго хотел. И знаете, что изменилось в тот миг, в ту секунду, когда изматывающая и пожирающая меня зависимость исчезла?       Ни-че-го.       Ничего не изменилось…