Haziness
28 мая 2018 г. в 23:01
Взбираюсь по ступеням быстро и бесшумно. Провонявший мочой, сигаретным дымом и ещё хрен знает чем подъезд. Привычные запахи врезаются в нос и, кажется, въедаются под кожу, ничем не вытравить. На пару секунд прижимаюсь к обшарпанной стене, прикрываю лицо рукой — ладонь влажная от пота. Отвратительно себя чувствую.
Трогаю затылок и разбитый висок. Не болит почти, а крови много. Сегодня нехило так получил по голове, пропустив удар. Ничего особенного. Подумаешь, подрался. Снова. Бесить людей и устраивать потасовки моё любимое занятие, всё равно в школе больше нечем заняться. Осталось совсем немного и я свалю из этого богом забытого городишки и от суки, что по какой-то нелепости называется моей матерью. След на щеке, оставленный ею сегодня утром, горит до сих пор, ну подумаешь, обосрал её дерьмовую жратву, но то, что она готовит, назвать едой язык не поворачивается. Стоит около открытого окна, помешивает свой яд в кастрюльке и курит и, мать её, пепельница на столе в паре сантиметров, но окурки и пепел всегда оказывается в моей тарелке.
Ненавижу её лицо. Она чертовски красивая и молодая, но прозябает в нищете и захолустье из-за неудавшейся карьеры и брака. Из-за меня.
Когда она смотрит на меня, лицо искажает обвинительная гримаса презрения и ненависти. Словно своим существованием я сломал ей жизнь, отнял свободу и перспективы, будто я виноват в том, что появился на свет. Про отца она никогда не говорит, наверное, и сама не помнит, кто он. А иногда смотрит, подолгу впиваясь неподвижным взглядом, и в глубине глаз мерцает нечто очень жуткое, коварное и голодное. Наверное, так змеи смотрят на свою жертву. Маленьким, я пугался и плакал, сейчас просто посылаю её и ухожу, стараюсь проводить дома как можно меньше времени, чтобы не видеть её красивое, но искажённое ненавистью лицо, не слушать мелодичный, но пропитанный ядом голос.
Из-за чужих дверей доносятся голоса, тихий звон, скрип половиц. Вокруг, на долгие километры, сотни людей, как крысы в норах, шуршат, вертятся в своих постелях, шаркают ногами, разговаривают, дышат. Слышу так чётко, словно все они у меня в голове, зудят прямо над ухом.
Не помню, как поднимаюсь на свой этаж, как оказываюсь перед дврью, поворачиваю непослушными пальцами ключ в замке. Вся ночь — в обрывки, в тошнотворную кашу из видений. Голова болит так, что, кажется, сейчас лопнет, расколется на две половинки.
Щелчком закрывается за спиной дверь и, словно эхо этого звука, в голове звучат голоса и гогот. Со злостью и смертельной усталостью бьюсь затылком о дверь. Заткнитесь!
Уже давно за полночь. В квартире темно и тихо. Свалены в кучу оставленные у двери кроссовки драные, стоптанные. Железный заслон отгораживает лестничную клетку. Заборы, стены, двери и замки никогда не защитят от себя самого. Замираю на пороге, как подброшенная, но не начавшая ещё падение монета. Сейчас…
«Вернулся, грёбаный засранец!»
Обидные, пропитанные желчью интонации. Она стоит в проёме, в темноте и мне кажется, что её худую фигуру обвивают тёмно-красные или бордовые нити, оплетают всё тело, словно ядовитые змеи. Шипят и сверкают злыми маленькими глазками. Она смотрит с таким явным сожалением, что мне становится не по себе от того, что я посмел вернуться в свой собственный дом. Злость душит. Я словно сжатая пружина. Плечи сведены, но бросаться не на кого. На неё, если только, и аж пальцы зудят от желания. Только бы ушла в свою комнату и больше не открывала свой поганый рот. Сжимаю зубы, смаргиваю жуткие кровавые видения, вспыхивающие внутри сознания. Молча прохожу мимо неё, в узком проходе стараясь не коснуться ни миллиметром кожи. В ванную. Очень хочется помыться, смыть грязь и засохшую кровь и вместе с этим смыть её жуткие обгладывающие, заливающие кислотой взгляды.
Кран выплёвывает капли и воздух, гулко скрипит, и струя горячей воды ударяется о дно ванны. Стаскиваю через голову толстовку, сдираю с себя остальные вещи медленно, но с каким-то сдерживаемым остервенением и как попало, кидаю их на пол. Кипяток заполняет белую ванну, и пар оседает на зеркало, на стены, пеленой перед глазами. В голове мутится сильнее, должно быть, от резкой смены температуры. Усталость накатывает дикая. Опускаюсь на пол, прислоняясь к уже тёплому бортику, опускаю руки в воду — горячо. Расслабляет немного.
Дверь не запирается. Я слышу её тихие шаги в коридоре.
Чёртова сука, отправляйся спать!
Но нет, конечно же нет.
Неотрывно смотрит на мой разбитый висок и облизывает губы. Хочется наорать на неё и силой выставить за дверь, но неподвижный гипнотизирующий взгляд пугает, впивается так, словно душу хочет вынуть, пережевать и выплюнуть.
«Смотри, не усни, а то захлебнёшься и утонешь».
Насмешки в голосе столько, что я уже захлёбываюсь. Тихо рычу, сжимая в кулаке край душевой шторы, горько и отчаянно, и мало кто видел когда-либо такие как сейчас сведённые брови, складку у рта и взгляд загнанного, избитого ребёнка. Но она видит. Много раз видела. И от этого в миллион раз паршивее.
«Снова подрался. Когда же ты наконец уже сдохнешь?»
Тянет с таким сожалением, словно ждёт и надеется каждую минуту, что однажды я не вернусь домой, и будет рада, если никто никогда не найдёт мой труп. Смеётся жутковато, но наконец уходит, оставляя меня одного. Не легче. Голова болит и словно чей-то голос в ней повторяет всё громче и громче, я не могу разобрать слов, но от интонаций по коже бегут мурашки. На секунду ванная расширяется, увеличивается в сотню раз, отражает её призрачный смех, и подъездная вонь снова ударяет в нос. Жмурюсь и целенаправленно бьюсь разок головой о стену. Ванная возвращается. Пар подымается вверх, горячий — вдохнуть тяжело. На коленях потемневшие пятна вспыхивают на синей джинсе кровавыми всполохами и ими же в голове.
— …шь?
— Снова здесь? Куросаки, иди домой, ты ему не поможешь тем, что изводишь себя, просиживая здесь ночи.
— Я знаю, я… просто мне кажется, он меня слышит.
Я слышу тебя… Но Тьма держит так крепко…
«Мама. Мамочка?..»
«Заткнись, мелкий крысёныш!» — шипит она и смотрит мне в глаза. Пристально. Не моргая.
Мне страшно. Её взгляд гипнотизирует, лишает воли. Чувствую, как тяжелеют руки и ноги, тело каменеет, а в горле застывает колючий ком. Плачу, слёзы текут из глаз, вот-вот начнётся истерика. Её губы кривятся, лицо искажает гримаса отвращения — она ненавидит, когда я плачу. Хватает за руку и тащит в ванную, как я не упираюсь — бесполезно, вталкивает внутрь. Не удержав равновесия, падаю, лицом встречаясь с твёрдым эмалированным бортиком раковины. Голова трещит, а на белом кафеле остаются кровавые пятна. Она заходит следом, снова хватает, едва не выворачивая мне руку, поднимает на ноги и разворачивает к зеркалу. По шее за воротник футболки катятся тёплые капельки — лицо разбито, слёзы текут ручьем — мне больно и страшно. Она хватает меня за подбородок, заставляет смотреть на себя в зеркало, висящее над раковиной, от слёз и крови, застилающих глаза, я почти ничего не вижу, ничего, кроме её сурового лица и горящих злостью глаз.
«Посмотри на себя, грязный засранец!»
Треплет за подбородок, ещё сильнее пачкая воротник футболки, а потом вдруг отпускает и проходится ладонью по голове. Гладит, нежно ерошит волосы. От неожиданной ласки я замираю, перестаю хныкать и всхлипывать. Её пальцы в моей крови. Она смотрит на них, а потом снова мне в глаза, в глаза испуганного, сбитого с толку пятилетнего ребёнка и медленно проводит испачканными пальцами по моим губам. Облизывает свои, во взгляде такой голод, что мороз по коже. Наклоняетя и медленно вдыхает запах моей крови. Улыбается жутко, хищно, а потом отпускает. Выходит из ванной, выключает свет и запирает дверь на ключ. Я остаюсь в полной темноте, боюсь пошевелиться и продолжаю смотреть на себя в зеркало. Кровь всё ещё течёт, от её привкуса на губах и во рту начинает тошнить. Вдохнуть страшно…
Осознание реальности приходит внезапно и резко. Подскакиваю на кровати, вцепляясь пальцами в тонкое одеяло. Сердце колотится так, что, кажется, сейчас разобьёт грудную клетку, размозжит по ней лёгкие, а потом разорвётся на куски. Глубокий вдох и такой же медленный выдох. Откидываюсь на подушку и боюсь снова закрыть глаза даже на секунду, чтобы моргнуть. Страшно. Словно я всё ещё там, в тёмной и душной ванной, запертый. В слезах и крови.
Безжалостная сука выпустила меня только утром. В то время я радовался, что она запирает меня именно в ванной — не приходилось ходить под себя и можно было попить воды из-под крана. Тогда мне это казалось великой милостью с её стороны. Позже, когда я вырос, то выломал чёртов замок из двери. С тех пор я никогда не запираю двери, особенно в ванную. Глупо, знаю, я давно не беспомощный ребёнок, но воспоминания о ночах, проведенных в темноте на холодном кафеле, до сих пор фантомом стоят за спиной.
Жарко. Выбираюсь из постели, расталкивая два тела по бокам. Медлю, прежде чем зайти в ванную — проклятый кошмар. Да к чёрту! В моей квартире кроме входной дверей нет, из прохода всегда видна спальня. Умываюсь и жадно хлебаю воду прямо из-под крана — сушит, так ужрался вчера. Поднимаю голову, ловлю своё отражение в небольшом зеркале над раковиной и замираю — лицо разглаживается, кожа бледнеет — её черты, те же скулы, нос и ярко-голубые глаза с жутковатым мерцанием. Вижу её. Она всё ещё стоит за моей спиной и смотрит на меня. Даже спустя столько лет…
Я помню, как её глаза потускнели, помню неподвижный мёртвый взгляд и алые разводы на бледной коже. Она мертва, но продолжает насмехаться надо мной. Оттуда, из зеркала.
«Ты сама виновата! Сама виновата, грёбаная сука! Ты меня вынудила!»
Отражение искажается, расползается мелкими трещинами, рушится — осколки зеркала звенят, осыпаются в раковину и на пол.
Прохладная вода немного помогает, расслабляет напряжённые мышцы и натянутые нервы. Усталость, словно вовсе не спал. Не вытираясь, вылезаю из душа, стараясь не наступить на осколки разбитого зеркала, вода стекает с волос по обнажённой груди и спине. Приятно холодит кожу. Сейчас бы лечь спать, но для начала неплохо бы вытряхнуть всех шлюх из постели.
Где-то в комнате вибрирует мобильный. Чёрт, я должен был появиться в студии ещё час назад, уже представляю, как Хинато будет выносить мой и без того полумёртвый мозг. Мне нужна кровь. Прямо сейчас. На кровати возятся и сопят две блондинки — куклы с идеальными лицами и фигурой. И такие же идеально тупые. Облизываю губы — кушать подано…
— Какого хрена ты разлёгся здесь?! Сколько можно?! Ты говорил, что я никогда не смогу от тебя избавиться! Так…
Злишься? Люблю твою злость и твою нежность, твою отвагу и смелость. Ты — лучшее, что случилось в моей жизни. Мой светлый мальчик.
Некоторые моменты жизни просто невозможно стереть из памяти. Они ложатся клеймом, выжигают изнутри и въедаются болью, которая с годами становится размытой, но так и остается неотъемлемой частью тебя самого. Однажды столкнувшись с чем-то безумным, совершенно неподвластным и мерзким, навсегда запоминаешь отголосок тех эмоций, потому что сука-память бережно хранит тот момент, когда жизнь сталкивает с чем-то, чему невозможно сопротивляться. В одно мгновение перестаешь ощущать себя собой. Просто сгораешь, теряя связь со своим сознанием, растворяясь в страхе и чувстве безысходности, но не можешь остановиться.
Она кричит. Вопит истошно и противно, как свинья. Глаза лезут из орбит, язык в распахнутом рту выгибается горбом, а я крепче сжимаю пальцы на её шее. Краем затуманенного злостью и странным животным голодом сознания я понимаю, что передо мной женщина, давшая мне жизнь, но мне плевать. Я вижу перед собой коварную змею, ядовитую тварь при каждом удобном случае готовую укусить побольнее.
Не получится больше! Я устал бояться тебя, грёбаная сука! Теперь я сильнее. Сильнее, слышишь, ты, мерзкая тварь! Слишком долго ты травила меня своим ядом!
Она хрипит и почти перестаёт дёргаться, скрюченные онемевшие пальцы отпускают мои запястья, оставляя на коже глубокие царапины. За бешеным адреналином я не чувствую боли, почти не слышу её воплей, зато отчётливо слышу каждый удар её замедляющегося пульса. Медленней. Медленней… Сожму пальцы крепче, и остановится.
Рот наполняется слюной, а тело — предвкушением. Запах пота и скорой смерти забивает лёгкие, вдыхаю глубже — мне нравится. Я, уже не я, будто хищник, поймавший свою жертву, она дёргается и тихо шипит, а зверь рычит, облизывается, скалит зубы. Предвкушает кровь. Вкусно… В глазах алое марево, тону в нём, словно в трясине. Глубже и глубже, пока не накрывает абсолютная тьма.
Не знаю сколько прошло времени. Кажется, отключился. Не помню ничего. Словно затмение. После её воплей тишина настолько безмолвная и жуткая. Промозглая. Мёртвая. Она всё ещё передо мной. Голубые глаза, потускневшие, застывшие, смотрят на меня пустым мёртвым взглядом. До мурашек пробивает. Передо мной — её тело. С разорванной глоткой. Кровь повсюду. На простынях, на подушке. На её белокурых волосах. На моих руках. На коже. Так много. Лицо стягивает противная запёкшаяся корочка. На губах и во рту остался её вкус. Отвратительный привкус мертвечины.
Дёрнувшись назад, я резко вскакиваю на ноги и врезаюсь в прикроватную тумбочку, умудрившись опрокинуть стоящую на ней лампу. Голову ведёт, всё вокруг двигается, вертится в разухабистой пляске: мебель, невесть откуда взявшиеся огни и тени, красные кляксы, её мёртвое тело на кровати.
Спотыкаясь бегу в ванную, едва успеваю, прежде чем всё содержимое моего желудка выходит наружу. Рвёт долго с болью и кровью. Премерзкое ощущение. Добираюсь до раковины и умываю лицо, полощу рот, подставляю всю голову под холодную струю, ледяная вода стекает по шее, немного охлаждая раскалённую, словно лава, кожу. Теперь руки — дрожат — смываю снова и снова, намыливаю и смываю, алая вода утекает в водосток, постепенно превращаясь в прозрачную. Внимательно разглядываю ладони, лицо — не осталось ли чего.
Холодная вода немного приводит в порядок мысли. Зато отражение совсем не радует. Губы красные и опухшие, их я тоже тёр с мылом. Лицо бледное. Глаза… Обдолбанные. Как будто из зеркала на меня смотрит какой-то сумасшедший. Словно кто-то другой — моё лицо, те же черты и в то же время — незнакомец. Двойник — внешность одна, но два совершенно разных взгляда. Он смотрит на меня, в полутьме глаза неестественно блестят, отливают алым, и улыбается так жутко, что мурашками царапает кожу. Смаргиваю, трясу головой в надежде вернуться в реальность — этого не может быть, это мне просто кажется, это не я.
Тишина пугает, давит мерзким ощущением обречённости и полнейшего одиночества.
«Жалкий…» — звучит её голос.
Оглядываюсь, но за спиной никого, только коридор с распахнутой в комнату дверью, через проём видна часть кровати и съехавшая с края рука — тонкие пальцы обтянутые бледной кожей с запекшейся кровью под ногтями. Чёрт! Запястья исполосованы её ногтями, кровоточат немного.
«Думал избавиться от меня так просто?!»
Снова в зеркало. Вглядываясь в полумрак за спиной. И сердце в очередной раз замирает. Она стоит позади. Не рядом, а намного ближе. Вплотную. Дышит в затылок.
«Никогда от меня не избавишься!»
Она улыбается шире, скалится, как в конец обезумевший маньяк, и хохочет. Так громко, что уши закладывает.
— Я так по тебе скучаю…
Я тоже, малыш. Я тоже.
— Что ты сделал? — шёпотом спрашивает он, а я едва ли дышу, хотя прекрасно знал, что он спросит. Но вспоминать всё равно так мерзко. И больно.
«Давай, давай расскажи ему! Расскажи в красках, как ты меня убил! Как выпил мою кровь! Пусть он возненавидит тебя!»
Внутри всё сжимается от вновь нахлынувшей боли, её слова ядом разливаются по венам, напоминая, кто я. Столько лет… А она всё ещё со мной, всё ещё стоит за моим плечом и нашёптывает на ухо:
«Ты никому не нужен! Никто никогда тебя не примет! Никто и никогда по собственной воле не протянет руку такому мерзкому выродку, как ты!»
«Кто ты для него? Ну?! Сожитель? Друг? Любовник? Кто?»
«Все его чувства — пшик! Обман! Кровавое наваждение!»
«Ты никто! Ты для него никто. Он особенный. А ты — нет. Просто ещё один — никто. Ты же всегда знал, правда? Поэтому привязал его к себе. И поэтому же убегаешь. Поэтому окружаешь себя дорогими, красивыми игрушками. Ты боишься! До смерти боишься остаться один. Наедине со мной!»
— Вернись ко мне? Я тебя жду…