Монета вероятностей

Легенда забыта старинная та, Ведь страшный урок забывают всегда. Любовь несовместное соединяет, Любовь открывает любые врата. Последнее испытание

      Детям не так уж важно, где проходят их первые игры. Особенно если рядом нет более состоятельных родственников, с которыми можно себя сравнить, — а уж в Надоре любое сравнение было не только невозможным, но ещё и заведомо предосудительным. Особенно с того момента, как глава семейства ушёл в историю вслед за Святым Аланом, приблизившись к нему настолько, насколько это позволяла неофициальная канонизация.       «Молитесь, и вы будете спасены», — так говорила Мирабелла Окделл своим детям. Но всё-таки они оставались детьми; несмотря на не столь уж малый возраст, гораздо больше, чем их столичные сверстники. Потому что Надор был твёрд и незыблем, как вулкан за пару десятков лет до извержения, надёжно храня иллюзии в сердцах своих обитателей.       Но дети всегда остаются детьми. Им не свойственно называть свою жизнь в чём-либо нехорошей, тем более, когда не с чем её сравнить. И даже потом, много лет спустя, когда она будет входить в дом Первого маршала Талига, уверенная, что станет его женой, — даже тогда Айрис Окделл будет помнить что-то хорошее о своём детстве: ярких бабочек, перепархивающих с цветка на цветок, прогулки по узеньким горным тропам в компании смеющегося брата. И ещё — старую няньку Рису, большую мастерицу рассказывать странные истории, как будто пришедшие из прошлого круга.       — Хочу гулять! — Айри упрямо топнула ножкой по холодному каменному полу и грозно сложила ручки на груди. На няню это не произвело совершенно никакого впечатления.       — Маленькая госпожа забывает, что ещё три дня назад её лихорадило, а на улице стоит разгар зимы. Нет, сегодня точно никаких прогулок.       — Риса, но так не честно! — в огромных серых глазёнках горит совершенно искреннее возмущение. — В обеденном зале тоже холодно, очень, но мы ведь собираемся там аж три раза в день!       — Холод в зале и холод на улице — это две совершенно разные вещи, Айрис, — хмурится Риса, на самом деле, не такая уж и старая, лишь чуть за пятьдесят лет. — Не спорь, пожалуйста, я всё равно не поддамся ни на какие уговоры.       А что тут ещё ответишь? Ей и самой не нравятся посиделки, ежедневно устраиваемые Мирабеллой в честь покойного мужа. Блюсти память умерших — это, конечно, хорошо, но не тогда, когда от этого страдают ещё живые.       Большой зал выстужен холодными ветрами, и даже вздумай кто разжечь все камины в замке, потратив на это остаток сбережений, — теплее бы не стало. Слишком много места, слишком высоко вздымается потолок в сердце снежной бури. Дейдри ещё слишком мала, и поэтому она не может присутствовать на подобных мероприятиях, но болезненная, по-жеребячьи тоненькая Айри уже достаточно выросла, чтобы сидеть рядом с матерью, и ей нельзя даже накинуть шерстяную шаль, потому что это может быть сочтено проявлением неуважения.       Риса не может ничего изменить. В некотором смысле она тоже несёт на себе бремя самоотречения, как и её госпожа Мирабелла, но самоотречение несколько другого рода: не имея семьи и собственных детей, она посвящает себя чужим. Без остатка отдаёт — от тёплых морщинистых рук до прекрасных историй, какие не сможет рассказать никто другой.       Культ жизни — против культа смерти, безмолвная война за юные сердца под каменным куполом полуразрушенного древнего замка.       Риса мягко улыбается, заглядывая в обиженное личико Айри, и солнечно улыбается ей; от тусклых глаз разбегаются к вискам лучики-морщинки.       — Давай я расскажу тебе какую-нибудь историю?       — Правда? А можно новую? — обида девочки почти мгновенно сменяется щенячьим восторгом. — Пожалуйста! Твои истории самые лучшие, самые!       — Действительно? — улыбка Рисы не становится строже. — Только если ты пообещаешь помириться с братом. Он очень тебя любит и вовсе не хотел обижать.       — Ну… Ладно, — хмурится Айри. В общем, она давно уже простила брата, неудачно вытряхнувшего из книжки засушенную ею веточку клевера, простила — как прощала всегда. С детской непосредственностью. — А про что будет твоя история на этот раз?       — Знаешь, мне кажется, что ты уже достаточно взрослая и умеешь хранить секреты. Я расскажу тебе одну очень старую легенду…       Восторженно топая маленькими каблучками, Айри почти вприпрыжку несётся вслед за Рисой. Тайны! Вот Ричард обзавидуется! Ей не известно, что няня сама придумывает каждую из рассказанных легенд, вне зависимости от их кажущейся важности. И, конечно, эти легенды — любая из них — гораздо интереснее, чем жизнеописания святых, которые непременно заканчиваются чьей-то мучительной смертью.       Добрая нянька Риса рассказывает сказку для чуть подросшей девочки, на ходу придумывая сюжетные ходы.       Много-много лет назад жила юная девушка. Она была так хороша собой, что все неженатые дворяне королевства хотели взять её замуж и предлагали её семье богатое приданое. Говорят, даже какой-то пастух решился пригнать всю отару овец, что у него была, и отдал её за одну лишь возможность играть на свирели под окнами красавицы. Он играл — а она слушала, больше похожая на прекрасное видение или лесного духа, чем на реального человека, и от её взгляда музыка выходила всё более совершенной.       Будь у них чуть больше времени, наверное, пастух и красавица могли бы полюбить друг друга так сильно, что она бы решилась сбежать с ним вместе, как это бывает в других историях. Но её отец считал простолюдина недостойной партией. И поэтому, когда девушке исполнилось девятнадцать лет, он нашёл ей куда лучшего мужа: это был герцог, живший далеко на юге. Он был богат, хотя уже не слишком молод, около сорока, — и по-настоящему красив, так, как бывают только южане, с бездонными чёрными глазами и белозубой улыбкой.       Наверное, не будь простого пастушка, девушка могла бы смириться со своей судьбой и даже была бы счастлива. Герцог не был плохим человеком, и он действительно полюбил её, как только увидел. Но тоненький голос свирели под окном, певший всё чище день ото дня, пленил сердце юной красавицы куда надёжнее, чем богатство или внешняя красота.       Она пробовала поговорить с отцом, но он остался непреклонен. И тогда ей осталось последнее средство, очень опасное…       — Какое, какое средство? — Айри возбуждённо ёрзает, неспособная усидеть на одном месте. — И что же с герцогом? Неужели девушка не могла поговорить с ним?       — Видишь ли, маленькая госпожа, — вздыхает Риса, — может, герцог бы и отменил свадьбу, если бы она попросила. В конце концов, как я и сказала, он был хорошим человеком. Но тогда отец нашёл бы другого мужа, быть может, гораздо худшего. Что до средства… Слушай дальше.       Одной тёмной ночью, когда все уже спали, и даже пастушок больше не играл свою мелодию под её окном, девушка тайком выбралась из замка и отправилась в безлюдное поле. Ходили слухи, что ровно на четыре минуты после полуночи там появлялась избушка очень старой и очень умной ведьмы, к которой иногда обращались за помощью те, кому больше ничто не могло помочь. У ведьмы, впрочем, было своеобразное чувство юмора: если она считала, что просьба не стоит её внимания, то «помогала» так, что лучше бы человеку и дальше жить со своими проблемами.       Ровно в полночь девушка постучала в дверь ведьминой избушки, собираясь поведать ей свою историю. «Я не люблю герцога, — хотела сказать она, — хотя он хороший человек и заслуживает любви. Я не люблю и пастушка, который играет на свирели под моим окном каждую ночь, я даже никогда не говорила с ним, — зато я люблю его музыку. Больше жизни».       Но ведьма и так уже всё знала, потому что она владела самыми страшными тайнами магии. Стоило девушке открыть дверь в избушку, как у неё в ладони вдруг появилась монета. Не такая, какие в ходу сейчас, но вполне обычная для того времени.       «Что будет — и что могло бы быть, — так сказала ведьма. — Ты должна хорошо подумать о том, чего хочешь, и что любишь, а затем подбросить монету. Только помни, что её сила действует всего один раз, она угаснет, как только ты выпустишь монету из своей тоненькой ручки».       До самого рассвета бродила девушка по опустевшему полю, раздумывая, а потом вдруг звонко рассмеялась и, сложив обе руки лодочкой, подкинула монету в воздух, навстречу первым солнечным лучам. И растворилась вместе с ними, как будто и не появлялась никогда на белом свете.       Она стала найери, первая среди них запела — и научила других. Ты же знаешь, как поют эти духи, — в их песнях целый мир от порога до горизонта.       — Вот только одну вещь ведьма девушке не рассказала. В конце концов, чувство юмора у неё было, как я уже сказала, странное, — Риса заговорщицки улыбается, следя за сменой эмоций на лице своей подопечной. Интерес, удивление, восторг.       — И что же это?       — То, что монета возвращает себе силу, когда её подбирает следующий человек. Конечно, если просто положить её или отдать, не сосредотачиваясь на желании, действие магии рассеивается, и сбывается не совсем то, чего хотелось. Поэтому многие её владельцы потом удивлялись — как же их угораздило что-то сделать. А теперь, — Риса переходит на шёпот, — я хочу кое-что тебе подарить, — она протягивает раскрытую ладонь.       Айри восторженно приоткрывает рот, уставившись на маленький медный кругляш перед собой. Монетка мелкая, но очевидно старая, — как она вспомнит много лет спустя, явно гальтарского периода. Пожалуй, даже раннегальтарского. Но сейчас это настоящее чудо, уместившееся в ладони старой няни с её чудесными легендами.       Айри протягивает руку и берёт монету своими тонкими бледными пальчиками, осязает кожей прохладный металл. Сердце колотится, как бешеное: чего я хочу больше всего на свете? Свадьбы с прекрасным и добрым герцогом, который любил бы меня, а я — его, или танцев под луной, вместе с найери, или…       Тяжёлая дверь комнаты открывается с резким грохотом, в неё врывается ледяной порыв ветра, разом пробирающий до костей. На пороге стоит Мирабелла, и она страшна: глаза мечут молнии, по-птичьи тонкие руки трясутся от сдерживаемого гнева, из идеального пучка выбилась тусклая прядь.       — Что здесь происходит?! Риса, как ты смеешь распространять ересь здесь, в доме Святого Алана и Эгмонта? Как ты смеешь учить ереси моих детей — или тебе недостаточно, что Создатель покарал тебя отсутствием собственных?       Айри вздрагивает всем телом, уставившись на мать широко распахнутыми глазами. Тяжёлая гальтарская монета выскальзывает из пальцев и летит на пол.