Попадание в цель

      Случалось ли вам когда-нибудь чувствовать себя не в своей тарелке? Словно вы пришелец с другой планеты, по ошибке оказавшийся среди людей и вынужденный притворяться одним из них? От неловкости хочется раствориться в воздухе или телепортироваться куда угодно, лишь бы вновь обрести душевный покой. Каждой клеточкой своего организма вы ощущаете свою неуместность и чужеродность. Вы пытаетесь принимать участие в общей беседе и следите за выражением лица, что дается с огромным трудом. А в голове набатом звучит только одно: "Что я здесь делаю?" Для меня это чувство давно стало привычным. Порой мне даже кажется, что оно превратилось в черту характера. Но раз в неделю, когда я особенно остро ощущаю себя инопланетянкой, меня мучает чувство вины за то, что не могу расслабиться даже в компании самых родных людей.       Но как еще может ощущать себя шестнадцатилетняя девчонка в видавших свои лучшие дни джинсовых шортах, застиранной футболке и дырявых кедах, находясь в музее? Ведь именно так я воспринимаю дом моих бабушки и дедушки. Этот старый особняк в стиле барокко с видом на озеро Мичиган вполне мог бы стать музеем. Построенный в конце девятнадцатого века, он сохранил память о нескольких поколениях семьи Прайор. Каждая его комната, начиная от гостиной первого этажа и заканчивая винным погребом, привела бы в дикий восторг любого искусствоведа. Хотя, пожалуй, впечатление несколько подпортили бы предметы современного технического прогресса. Но несмотря на это, каждое помещение особняка мгновенно переносит тебя в другую эпоху. В детстве я постоянно представляла, что в гостиную обязательно войдет горничная в старомодном черном платье с длинным белым фартуком и метелкой в руках, а за окном вот-вот проедет карета. Иногда мое воображение настолько разыгрывалось, что вместо моих стареньких платьев с чужого плеча я начинала представлять себя одетой в шикарные старомодные наряды, совсем как у моих прапрабабушек с черно-белых фотографий. Воображая себя важно дамой, я принимала, как мне казалось, изящные позы и томно вздыхала. Но стоило кому-нибудь со мной заговорить, как чары тут же развеивались.       Сейчас я стараюсь как можно более прямо сидеть в мягком бархатном кресле и аккуратно держу за ручку крошечную фарфоровую чашку с узором из синих листьев — кажется, она из сервиза, который в качестве приданого получила одна из моих предков, - и до смерти боюсь ее разбить, настолько хрупкой она кажется. А еще она, должно быть, очень дорогая, как и все остальное вокруг. Стены, отделанные панелями красного дерева, украшают картины кисти известных американских художников начала прошлого века, массивный темный камин с лепниной, доставленный по заказу из Европы первым владельцем особняка, антикварная мебель, старинные статуэтки - все буквально кричит о деньгах и о том, что мне здесь не место. Но вот уже два года каждое воскресенье с четырех до шести часов вечера я провожу здесь, в гостиной дом в Оля-Тауне, пью элитный китайский чай, набиваю живот крошечными пирожными и пытаюсь общаться с родственниками. Общение выходит из рук вон плохо. Я даю односложные ответы на вопросы о погоде и моем самочувствии. Затем спрашиваю бабушку и дедушку об их здоровье, а остальное время молча пялюсь на окружающих и прислушиваюсь к вялотекущей общей беседе.       Напротив меня на небольшом диванчике как обычно сидят, прислонившись друг к другу словно попугайчики-неразлучники, мои кузены-двойняшки — Сьюзан и Роберт Блэк. Они всего на год младше меня, но совсем не выглядят на свои пятнадцать лет — я дала бы им не больше двенадцати. Низенькие и пухленькие, с огромными голубыми глазами и облаком кудрей они всегда кажутся испуганными и по-детски наивными. Оба мало говорят и долго обдумывают каждое свое слово, будто находятся не в узком семейном кругу, а на научной конференции. Но, может быть, так и должны вести себя дети, у которых нет родителей? Что-то вроде последствий пережитой травмы?       Родители двойняшек моя тетя Оливия и ее муж Дэвид погибли пять лет назад — утонули во время прогулки на Яхте где-то в районе западного побережья. Я не очень хорошо помню подробности, зато прекрасно помню скандал, который разразился после их смерти. Мои родители тогда во что бы то ни стало решили добиться права опеки над бедными сиротами Сьюзан и Робертом. Они считали, что жизнь в семье с другими детьми поможет им прийти в себя и окажет благотворное влияние. В течение года мои мать и отец судились с бабушкой и дедушкой. И, конечно же, проиграли. Только безумный судья мог решить дело в пользу медсестры из государственной больницы и адвоката, который принципиально берет только дела pro bono*. Да и маловероятно, что дети успешного биржевого брокера и светской львицы, привыкшие с пеленок к самому лучшему, почувствовали бы себя комфортно в нашем убогом жилище. Поэтому Сьюзан и Роберт переехали в семейный особняк в Олд-Тауне, а нам с мои братом Калебом было запрещено общаться с родственниками отца.       И сейчас мы вроде как нарушаем правила, пользуясь тем, что родители находятся на собрании жителей нашего района и борются с угнетением простых бедных работяг. Сегодня за ужином мы с братом опять будем вынуждены выслушивать патетические речи папы и мамы, главных святых нашего рабочего квартала в Гарфилд-парке, главных защитников всех униженных, обиженных и обездоленных. Хорошо, что родители никогда не спрашивают нашего мнения, поэтому можно будет отключить сознание и подумать о чем-нибудь приятном. Например, о том куске атласа цвета электрик, который я видела по дороге сюда в одной из витрин.       — Беатрис. — Я вздрагиваю, когда бабушка обращается ко мне. Так происходит каждый раз, когда она произносит мое имя. Родители и брат зовут меня Трис, а вслед за ними и все наши знакомые. Когда я была маленькой, мама решила, что Беатрис слишком серьезное имя для такой крошечной девочки, и сократила его до Трис. Не могу сказать, нравится мне это сокращение или нет, но я к нему привыкла. И совсем не ощущаю себя Беатрис. Беатрис — это имя для красивой и яркой девушки, а это определенно не я. Поэтому каждый раз, когда меня называют полным именем, я вздрагиваю, чувствуя себя самозванкой.       — Да, бабушка? — Я перевожу свой взгляд на женщину, в царственной позе восседающую в высоком кресле слева от меня. Мэри-Энн Прайор уже за шестьдесят, но выглядит она намного младше. Как всегда стройная, элегантная, с идеальной прической и безупречным макияжем, она похожая на актрису эпохи немого кино. Такая же красивая и холодная. Дедушка Френсис, который, если судить по фотографиям, в молодости тоже был довольно хорош собой, сейчас сильно проигрывает супруге внешне. Вот он честно выглядит на свои шестьдесят восемь: абсолютно седой, с круглой лысиной на макушке, отечным лицом и толстым уютным брюшком.       — Беатрис, дорогая, ты уже знаешь, в какой школе будешь учиться? — Бабушка ласково улыбается и с интересом вглядывается в мое лицо. Ну хоть кому-то действительно интересно, что происходит в моей жизни.       — Я проиграла лотереи во все школы**. — Пожимаю плечами, будто меня это совсем не заботит. — Меня внесли в лист ожидания, а пока придется побыть на домашнем обучении.       Как же отстойно быть бедным. Если у тебя нет денег или выдающихся талантов, приходится полагаться на удачу, чтобы попасть в приличное учебное заведение. А мне обычно не слишком везет. Мою старую школу признали находящейся в аварийном состоянии и закрыли. Не известно, как скоро удастся добиться финансирования для ремонта и как долго этот ремонт будут делать. Эта школа была полным отстоем, но там я по крайней могла получить хоть какое-то образование, а теперь просто зависла в воздухе. Везунчик Калеб умудрился получить бесплатное место в крутой частной школе в Вест Луп благодаря своему баскетбольному таланту еще несколько лет назад. Сьюзан и Роберт учатся в закрытом пансионе, ужасно дорогом и пафосном, носят красивую темно-зеленую форму и приезжают домой только на выходные. А я — жалкая неудачница из закрывшейся школы для будущих наркоманов и проституток.       — Милая, это неприемлемо. — Бабушка поджимает губы и хмурится. — Тебе осталось всего два года до выпуска. О каком колледже может идти речь, если ты будешь на домашнем обучении?       Я снова пожимаю плечами. Колледж всегда был для меня маловероятной перспективой, а сейчас вообще нет никаких перспектив. Я всегда отлично училась, поэтому уверена, что и самостоятельно смогу освоить оставшуюся программу. Но этого мало. Колледжи хотят видеть в своих рядах выдающихся личностей: спортсменов, общественных активистов, одаренных исследователей. Никому не нужен книжный червь-ботан, умеющий неплохо шить и вязать.       — Может быть, еще не поздно подать заявление в хорошую частную школу? — спрашивает дедушка. — До начала учебного года осталась всего неделя, но звонкая монета может решить дело в твою пользу.       — Нет, родители ни за что не поверят, что меня зачислили на бюджет. — Я мотаю головой, охваченная ужасом. Родители никогда не согласятся, чтобы бабушка и дедушка оплачивали мое обучение. Они скорее предпочтут видеть меня необразованной, чем позволят «беспринципным сибаритам» испортить меня большими деньгами и завлечь в свой мир праздности и разврата. Если бы мама и папа знали, что мы каждую неделю навещаем бабушку и дедушку, они бы устроили нам с Калебом ужасный скандал, по сравнению с которым конец света покажется занятным происшествием.       — Но ты должна учиться! — Бабушка в отчаянии прижимает руки к груди. — Надо же что-то делать!       Наверное, надо. Но я ума не приложу, что.       — Трис может учиться в моей школе, — неожиданно говорит Калеб. И я во все глаза смотрю на него. Обычно брату нет до меня дела. Даже когда мы ходили в одну школу, он делал вид, что не имеет ко мне никакого отношения, а когда он стал баскетбольной звездой школы School For Future&Sports, то совсем перестал обращать на меня внимание. Все наше общение ограничивается семейными трапезами и воскресными посещениями бабушки с дедушкой. Просто не верится, что сам Калеб Прайор допустил мысль о том, что его сестра может учиться с ним в одной школе.       — Но это же спортивная школа! — Я ерзаю в своем кресле, вдруг ставшем таким неуютным. — Они точно не предложат мне полное обеспечение.       — Родственники учеников, которые получают стипендию, могут учиться за половину стоимости, — Калеб небрежно пожимает плечами. — Ты должна будешь вступить в пару спортивных клубов. Ты неплохо играешь в шахматы и можешь бежать кросс. Этого хватит. Если бабушка с дедушкой согласятся оплатить всю сумму за год вперед, тебя без проблем зачислят. А родителям можно сказать, что ты будешь учиться бесплатно. Они все равно не станут проверять.       Это правда. Родители смирились с тем, что их сын учится среди детей сливок общества только потому, что он учится бесплатно и это позволит ему получить баскетбольную стипендию в колледже. Но за все три года, что Калеб провел в School For Future&Sports, родители ни разу там не побывали. И брата это полностью устраивает. Он еще больше, чем я, тяготится нашей нищетой и мечтает выбиться в люди. Именно он нашел способ возобновить наши отношения с бабушкой и дедушкой. И я подозреваю, что дело тут вовсе не в родственных чувствах.       После заявления Калеба всех присутствующих захватила жажда деятельности. Дедушка с бабушкой тут же связались с представителями школы, чтобы решить все прямо сегодня. Удивительно, как громкая фамилия может заставить людей выйти на работу в воскресенье. Калеб тут же составил расписания наших отъездов в школу и возвращений. А Сьюзан вдруг потащила меня в свою спальню, чтобы снабдить меня приличным гардеробом. Через час я была официально зачислена в School For Future&Sports, а в багажнике машины Калеба лежало несколько пакетов, набитых старыми шмотками моей кузины.       По дороге домой брат придумал идеальный план, как провести родителей. О моем зачислении было решено рассказать только во вторник, чтобы все выглядело правдоподобно. А одежда Сьюзан будет появляться в квартире постепенно, будто бы купленная в секонд хенде. Также Калеб обещал договориться с бабушкой и дедушкой о небольшом содержании для меня, чтобы я смогла оплачивать школьные обеды и покупать учебники.       За ужином от волнения мне кусок в горло не лез. Мне казалось, что у меня на лбу написано все, о чем я сейчас думаю и родители вот-вот устроят мне разнос. Или папа вдруг спустится на улицу к машине, откроет багажник и увидит одежду. От нервного напряжения я чуть не упала в обморок. Калеб же вел себя как ни в чем не бывало: с аппетитом ел и делал вид, что внимательно слушает родителей. Он всегда был лучшим лжецом, чем я.       Когда я оказалась в своей комнате, то еще долго не могла заснуть. Меня охватило такое чувство эйфории, что, казалось, я сейчас раздуюсь от счастья. Будто меня заполняет яркий и теплый свет, способный осветить и согреть все на многие мили вокруг. Давно не испытывающая ничего подобного, я была уверена, что это и есть такое долгожданное начало новой, настоящей, яркой жизни. И у меня появился шанс ее получить.