Осколки чувств

      С неба, словно плотные волны даммаку, летели мелкие капли, тяжёлой завесой отгораживая жителей особняка от остального мира, что сейчас утопал в этой полупрозрачной дымке дождя. В ясные дни отсюда можно было легко увидеть массивную громаду Ёкайской горы, поросшую у подножия соснами, сквозь которые где-то вилась дорожка к храму Мория и к поселениям тенгу, а выше заканчивающуюся белоснежной шапкой, словно короной, сверкающей по вечерам в солнечных лучах. На горизонте едва заметной синей каймой тянулось кольцо других гор, опоясывающих Генсокё, по которым пролегал барьер Хакурей. Если посмотреть в окна, выходящие из особняка на запад, то можно было бы заметить серебристую гладь реки Сандзу, а из восточного крыла можно было различить Магический лес, а чуть сбоку — розово-красные и жёлтые пятна, пожалуй, самых красивых, но и самых опасных мест в Генсокё: Муэндзуки и полей Солнечного сада Юки. Совсем рядом, буквально в нескольких минутах пути, за кронами деревьев, что росли за стеной особняка, располагалось Туманное озеро, с которого тянуло приятной прохладой, такой желанной в жаркий летний день, и по берегам которого всегда кипела жизнь: нескончаемые игры беззаботных фей, копошения юккурей и прочей лесной живности, пение птиц. Но сейчас…       Сейчас весь этот мир был скрыт пеленой дождя, и казалось, будто за стенами особняка нет ничего, кроме этой непроглядной серости, будто весь мир оканчивается там, и этот шум бесчисленных капель — единственный звук, наполняющий пространство на миллионы кэн вокруг.       Яблони в саду, что раскинулся за перилами балкона, уже давно отцвели, и сейчас тревожно и будто озабоченно шелестели листьями, которые то и дело задевали капли дождя, укрывшего своим покрывалом Генсокё. Где-то там, среди цветочных клумб, шевелилась фигура в зелёном дождевом плаще: то была, конечно же, Мейлин, которую Сакуя выгнала перекапывать землю для посадки цветов. Разумеется, у этой безответственной китаянки была возможность сделать это до того, как зарядил дождь, но она, как водится, бездарно проспала это время у ворот, и теперь ей приходится за это расплачиваться. Впрочем, как говорит Сакуя — Мейлин же ёкай, простудиться ей не грозит, а клумбы перекопать в любом случае надо. Ведь недавно Сакуе довелось раздобыть несколько ящиков цветочной рассады от самой Юки в благодарность за какую-то помощь с её цветочными полями, и сейчас эти цветы ждали своего часа в холле на первом этаже особняка, где уже собрались любопытные феи, которых, разумеется, главная горничная и хранительница этого особняка вместе с окружающим его садом непременно привлечёт к работам по их посадке. А сама Сакуя сейчас ждала тут, молча и с невозмутимым и совершенно независимым видом стоя у стола, и в её взгляде ничто не выдавало какого-либо интереса к происходящему — хотя, без сомнения, Ремилия прекрасно видела: та делает всё это не просто потому, что ей так хочется, а потому что она чувствует себя ответственной за всех, кто живёт в особняке, и в особенности за неё, Ремилию. Это было видно во всём: в том, как она, сначала строго отчитав провинившуюся Мейлин, всё же потом заботливо накинула плащ с капюшоном на её плечи, отправляя ту копать клумбы под дождём; как она таскала ящики со своими феями-помощницами; как она спокойно и, казалось, безразлично рассказывала своей госпоже о том, где она хочет посадить эти цветы — хотя Ремилия легко видела сквозь эту маску, которую Сакуя носила в её присутствии, что ей движет только одно желание: сделать так, чтобы её госпожа была рада и увидеть на её лице довольную улыбку.       — Миледи, чай почти остыл. Я схожу за новым, — Сакуя достала из кармашка часы.       — Не надо, — остановила её Ремилия движением руки.       Служанка удивлённо моргнула, на какое-то мгновение потеряв свой обычный независимый вид, но тут же вновь собралась и ответила:       — Как скажете, миледи.       Несколько мгновений Ремилия сидела, чувствуя на себе выжидающий взгляд Сакуи — та терпела любые её капризы, и если бы сейчас Ремилия открыла рот, Сакуя бы тотчас понеслась исполнять любое её поручение — каким бы странным оно ни было.       — Этот чай приятен даже холодным, не говоря уже о том, что за эти пять минут он едва успел остыть, — Ремилия задумчиво покачала в руке чашку.       — За семь минут восемнадцать секунд, миледи, если быть точным, — невозмутимо поправила её Сакуя.       — Пусть. Не буду спорить с твоим чувством времени, — Ремилия нахмуренно сдвинула брови, делая вид, что завидует Сакуе — хотя они обе прекрасно понимали, что она так показывает скорее восхищение способностями своей горничной, нежели обижается на них.       — Если что, то пока ты свободна, Сакуя. Если у тебя есть какие-то личные дела, то… Я просто посижу здесь.       — Пока их нет, миледи. Через двадцать пять минут я иду готовить обед, а потом, если кончится дождь, и если у вас не будет поручений ко мне, мы займёмся цветами.       — Хорошо. Тогда…       Ремилия знала, что сейчас Сакуя спросит, хочет ли её госпожа побыть в одиночестве, или хочет, чтобы её служанка составила ей компанию; поэтому Ремилия предусмотрительно показала ей на второй стул, что стоял у столика. Сакуя, разумеется, поняла этот жест и, невозмутимо пожав плечами, села рядом — ни капли не растеряв своей собранности: изящно сложив руки на коленях и выпрямив спину, она устроилась на сиденье, устремив ожидающий взгляд на свою госпожу. Та направила взгляд в сад, задумчиво пошевелив крыльями.       — А может, дождь и не кончится, — меланхолично произнесла Ремилия, и будто спохватившись, внезапно поняв, что это звучит как-то слишком зловеще, запнулась и быстро поправила себя: — То есть, я имею в виду, что он может не кончиться к вечеру.       Сакуя едва заметно, уголком губ, улыбнулась: ей определённо нравились такие случайные перемены в поведении госпожи. Ремилия почти всегда носила свою маску аристократки, к которой успела привыкнуть за эти столетия, и иногда это было просто невыносимо. Но случалось иногда, что она внезапно ловила себя на мысли, что сделала что-то неподобающее или сказала не то, что было нужно — и именно в эти краткие моменты она начинала вести себя естественно. Да, это выглядело иногда странно, но Сакуя всегда понимала, что чувствует госпожа в эти моменты, да и сама Ремилия знала, что только с Сакуей она может себе позволить в эти мгновения быть простой девятилетней девочкой, а не госпожой Ремилией Скарлет из древнего дворянского рода Валахии, прожившей на свете пять веков.       — Если вы переживаете по этому поводу, миледи, то можно попросить Пачули-сан разогнать тучи. Если она сегодня в форме, то как минимум ясный вечер в окрестностях особняка нам обеспечен.       — Я? Переживаю? — Ремилия пожала плечами и, поднеся чашку к губам, медленно сделала пару глотков чая — внимательно наблюдая за сидящей рядом Сакуей. Та не подавала виду: казалось, ей было совершенно всё равно, переживает Ремилия или нет.       Сакуя молчала, и стук чашки, которую Ремилия поставила на стол, одиноко повис в тишине — если не считать монотонного шуршания дождя за перилами балкона.       — Если что, то мне даже так нравится. По крайней мере, ни ты, ни я не должны будем утруждать себя этим сегодня. Времени ещё много, а цветы можно посадить и завтра с утра. В конце концов, ночью любоваться ими будет слишком темно даже для меня… Я, конечно, понимаю, что тебе не терпится порадовать меня ими, — Ремилия посмотрела на служанку и заметила, как та отвела глаза; разумеется, эта догадка была абсолютно точной, — но я подожду. За эти сотни лет я научилась ждать. И более того — я научилась радоваться тому, что меня окружает. В том числе и этому дождю…       Нельзя сказать, чтобы Ремилия любила дождь. В конце концов, вампиры не переносят ни дождя, ни яркого солнца, и меньше всего сейчас ей хотелось бы оказаться там, в саду или за стенами особняка: от одной подобной мысли пробирала дрожь. Однако Ремилии нравилось в такие моменты вот так сидеть здесь, под навесом на этом небольшом балкончике и вести глубокомысленные разговоры с Сакуей, глядя на мир, на то, как преображается он, застигнутый стихией: будь то проливной дождь с грозой, будь то палящее июльское солнце, будь то ураган, что на время превращает окрестности в беспорядочный поток из летящих по воздуху листьев, веточек, а порой — и неудачливых фей, что не успели спрятаться в свои привычные жилища, будь то обильный зимний снегопад, после которого жителям деревни приходится откапывать свои дома, а дороги на время теряются под снежным покрывалом — и жизнь в Генсокё останавливается на несколько дней…       Ремилии нравилось наблюдать за миром и наслаждаться его красотой.       Было время, когда она пыталась перекраивать мир на свой лад. Она защищала себя и тех, кто был ей дорог, отстаивала свои права на спокойную жизнь — так, как могла. Она охотилась за тем, что должно было принадлежать ей — и стремилась стать лучше. Она распоряжалась судьбами тех, кто окружал её, меняя их так, как она считала нужным — и если бы не она, то были бы сейчас рядом с ней Пачули, Мейлин и Сакуя? Она пыталась добиться успеха для себя, пусть и за счёт других — но…       Но та девчушка в красно-белом одеянии со смешным бантом на голове в тот судьбоносный день доказала ей, что такой мир, какой он есть — тоже прекрасен, и прекрасен как раз тем, что в нём не всё идёт так, как хочется.       И с тех пор Ремилии захотелось беречь этот мир и принимать его во всём его величии и одновременно несовершенстве — даже если для этого приходилось ввязываться во что-то серьёзное, например, устроить войну с жителями Луны или наоборот, отправиться на вызволение этой Луны из плена беглецов оттуда.       Ремилия, наконец, поняла, что этот мир — её дом, и им стоит дорожить.       Она и дорожила им. Ей хотелось остановить и сохранить для себя каждое мгновение, которое она проживает здесь, в Генсокё. У Ремилии впереди был бесконечный отрезок времени — разумеется, если вдруг ей не получится слишком сильно разозлить Рейму, чтобы та её экстерминировала, или не доведётся попасть в какую-нибудь глобальную передрягу с нападением на Генсокё какой-нибудь ужасной силы, или ещё что-нибудь такое. Но, несмотря на бесконечное будущее, она чувствовала, что каждый момент настоящего — всё равно бесценен, невзирая на то, сколько таких моментов у неё будет впереди. Сакуя умела останавливать время; но и Ремилии хотелось в некотором роде научиться этому, пусть и не в настолько прямом смысле. Просто почувствовать красоту одного мгновения. Каждого мгновения…       Ремилии, наверное, надоели ненужные изменения.       …За несколько часов дождь так и не кончился. Серо-оранжевая пелена вечернего неба сменилась плотной ночной чернотой, сквозь которую не мог пробиться ни лунный, ни тем более звёздный свет; деревья в саду превратились в бесформенные силуэты и скрылись в непроглядной темноте, в которой, наверное, даже мелкие неразумные ёкаи, порождения ночного леса, чувствуют себя неуютно. В ленивой вязкости этой тёмной бездны даже шелест дождевых капель будто бы приглушился и слился в монотонный шорох, спокойный и убаюкивающий.       — Вам помочь, миледи?       — Нет, Сакуя, спасибо. Я ещё немного прогуляюсь и пойду спать. Ты можешь тоже идти. Спокойной ночи.       — Как скажете. Спокойной ночи, миледи, — кивнула она в ответ и направилась вдаль по коридору. Ремилия задумчиво посмотрела вслед своей служанке, разглядывая то, как колышется бант, завязанный сзади на поясе её платья, как её косички, раскачивающиеся из стороны в сторону, отбрасывают пляшущие тени в неровном свете магических свечей, освещающих своды потолка, как ровно, словно стрелка секундомера, её каблуки отмеряют шаг за шагом по каменному полу и их стук разносится по опустевшему коридору. Ремилия закрыла глаза, и будто подумав о чём-то неприятном, тут же открыла их вновь и встряхнула головой, силясь прогнать нежеланную мысль.       «За эти сотни лет я научилась ждать. И более того — я научилась радоваться тому, что меня окружает», — повторила про себя Ремилия. — «И — тем, кто меня окружает…»       Шаги Сакуи уже растворились в глубине особняка, и только дождь по-прежнему едва слышно шуршал за окнами. Последние из фей-горничных пролетали по особняку, гася свечи, и окно за окном особняк погружался в темноту. А Ремилия всё стояла у высокой застеклённой арки, будто пытаясь рассмотреть что-то там, в глубине спустившейся на Генсокё ночи. Время от времени она вздрагивала, как от случайного дуновения влажного и неприятно холодного ветерка оттуда, и прижимала к себе крылья, будто пытаясь завернуться в них и защититься от него — даже несмотря на то, что она, как вампир, совершенно не чувствовала холода. И в темноте, в которую погрузился особняк, не было заметно, как, словно роса прохладным вечером, в уголках её глаз собрались непонятно откуда взявшиеся, будто бы дождевые, капли…       «…Но не научилась прощаться».       Каждый раз, когда Ремилия смотрела вслед уходящей Сакуе, она думала об этом.       Ведь когда-то непременно наступит тот день, когда она точно так же пожелает ей спокойной ночи, точно так же увидит её спину, удаляющуюся в глубины особняка, точно так же сдержит себя в глупой, бессмысленной, импульсивной, отчаянно сумасшедшей попытке протянуть руку, остановить Сакую, ещё хоть на минуту, на секунду, на мгновение — и точно так же потом, подумав: «Ну что за глупость!» — спокойно пойдёт спать…       Пойдёт спать, так и не узнав, что видит её в последний раз.