Осколки чувств

      Иногда…       Иногда я оглядываюсь назад.       Зачем я это делаю?       Бесчисленные года, сотни, тысячи лет — я уже и не помню всего, что происходило с той стороны барьера, разделяющего прошлое и будущее.       Протянутая в бесконечность стрела времени — того времени, которое родилось вместе с этим миром и, вечно, покуда он существует, будет стремиться дальше и дальше.       Мгновение, которое называется «сейчас» — лишь маленькая точка, с безумной скоростью несущаяся вдаль по этой дороге, которой не видно ни начала, ни конца. Не успеешь подумать — и вот то, что было «сейчас», уже в прошлом, как и бесчисленное множество таких же, но других «сейчас».       Людям хорошо: для них вся жизнь — такое вот мгновение; они появляются здесь и впитывают в себя настроения своей эпохи лишь для того, чтобы несколько десятилетий спустя исчезнуть. Те, кто давным-давно проливал кровь своих врагов на просторах Белерианда или Нуменора; те, кто почитал богиню Дану или Артемиду, Изиду или Аматерасу, Астарту или вообще какую-нибудь Хоро, очутившуюся на самом деле обычной баке-оками; те, кто наносил ведомые только ему знаки на длинные папирусные свитки, чтобы потом тысячелетия спустя его потомки расшифровывали их; те, кто познавал тайны природы в алхимических лабораториях, вычислительных центрах и на ускорителях элементарных частиц; те, кто вот-вот — старт ныне строящегося «Энтерпрайза» должен состояться уже через несколько лет, — отправится на межзвёздных кораблях колонизировать Саракш, Талларн и Плюк, чтобы установить там общество благоденствия, которое люди назвали миром Полудня, а через несколько десятков тысяч лет погрузить всю освоенную часть Вселенной в кровопролитную войну; и даже те, кто будет на закате эпох тосковать о прежних временах, наблюдая с внутренней поверхности последних сфер Дайсона свои небольшие тёмно-красные светила, едва заметными точками повисшие в непроглядной темноте космоса, в котором уже давным-давно не осталось других звёзд — все они будут пленниками своих эпох.       Но только не мы, ёкаи.       Мы обречены с нашего рождения и до самого исчезновения, неважно, по какой причине — или кто нас экстерминирует, или просто все о нас забудут, — наблюдать всё это и приспосабливаться к каждому новому времени. Сотни, тысячи, миллионы лет — кто знает? Может, поэтому нам проще перестать спешить за вечно меняющимся Внешним миром и найти свой покой где-нибудь там, где пока ещё всё остаётся привычным для нас. Многие из моих первых соратников уплыли на заокраинный Запад. Многие заключены в плену культовых сооружений, и если о них кто и вспоминает, то лишь посетители этих мест. О некоторых вообще остались лишь смутные воспоминания в дебрях книг, которые всё равно почти никто не читает. И совсем немногие, вроде меня, укрылись в собственноручно созданных мирах…       Да, я говорю, например, о Генсокё.       К счастью, оно не поспевает за развитием Внешнего мира: здесь до сих пор в ходу достижения прошлых веков. От архитектуры и одежды, которые заставляют вспомнить о хэйанской Японии, и до голосовой мобильной связи и ракетной техники, что за барьером всего столетие назад были нормой, а ныне превратились в ужасающие анахронизмы. Когда-то я считала, что это плохо; и один раз даже мне показалось, что я должна сделать так, чтобы и на этой земле наступило то, что люди называют «светлым будущим», то самое, каким оно оказалось во Внешнем мире…       Но именно тогда она остановила меня.       И быть может, если бы ей это не удалось — то и не существовал бы сейчас этот уютный мир, в котором всё так же, как и столетие назад, сплетаются магия и техника, фантазия и реальность, естественное и сверхъестественное. Возможно, я бы собственными руками уничтожила бы его — а потом всю оставшуюся вечность винила бы себя за этот поступок.       Даже боги ошибаются — посмотрите хотя бы на Шинки, и на то, во что некогда превратился Макай. Даже такие сильные ёкаи, как я — тоже ошибаются. И кто знает, что было бы, если бы моя противница тогда не встала у меня на пути и не образумила меня?       Забавно, но люди могут сделать то, что даже нам, сверхъестественным существам, не под силу. Они способны придумывать и воплощать нечто новое — то, что потом долгое время будет неотъемлемой частью и их, и нашей жизни. И при этом они, если только сами не перейдут в сверхъестественную категорию, не могут победить одну простую проблему — проблему длительности своей жизни. Ту самую проблему, которая и превращает их существование всего в одно яркое, словно сияние активированной спелл-карты, мгновение в вечности.       Я пережила с десяток моих ближайших коллег среди людей, хакурейских жриц — до тех пор, пока последняя из них, Рика, наконец не смогла преодолеть эту границу и не стать самим хакурейским божеством, как некогда Санаэ, её коллега из храма Мория. Каждая из жриц, что заведовали храмом Хакурей, была по-своему интересна, каждая запомнилась чем-то своим…       Но почему-то меня теперь тянет только сюда.       Небольшая полянка на окраине разросшейся деревни людей. Каменные плиты, уложенные на землю, редкие деревья, склонившиеся над ними, тень и тишина: вокруг никого. Только я, мой зонтик и кусок чёрного гранита передо мной, на котором небрежно выгравировано имя предпоследней из этих жриц, предшественницы Рики.       Рейму Хакурей.       Не могу понять: я, свидетельница смертей сотен и тысяч людей, я, кто без жалости и сострадания отправляла многих из них в безнадёжные для них предприятия — и знала, чем это закончится, отчего-то уже несколько десятков лет не могу перестать вспоминать о ней.       Да, я не одна такая. Изредка я вижу здесь вампиршу из особняка на берегу Туманного озера, которая часами молча, закрыв глаза и сложив свои крылья, стоит на коленях перед могилой той, кому некогда довелось служить у неё главной горничной. Иногда я замечаю здесь и Алису, волшебницу из Магического леса: она приходит к тому большому дереву, в которое не без помощи Юки за эти несколько десятилетий превратилось древко метлы, что должна была послужить импровизированным памятником её подруге, обнимает его и, скребя пальцами по его коре, трясётся в беззвучных рыданиях. И ведь сколько лет уже прошло, а мы всё не можем забыть об этих троих…       Ведь они изменили нас, они изменили само Генсокё — несмотря на то, что мы, ёкаи, населяющие его, гораздо меньше подвержены изменениям, чем люди.       И наверное, нет смысла говорить, что эти трое были близкими подругами.       Рейму, Сакуя и Мариса.       Да, пожалуй, это были те времена, когда люди совместно с нами творили историю Генсокё. Кто-то назвал это время эпохой сильных людей, и, ёкай побери, — забавно, что даже это ругательство я переняла у Рейму, хоть из моих уст оно звучит глупо, — оно действительно было такой эпохой. Кто из людей, скажите, сейчас способен бросить вызов какому-нибудь сильному ёкаю вроде меня? А Рейму, Мариса и Сакуя решали инциденты легко и быстро, несмотря на то, что не шли ни в какое сравнение по своим магическим способностям с нынешними главами основных здешних храмов, богинями Рикой и Санаэ. Впечатляющее даже меня упорство, стремление достигать цели любой ценой и чёткое понимание того, что такое честь и долг, желание сделать Генсокё лучше, сделать его таким, каким они его видели — этого было у них не отнять.       И вышло так, что они видели всё правильно. В конце концов, правила спелл-карт, придуманные Рейму более столетия назад, до сих пор являются основой жизни в Генсокё; именно поэтому здесь ёкаи почти не враждуют с людьми, а люди почти не боятся ёкаев. То, что веками считалось незыблемым, смогла изменить она — и, пожалуй, принцип, предложенный ею, продержится не меньше. Да, Рика, её последовательница, смогла улучшить её систему — но только улучшить, а не заменить новой.       И пусть нынешнее Генсокё давно уже не напоминает то, которым оно было столетие назад. Индустриализация, случившаяся во внешней Японии в двадцатом веке, захватила и нас — в двадцать первом. Линии электропередач и железные дороги — да, у нас по-прежнему нет автобусов, но мои поезда из забавных приёмов даммаку-состязаний превратились в удобное и относительно безопасное средство передвижения между деревней людей, храмами Хакурей и Мория, Кориндо и Туманным озером, и много чем ещё, — покрыли сетью Генсокё, долина капп превратилась в крупный промышленный центр, а неугомонная Канако стала их важным торговым представителем. Забавно смотреть на то, как меняется мир за какие-то десятилетия: не успеешь оглянуться, и вот уже деревня людей напоминает небольшой город, Пачули, редко выбиравшаяся из особняка Ремилии, становится видным учёным в нашем филиале НИИ чародейства и волшебства, а Юка, благодаря внезапно появившейся у неё приёмной дочери, превращается из абсолютного воплощения садизма в добрую и любящую мать.       Но все эти изменения закономерны, они происходят сами по себе, и их можно предугадать. То же, как поведут себя такие люди, вроде Рейму и её подруг, насколько большую судьбу они сыграют в Генсокё — этого не поймёшь, пока не увидишь собственными глазами.       Я всегда была рядом с Рейму — как и с любой другой хакурейской жрицей. Я помню, как она ещё ребёнком играла во дворе храма с Люмией, тогда ещё чрезвычайно опасной. Я помню, как она, когда её храм слегка повредили, ни минуты не колеблясь, бесстрашно отправилась искать виновника на просторах Ада и Макая. Я помню, как она, чтобы примирить нас с теми вампирами, которых я притащила в Генсокё, предложила идею спелл-карт — положив начало миру между людьми и ёкаями. Я помню, как она, не стесняясь брать всех желающих себе в напарницы, усмиряла непокорных ёкаев где угодно — от Мейкая до Луны, и не страшилась встретиться лицом к лицу ни с Юкой, ни с Окиной, ни даже со мной. Я помню, как она, узнав, что её обязанности перешли Рике, не сдержав чувств, счастливо расплакалась у меня на груди, а после открыла на краю деревни людей ту уютную закусочную, которая до сих пор носит её имя, хоть и заведует ей теперь её другая ученица, Мирай, коей она худо-бедно, но передала свои дела потом. Я помню, как она, готовая отправиться в Хиган — теперь уже навсегда, — лёжа в своей постели, смотрела на меня снизу вверх и не переставала всё так же издевательски шутить. Тогда я в первый раз не обиделась, когда она назвала меня старухой. Ведь говоря о том, что мы с ней обе старухи, она не могла не понимать: она позволяет мне почувствовать то же самое, что чувствует она, встать хоть на какой-то момент с ней рядом и забыть о том, что я — могущественный ёкай, которому подвластно в этом мире всё, у чего есть хоть какой-то намёк на границу, а она — всего лишь обычная жрица храма Хакурей, такая же, как и многие её предшественницы.       Иногда я оглядываюсь назад.       Нет, не так, я всегда смотрю в прошлое.       Само собой, передо мной бескрайнее будущее, но вряд ли в нём будет что-то столь интересное, а если и будет, то я об этом достоверно не узнаю, пока это будущее не наступит. И что толку тогда?       …И вот поэтому я здесь, стою, укрывшись зонтиком от едва заметно скользящего к горизонту по бескрайной синей глади неба солнца, и молча наблюдаю своё отражение в чёрном граните. И бывает, что когда я отвожу взгляд, мне на какой-то миг кажется, что я вновь вижу вместо своего отражения то увенчанное знакомым красным бантом лицо, что смотрит на меня как-то пренебрежительно и немного укоризненно…       Что ж, если за все эти бесконечные годы, что я существую в этом мире, Рейму была для меня лишь мгновением — это, без сомнения, было самое яркое мгновение.