На дно и ещё ниже

       Акутагава не обращал внимания на приветствовавших его коллег и знакомых. Не до них. Просто ни до кого не было дела. В кармане плаща покоилась кукольная рука, подрагивавшая, когда он спотыкался о неровности тротуара. Их он тоже не замечал. В голове образовался вакуум и осознание того, что он здорово рискует потерять Ацуши, давило на мозг. Идиот. Какой же он идиот. Жизнь много раз давала это понять. "Все мы идём на дно, Акутагава. Не опустись ещё ниже", -- шептала Фелисити, не отнимая ладоней от распухшего лица. Куда уж ниже? Что теперь делать? Поверит ли ему Ацуши? Разумеется, это не первая и не последняя их перепалка. На них строится не входящий в хронологические рамки период отношений. Но разве отдача не должна быть с двух сторон? Рюноскэ не знал ответа на этот вопрос. И ещё сотню подобных, всплывавших всю дорогу до дома, в какой-то момент начавшую напоминать крестный путь на Голгофу...        Стараясь не скрипеть дверью, он тенью вошёл в квартиру. Тихо. Есть время собраться с мыслями. -- Рюноскэ? Ты рано. Что теперь? Огрызаться, как он это умел, было бы на уровне святотатства. Ацуши не сказал ничего дурного. Как, в принципе, и обычно. "Спокойно. Не волнуйся. К чёрту гордость и эти треклятые замашки". Происходящее походило на дешёвый фарс. Акутагава являл собой нечто среднее между затравленным зверьком и огнестрельным оружием в полной боевой готовности. Ацуши не понимал ровным счётом ничего, не решаясь подойти к застывшему на месте Рюноскэ. -- Мне... Нам нужно поговорить. Займи Фелисити место Христа на Страшном суде, она разогнала бы всех заступников Акутагавы. И лишь один всенепременно пойдёт против Её чести, норовя спуститься в преисподнюю вместе с подсудимым. Следуя за Ацуши в спальню, Рюноскэ с трудом переставлял ноги. Чем тяжелее грех, тем сложнее зайти в храм. Когда-то в этой комнате.. Они оба слабо помнили, кто той ночью был рабом другого. Максимальная близость стирала границы между прошлым и настоящим. Отягощала новой ответственностью. Позволяла заявить свои права друг на друга. "Как раньше уже не будет", -- подумал Акутагава тогда. "Я так люблю его", -- напомнил себе Ацуши. И оба оказались правы. Рюноскэ опустился на застеленную атласным покрывалом кровать, не глядя на притихшего блондина. Нужно было что-то сказать. Что-то важное. Чего Ацу никогда не слышал. -- Мы можем поговорить об этом позже, если ты не совсем готов или... -- Иди ко мне. Акутагава протянул руки к своему... Он уже не знал, кто ему Ацуши. Не знал, может ли называть его своим. Ей-богу, парнишка закалялся сталью. Терпеливо принимать на себя все нападки Рюноскэ до него не смог никто. Все спасались бегством, оставляя сероглазого юношу наедине с собой и им же выхоженными демонами. Почему же осознание так сильно опоздало? Ацуши робко коснулся дрожащей руки Акутагавы. Есть контакт. Начало положено и права остановиться никто не давал. Осторожно, словно боясь поранить, Рюноскэ гладил драгоценные ладони. Так трепетно. Он и сам не заметил, как усадил Ацуши рядом с собой и неуверенно поцеловал в подбородок, щёку, а затем, не почувствовав протеста, приник к губам. И одному, и второму этого недоставало. Бог знает, что хотел передать Акутагава через этот жест. В каждом его движении скользило искреннее "прости", но этого мало. Не придумали ещё способа перекрыть всю ту боль, которую он причинял бедному Ацуши. Возможно, со временем ему это удастся, но сейчас он должен стараться изо всех сил. – Со мной сложно, правда? – Рюноскэ нехотя оторвался от губ Ацуши. – Правда, – эхом отозвался тот. – Почему ты позволяешь мне так с тобой обращаться? Ты хоть понимаешь, каким животным я себя чувствую? – Да. Разговор не клеился. Он был лишним. Вне зависимости от содержания, он мешал им реанимировать идущие под откос отношения. Возможно, Ацуши нарочно не стремился его поддержать, затыкая взволнованного Рюноскэ горячим поцелуем. Тот слегка опешил от такой прыткости, но быстро принял её как должное. Сегодня Ацу волен делать всё, что захочет. Перебравшись на бёдра Акутагавы, он с силой сжимал его щёки в своих ладонях. Становилось жарко и если блондина сейчас не успокоить, то одной разорванной в клочья рубашкой станет больше. Рюноскэ безумно нравилась эта перспектива, но прежде нужно было решить одну проблему. Не просто похоронить под грудами заново обретённых чувств, а вбить в её сердце самый острый осиновый кол, пресекая любую возможность вернуться на поверхность.