На дно и ещё ниже

      Леди, Я отчётливо помню, как Вы однажды поведали мне увлекательнейшую историю о куртуазной литературе и культе Дамы сердца у рыцарей. Вам никогда не приходилось чувствовать себя отчаянным ребёнком, что в полночь склоняется над колодцем с целью схватить собственное отражение, но в результате падает навстречу погибели?       Будучи юной цветущей нимфой, она притягивала взгляды мужчин всех возрастов. Плиссированные юбки, белоснежные ленты в затейливых причёсках, ветхий тёмный храм, строгое морщинистое лицо матери, скрытое за вуалью, скучные розовые кусты вокруг фамильного дома, затяжные осени и душераздирающая тишина ночей – всё это всплывало в памяти Флисс сразу за словом "детство". Ввиду мессы утро воскресенья начиналось для неё намного раньше, чем для сверстников. В школе малышку считали чопорной, заносчивой девчонкой, но это совсем не так. Фелисити, правда, не могла протестовать из-за собственной скромности. Матушка, к которой дочь обращалась на «вы», негодовала при виде случайно выбившихся из косы прядок волос или развязавшегося на лакированных ботиночках шнурка, поэтому привычка смотреться во все отражающие поверхности сохранилась на последующую жизнь. В постель не позже десяти вечера, кофе не пить, с незнакомцами не разговаривать и никогда ни к кому не привязываться. Он появился в её окружении внезапно. Увидев со вкусом одетого мужчину в прихожей своего дома, тринадцатилетняя Флисс едва не задохнулась от смущения. Со дня смерти отца матушка даже не здоровалась с представителями противоположного пола – и вдруг сама открыла дверь одному из них. Заметив девочку на лестнице, матушка с гордостью произнесла: «Господин Расселл, это моя дочь Фелисити. Дорогая, Жан Расселл, наш новый сосед». Флисс не шевелилась. Странное чувство внутри не позволяло ни вдохнуть, ни выдохнуть, а пульс набрал рекордную частоту. Мне всегда было интересно, где же Вы прячете свои крылья... Жан оказался отцом братьев-близнецов и примерным мужем. Скрываясь за розовыми кустами, Флисс завороженно наблюдала, как его супруга расчёсывает длинные волосы цвета потемневшего золота, сидя в тени яблони. Вскоре слышался скрип деревянных ступенек, ведущих в сад – и девочка спешила исчезнуть, крадучись вдоль забора. «Если Жан увидит, я умру от стыда,» – раз за разом проносилось в голове юной шпионки, но прекратить она не могла. Зелёные глаза господина Расселла мерещились ей везде и всюду, а Всевышний обязательно простит ей это лёгкое, как она считала, баловство. ... стук каблуков я слышу каждый день, но только Вы умели заколачивать ими секунды... Расселл подарил ей туфли. Высокий каблук-шпилька восхищал и пугал одновременно. Обувь пришлась по размеру, но Флисс до сих пор запрещалось даже говорить о подобной. Матушка всерьез считала, что её дочь опорочит пара туфель даже на минимальном каблуке. Поэтому бедняжка обреченно любовалась обновкой, желая, чтобы они приросли к её ногам. – Возьми меня под руку. Пришлось собраться с силами. На прошлой неделе, когда Жан впервые поцеловал костяшки пальцев Фелисити, согласно вечной английской традиции, она еле дождалась вечера, чтобы стянуть перчатку и проверить, не осталось ли ожога. Любой контакт с Жаном был прекрасен и волнителен. Флисс не могла объяснить себе причину. Несмело взявшись за локоть Расселла, она сделала первые шаги. Идея нарочно случайно упасть и обязательно угодить в его объятия не давала девочке покоя. Жан бережно вёл её по коридору своего дома. Госпожа Расселл уехала погостить к свекрови вместе с детьми, но даже в её присутствии никто не смог бы погасить разгорающееся пламя. Фелисити, Ваше имя похоже на свист ветра осенней ночью. Он хотел, чтобы она была свободна. Она желала свободы им обоим. Той ночью он просто увёз её из дома. «Ты больше никому ничего не должна, – радостно напомнил Жан, следя за дорóгой, – на заднем сидении лежит кейс. В нём много денег, тебе хватит на жизнь. На некоторое время уж точно». В аэропорту их ждали. – Доброй ночи, господин Расселл. – Доставьте мою спутницу в Йокогаму. Вот точный адрес, – Жан обнял Флисс так, как обнимают в последний раз. – Я буду писать тебе письма. Не отвечай на них, иначе может случиться непоправимое. Не плачь... Я люблю тебя. Сухие губы Расселла впитали горькие слёзы его уходящего солнца. Последние три года Флисс не получала от него писем. Он подписывался «Человек без лица, возраста и будущего». Все его весточки девушка хранила как святые реликвии, а поняв, что ждать бесполезно, перевязала стопку лентой, которую когда-то давно сняла с коробки из-под тех самых туфель, подводя черту под этой недолгой историей длиною в семь болезненно коротких лет. Если сначала свобода включала в себя ношение обуви на каблуках, литры кофе и отсутствие отбоя в десять вечера, то возможность находиться за тысячи километров от ненавистной Англии казалась высшей её формой. «Жан, – Флисс изо всех сил надеялась, что её мысли долетят до Расселла, – все мы будем от чего-то зависеть. А свободу обретём только когда на нас опустятся два метра сырой земли».