***
Никогда ещё Арсений не думал, что будет так рваться спать с Шастуном. И ещё никогда ему не было так обидно из-за того, что Антон его в комнату не пускал. — Ну что ты так смотришь? Тебе нельзя пока со мной спать, я могу во сне сделать тебе больно. Да и с конусом ты куда собрался ложиться? На меня, что ли? Ну Граф, иди поспи с Веней. Вы же гомокоты, у вас всё замурчательно. Давай. Брысь! — и самым наглым образом закрыл дверь прямо перед мордой. Не желающий мириться с таким форменным свинством Арс мяукнул. Пошкрябал дверь, но Шаст оставался неумолим. У него камень вместо сердца, не иначе! Окончательно раздосадованный тем, что опять придётся полночи слушать рассуждения Серого о том, как можно стать человеком без Хранителя и как исхитриться взять ипотеку. Вообще, армян был прав: работу можно найти и в интернете, там никто не знает, что ты кот. Нет графика и являться постоянно в офис тоже не надо. Благослови Луна фриланс! Но где взять всё необходимое для работы, они пока не придумали. Да и жить надо где-то. Пока самым разумным были варианты вернуться в Организацию или рассказать Оксане о том, что Веня, он как бы и не Веня вовсе. И Граф туда же. Но Арс был ещё слишком мал, чтобы в человеческой форме иметь возможность работать, а Серый просто тянул кота за маракасы, за чаем рассуждая обо всём этом и глядя на то, как Арсений давится сигаретным дымом. Подростку втемяшилось в голову, что страдающие от неразделённой любви обязательно должны курить сигареты. Чем он и занимался. Да так активно, что швы разошлись — Арс закашлялся. В ту ночь Шастун с матами отвёз его в ветеринарку, где парня успокоили, сказав, что на коте заживает всё как на собаке, и, перевязав, отпустили обоих домой. Но конус снять пока не позволили. С этим пыточным устройством из-за слишком осторожного Антона и пофигистично настроенного из-за приезда Кати Поза, Арс проходил весь ноябрь. Он уже был готов убивать, потому что фотографий в инстаграме с тем, как он не может помыться, залезть куда-то или просто лечь удобно, было уже столько, что хватило бы на пару аккаунтов, а Шастун всё продолжал глумиться. Но день Х всё-таки настал, и штуковину сняли. Арс расфыркался и решительно не хотел продолжать осмотр, ложась на стол. Он и так знал, что с ним всё в порядке, а делать что-то ради изверга, подвергшего его всем мыслимым и немыслимым мукам, он не собирался, растекаясь пушистой лужей по столу ветеринара. Кот бы и на пол сполз, но у стола были ограничители, через которые пришлось бы перелезать, и весь эффект был бы испорчен безвозвратно. Наконец, с охренительно тяжёлой переноской — Арсений подрос и набрал вес за полный безделья месяц — Антон отнёс кота в машину и помчался домой. Его выздоровление было решено отметить. У Попова закрались сомнения, что этим ребятам лишь бы повод придумать. Он уныло смотрел, как Поз шутит с Окс, как Шаст курит у окна и широко улыбается. Разговоры об его якобы огромной любви с Веней, плавно перешли к темам учёбы и отношений. И тут на арену вышел Дима с какой-то уморительной историей о Кате. Арс не выдержал. Он развернулся и тихонько слился, оставляя людей на кухне. Серый, естественно, потащился следом. Они улёглись на кровати Шаста и, перемуркиваясь, заснули. Разбудило Арса то, что Серого у него из-под бока забирают. Он тут же раскрыл глаза и, недовольно топорща усы, уставился на Оксану. Но девушка была неумолима. Она поцеловала Арса между ушей, погрузив на секунду в облако сладковатого запаха духов, и, отстранившись, решительно потащила тяжёленного, как слон, Сергея в коридор.***
В этот раз Арсений всё предусмотрел. Ну, почти всё. У Антона было не так-то много вещей, которые оказались бы в пору Арсению. Но ему удалось найти очень неплохие джинсы с рваными коленями, которые Шаст носил, наверное, лет десять назад, футболку с ярким принтом и даже застиранную до бледно-голубого цвета толстовку. Последняя была старой и большой, и Антон не раз говорил, что её пора пустить на тряпки, но каждый раз вспоминал, что у них швабра с отжимом, и откладывал бесполезную вещь в шкаф. Арсений даже знал, где лежит комплект ключей от квартиры, сделанный для Кати. И был совершенно уверен, что не потеряет их. В конце концов, сейчас он пойдёт человеком. Всё было рассчитано и спланировано. За окном огромными хлопьями валил декабрьский снег, даря городу радостно-новогоднее настроение, парни спали, а полностью одетый Арс, натянув на ноги старые кеды Позова, окинул взглядом своё отражение в зеркале, сжал в кулаке ключи и решительно шагнул из квартиры. Топать по холодрыге в кедах было не особенно здорово. Об этом он догадывался, однако брать зимнюю обувь, как и куртку, было бы странно. Если парни заметят пропажу, он потом вовек не сможет объясниться. Только если правду рассказать. А правду рассказывать желания не было никакого. Потому что выглядела она максимально некрасиво: "Дима, Антон, привет, я оборотень и зовут меня Арсений, а ещё, Дим, сюрприз, ты мой Хранитель. Это что-то вроде такого человека, который моего зверя внутреннего…". Арс почувствовал, как мир уходит из под ног, мысль оборвалась, а инстинкты подвели, и он феерично грохнулся на колени, руками ухватившись за чьи-то кстати подвернувшиеся ноги. — Извините! — достаточно громко вскрикнул Арсений, и звук его голоса вспугнутой птицей пролетел над набережной. На узком тротуаре, он бы не разошёлся с этим мужчиной в любом случае. И кто только делает такие узкие набережные? Как совершать вечерний променад, если двоим не разойтись? — Ничего, — раздалось в ответ, и тут же за локоть его схватили, с силой дёрнув вверх, фактически ставя на ноги. Арсений похолодел. Только вот проблем ему и не хватало. — Ты не ушибся? — мужчина смотрел внимательно, гипнотизируя взглядом карих глаз. Арс смог только отрицательно помотать головой. Горло будто сжало что-то, он не мог даже вдохнуть, ошалело пялясь на случайного прохожего, всё не выпускающего его локоть из хватки. — Куда ты идёшь так поздно? — поинтересовался доставучий мужик. Насколько Попову было известно, человек обычно занят решением своих каких-то проблем и в чужие не суётся. Этот же тип, похоже, оказался каким-то выдающимся. — Домой иду. У друга засиделся, — как ни в чём не бывало, Арсений посмотрел на дядьку, надеясь, что голос не дрогнул. Врать он не любил, а ещё сильнее он ненавидел импровизировать. Потому что нередко получалось из рук вон плохо. — Поздно уже, — решил сыграть в Капитана Очевидность мужчина. Он облизнул тонкие губы и улыбнулся, отчего от глаз лучиками разошлись морщинки. — Ты один совсем. Давай я тебя провожу. Где живёшь? Вот тут Арсений похолодел повторно. Он в шоке выдал первое, что пришло в голову, — адрес Шастуна. И ладно бы ещё адрес Организации. Или домашний Якова Адамовича, ведь знал же их. Оксаны, на худой конец! Нет, сердце ёкнуло, и он как на духу выдал самый отстойный вариант. Мужик же, стянув с себя куртку, и оказавшись тощим, но милым, накинул её на плечи Попова. — Так потеплее будет. Идём. Охреневший от таких поворотов Арсений послушно потопал в сторону дома. Вырываться и бежать казалось ему хоть и логичным, но не слишком желаемым. Сейчас зайдёт в квартиру, посидит немного и опять пойдёт по делам. Раз уж этому так припёрло поиграть в Дон Кихота. — Меня зовут Павел, а тебя? — Арсений, — буркнул Арс. — Ты очень легко одет. Как же мама тебя отпустила? — продолжал допрос и введение в шоковый транс Попова представившийся Павлом. — У меня нет мамы. Брат только, — ошалело врал Арсений, уже всерьёз думая как бы рвануть. Но тут его за ладонь взял Паша, будто прочитавший его мысли, и улыбнулся, показав на светофор, — красный. — И ты живёшь с братом? У вас папа есть? «Это что за допрос?!» — подумал Арс, но решил, что проще будет ответить. — Нет у нас папы. Только я и брат. Он учится, я тоже. Только он на десять лет меня старше, — загорелся зелёный, и этот тощий Павел повёл Арсения через дорогу, аккуратно придерживая за руку, чтобы он не навернулся в той каше, в которую на дорожной полосе превратился снег. — Понятно. А я вот один живу. Только мои родители остались в Пензе, а я приехал сюда учиться, да так и остался. В этом году у меня выпускной девятый класс. Кто-то из ребят останется доучиваться, кто-то уйдёт. А ты в каком классе, Арсений? Попов думал, что сильнее уже не охренеет. Оказалось, предела любопытству этого носатого мужика не было. — В седьмом, — пискнул Арс. — О, как интересно. И какой у тебя любимый предмет? — причём в голосе Павла было столько теплоты, что Попову поневоле казалось, что дядьке правда интересно. Он продолжал держать подростка за ледяные пальцы, согревая. И заодно не отпуская от себя. — Литература! — выпалил Попов, искренне надеясь, что интереса особого этот предмет не вызовет. Он понятия не имел, что проходят в седьмом классе, и как никогда был близок к провалу. — И что за произведение сейчас проходите? — интерес в голосе Павла был самым настоящим. Арсений мысленно отвесил себе подзатыльник и обречённо выдохнул: — Пушкина. — Любишь его произведения? — оживился Павел. — Я обожаю одно стихотворение. Сейчас тебе прочту, — и начал степенно, с выражением: — "Духовной жаждою томим, В пустыне мрачной я влачился, И шестикрылый серафим На перепутье мне явился. Перстами лёгкими как сон Моих зениц коснулся он: Отверзлись вещие зеницы, Как у испуганной орлицы. Моих ушей коснулся он, И их наполнил шум и звон: И внял я неба содроганье, И горний ангелов полёт, И гад морских подводный ход, И дольней лозы прозябанье. И он к устам моим приник, И вырвал грешный мой язык, И празднословный и лукавый, И жало мудрыя змеи В уста замершие мои Вложил десницею кровавой. И он мне грудь рассёк мечом, И сердце трепетное вынул, И угль, пылающий огнём, Во грудь отверстую водвинул. Как труп в пустыне я лежал, И бога глас ко мне воззвал: "Восстань, пророк, и виждь, и внемли, Исполнись волею моей И, обходя моря и земли, Глаголом жги сердца людей"".* — он закончил и помолчал: — Я учитель русского языка и литературы. Люблю поэзию. Даже сам пишу на досуге. Арс ошалело улыбнулся. Они уже зашли во двор, и ему отчаянно хотелось попрощаться с Павлом. Остановившись у входа в подъезд, Попов стянул с себя куртку и передал её мужчине. — Вот, возьмите. Спасибо, что проводили, я побежал, — он улыбнулся, махнул рукой на прощание и, приложив ключ, открыл дверь. Однако, она не закрылась. — Сейчас неспокойно, я тебя лучше на руки брату передам, — Павел зашёл следом. Даже так, ночью, в подъезде, он на педофила не смахивал, и Арсению пришлось вызвать лифт. Который, как на грех, починили, и сбросить с хвоста чересчур заботливого Пашу не представлялось возможным. Они молчали. Павел разглядывал лицо и одежду Арса, будто искал что-то знакомое. Арсений же счёл за благо пялиться в пол, строя из себя стесняшку. Его просто напрягало такое внимание к его скромной персоне. Наконец лифт тренькнул, сигнализируя, что они прибыли, и двери открылись. Арс прошёл к квартире и, встав у неё, посмотрел на Павла: — Спасибо, что проводили, я пойду… — договорить он не успел. Тощая рука уже надавила на кнопку звонка, и раздалась знакомая трель. Попов в который раз за вечер понял, что облажался. Вот если откроет Поз, они хотя бы похожи. А Шастун же светлый, они вообще разные. А если никто вообще не откроет? Что делать с этом случае с Пашей, Арс уже не знал. Его всерьёз подмывало наплести любые небылицы, лишь бы спровадить этого доброго самаритянина подальше. Но закон мирового свинства ещё ни разу не давал сбоев, и дверь распахнулась, являя миру помятого Шастуна в футболке и трениках. Он осмотрел компанию под дверью и, если бы не спал буквально полминуты назад, наверняка бы послал их обоих. Но реакция Антона подвела. Арсу хватило пары секунд, чтобы сориентироваться: — Привет, — Попов как-то виновато потупился, — я опять задержался. Прости, — он повис на шее нихрена не понимающего Антона, заставив его наклониться, и прошептал на ухо: — Я тебя очень прошу, соври, что ты мой брат. Пожалуйста, — он отпустил Шаста и, пройдя в коридор, разулся. — Встретил вашего брата на набережной, — между тем попытался объясниться Павел. — Меня, кстати, Павел Добровольский зовут, — он протянул руку. — Антон Шастун, — кивнул Шаст. — Чаю, может, попьёте? — Нет, извините, уже поздно. Рад, что всё хорошо, — мужчина кивнул и, бросив взгляд на Арса, пошёл прочь. А Шастун, закрыв дверь, повернулся к мальчишке. На лице у него было написано достаточно много, чтобы было из чего выбирать. — Кто ты, мать твою, такой?