Котецкие истории

Занавеска надулась парусом, выгнулась до треска в оконном проёме и чуть покачивалась от дыхания ветра. Кровать была пуста, на смятых простынях легко угадывался тощий силуэт, ещё недавно там лежавшего. Одеяло небрежно свисало с кровати, почему-то напоминая труп, брошенный убийцей. Бледное, с кровавым зевом пододеяльника, из которого, смявшись, выбивалась шерстяная суть. Эда в комнате совершенно очевидно не было. Мандарины, чёрт знает зачем купленные, показались ещё более нелепыми, чем минутой раньше, когда Яков Адамович, обнимая его, поморщился: у оборотней нюх чуть острее, чем у людей, и ни котам, ни собакам цитрусовые особенного удовольствия не доставляли. Но Арс решил, что этот атрибут посещения больного надо обязательно притащить. Почему-то о том, что они будут так же уместны, как грецкие орехи в черепно-лицевой хирургии, он не задумался. Послышался звук слива, и, ковыряясь пальцем в ухе, из туалета вышел Выграновский. Он выглядел ещё худее, чем раньше, и, увидев Арсения, резко опустил руку. На лице у него промелькнула улыбка, однако он сразу же сдвинул брови и насупился. Прошаркал босыми ногами до постели и, усевшись на неё, снизу вверх посмотрел на визитёра. — Пожрать припёр, я гляжу, — сегодня он растягивал слова, как будто подражал чьему-то говору. Арсений не знал никого в Организации, кто говорил бы так же. Возможно, Эд просто подчёркивал своё недовольство и статус самого Попова как попавшего в опалу плохого друга. Да, он приехал, когда всё уже закончилось, когда перелом, устроенный им же, зажил, но как можно было бросить Хранителя больным? Внутри что-то неприятно кольнуло. Хранитель и друг легли в метафорическом смысле на чаши весов, и Арс сделал свой выбор даже не думая. Многие оправдали бы его, и даже сам Анубис, родственник Эда между прочим, решил бы, что сердце кота весит меньше пёрышка, но потомку Бастет всё равно было не по себе. — Да, подумал, что тебе может быть полезно. Витамины там, все дела. — Арсений неуклюже поставил сетку с мандаринами на тумбу перед кроватью. Чёртовы фрукты, или что это вообще, раскатились внутри, легли некрасивой оранжевой кучей. — Я же не простужен, нахуя мне витамин С? — хохотнул пёс. А после встал порывисто, обнял одной рукой, прижал к себе крепко. Зарылся носом в макушку и шумно втянул воздух. Обнюхал ухо, шею, провёл тёплым носом по щеке, не оставив, впрочем, поцелуя, на который сонный после ночной смены Арс почему-то рассчитывал. В этот момент он почувствовал себя ужасно глупо, как Спящая красавица, оставленная принцем в башне почивать дальше. Скорее всего, густой запах Антона, его пота, сигарет и того, что делало его запах единственным, уникальным, отпугнуло Эда. Попов неуклюже отодвинулся, стараясь одновременно и не отпихнуть прилипшего к нему пса, и как-то уйти от прикосновений, но Выграновский нервным движением пресёк его текучий, кошачий манёвр, перехватил крепче и просто уткнулся носом в шею, шумно дыша. Он ничего не говорил, да это и не требовалось. Тоска, обида и непонимание и так читались довольно явственно во всём его поведении. — Как твоя лапа? Заживает нормально? — А чо ей будет? — Эд говорил чуть глухо, потому что ни в какую не желал отлипать от Арса. Наоборот, он подался назад, шлёпнулся на кровать и уронил Попова себе на колени. Сидеть на них было несколько неудобно, всё-таки Выграновский был очень тощим, но Арс присмирел, не хотел двигаться. Сейчас кошачья часть его сущности замерла, выжидая, когда можно будет сбежать от слишком тесных объятий. — Мне её первый раз сломали в два года. Ну в смысле в два месяца. Короче, — Эд говорил хрипло — явно недавно проснулся, и связки ещё не успели растянуться, издавали звуки как бы нехотя, — я тогда был пиздюком и навалять никому не мог. Скалился только и тявкал, а им нравилось. Он поцеловал Арсения в горячий висок и продолжил, прижавшись к нему щекой: — Мать продала меня заводчикам. Сказала, что я буду хорошим племенным жеребцом или что-то в таком духе, а они тока начинали и не спросили у ней даже документов. Думаю, их интересовала лёгкая нажива, полулегальное что-то, возможно. Я родился большим, крепким. В два месяца выглядел как трёхмесячный пёс, думаю, ты был таким же здоровым в детстве. Так и вот, они меня взяли, купировали хвост и уши, хотя было рановато, как по мне, и стали дрессировать. Я думал, шо када мне станет лет хотя бы восемь-девять, я их грохну. Перережу глотки или ещё шо придумаю. Тока этим и успокаивался, когда они меня били. Я, как ты понимаешь, не шибко легко поддавался дрессуре. Это я щас такой умный и рассказываю тебе про планы мести, тогда я тока плакал по ночам, свернувшись клубком, и трогал уши. Не знаю почему, но в человеческом теле они, хоть и болели, но не были особо повреждёнными. А потом я сбежал. Знаешь, как это бывает? Дверь открыта, ты оказываешься слишком близко, а потом уже кубарем катишься по ступенькам и счастливый вылетаешь во двор. Меня спасло то, что мы жили рядом с дорогой и кинувшийся за мной мужик не рискнул лезть на красный, а я знал, шо впереди ещё жизни, и эта была мне не так уж дорога. Потом, когда я ушел довольно далеко, стемнело. Так я стал бродячим. Весь день, пока всюду было много людей, я лежал под трубами, там было прохладно и довольно безопасно, а вечерами побирался. Самыми сучными были моменты, когда я перекидывался в ребёнка и не мог ничего с этим поделать. А ходить в два-три года не шибко-то удобно. Короче, так прошёл где-то месяц или больше, лето стало совсем жарким, и в один из таких дней, когда пить хотелось ужасно, я выполз из укрытия, чтобы найти лужу или ещё шо, думал, с ума сойду. Эд разговорился и теперь звучал уверенно. От его слов по спине пошли мурашки. Виском Арсений чувствовал, как мерно, даже лениво, бьётся жила на шее у добермана. — Ну, короче, там были дети, они гоняли мяч. Веришь, нет, я думал, шо детей, которые играют на улице, больше не существует. Куда там. Короче, пиздюки меня заметили, схватили и началось. Дай мне, нет, он мой, я его домой заберу и всяко такое. Мне было как-то ваще не до них, я вертелся, пару раз приложился жопой об землю, но они каждый раз меня ловили. Ну и, короче, я цапнул одного из них, и довольно сильно. Хули, зубы-то острые. Он завизжал и пнул меня. А потом они как с цепи сорвались, принялись меня пинать и бить, я рычал и тявкал, кусался, но бежать уже не думал. Почему-то решил, что это схватка и я из неё не выйду иначе, чем мертвым или победившим. Ну, короче, сломали они мне лапу, и пыл мой поостыл. Было больно, я завизжал, а им хоть бы что, стали пинать как раз по этой лапе. Знаешь, тот момент, когда перед глазами аж плывёт? Надеюсь, не знаешь. Ну и вот, я сам не знаю как, но рядом оказался Вийт. Это фамилия у Константина такая, если ты не знал. Ну он кинулся к ним, распинал пиздюков как сраный ниндзя и отбил меня. Потом приволок к себе домой. Мы много срались, я убегал несколько раз, и в итоге он уехал с незалежной в Питер. Хер знает почему, но вот я тут. Руку ты мне сломал в шестой раз. Lucky hand, как её называет Константин. Сраный полиглот, бесит меня. Эд замолчал, задрал голову к потолку и шумно выдохнул. Арсению этот жест был хорошо знаком: Выграновский любил курить вот так, патетически запрокинув голову и выдыхая белёсый дым в тёмный потолок чердачной пустоты. Сказать было нечего. Ещё раз извиняться казалось глупым и даже лишним, Эд уже сказал, что не сердится и в жизни у него бывали моменты похуже, что Арс зря припёр мандарины и вообще. — Может, поцелуемся? Ты же ни разу этого не делал. Дрочил хоть? — Доберман, как оказалось, уже опустил голову и теперь, склонив её набок, наблюдал за котом, поблёскивая глазами. Чуть приоткрытые губы сулили потрясающее удовольствие. Почему-то казалось, что сосаться вот с таким будет приятно до трясучки, но Арсений придерживался своей линии: никаких поцелуев не с Хранителем. — Нет, ты же знаешь, я не хочу. Выздоравливай. — Арсений поднялся и пошёл прочь. Пёс уже не держал его, и казалось, вообще ничего уже не держит. Он вяло попрощался с медсестрой, сидящей на входе в лазарет, и пошёл в парк. Прогуляться, посмотреть на голодных и тощих после зимы белок, подумать. Подумать было о чём. Месяцы шли, он рос и уже почти был совершеннолетним. Документы проблемой не станут, работу тоже можно найти, даже в той же Организации постоянно нужны руки, и там же могут научить всему, что потребуется. Ещё немного и он догонит по возрасту Антона, а они не приблизились к тому, чтобы раскрыть тайну личности Арсения ни на метр. Вернее, Попов как мог изворачивался, настаивал на встречах, предлагал и даже думал прийти под двери университета, чтобы «ой, Антон, а ты что, тут учишься, вот же неожиданность, а я мимо проходил, и смотри, как удачно совпало». Но что-то всякий раз останавливало. Не то здравый смысл, не то трусость. Об этом думать не хотелось, однако Попов совершенно точно трусил. Но он успокаивал себя тем, что, знай каждый, что перед ним любовь всей его жизни и, если обосрёшься, то другого такого уже не встретишь, любой бы очковал. Он поднял с земли еловую ветку, жёлтую и сухую, с пучком редких, ломких иголок, таких же жухлых, как вся она, повертел в руках. На пальцах осталась кора. Жизнь показалась до ужаса безрадостной. От морского ветра стало зябко. Он забрался тощими пальцами под толстовку, ухватил за талию и не желал теперь отпускать, как жадный до ласк опостылевший любовник. Почему-то в этом Арсений почувствовал отголоски прикосновений Эда и стало не по себе. Он провёл руками по бокам, прогоняя наваждение. *** Антон осунулся. Он похудел ещё сильнее, а кожа стала бледной и какой-то тонкой как будто. Сейчас, в редкое мгновение покоя, он лежал на спине, приоткрыв рот и мерно дыша. Одеяло, как обычно, ужом скрутилось вокруг него, змеилось по груди, путалось в длинных ногах и совсем не грело. Грели батареи и кошачий бок рядом, доверчиво прижатый к выпирающим рёбрам. Они, рёбра, не торчали так ещё какой-то месяц назад. Тот темп, в котором сейчас жил Шастун, казался Арсу совсем сумасшедшим. Он протянул мягкую лапу и заткнул обе ноздри человеку. Было в этой странной, почти садистской ласке что-то нежное. Кошачья часть прямо сейчас ликовала, слушая, как Антон начинает храпеть всё громче, дыша ртом. Наконец эта забава ему надоела, и человек перевернулся на бок, обнялся с одеялом и, сопя, продолжил спать. Стало скучно. Арс успел выспаться ещё днём, уверенный в том, что ночью придётся ударно работать, но мастер написал, что из-за какой-то аварии на путях грузы задержались и работы не будет день или два. Пришлось принять это как должное и теперь пялиться в потолок. Из соседней комнаты слышался тихий смех Кати и обрывки слов, которые говорил Дима. У них всё было хорошо. Поз становился по-настоящему невыносимым, стоило ему заболеть, но исправлялся и навёрстывал упущенное, как только поправлялся. Вот и сейчас они ворковали, как голуби, несмотря на то, что на часах уже было два часа ночи. Самое время для сна. Однако кого из влюблённых заботили такие мелочи, как время? Кот сполз на пол и уставился под кровать. Там, в недрах каркаса, прятался телефон. Единственный предмет, который невозможно было объяснить никак вообще. Те же ключи, сделанные Арсом, объяснялись легко — хозяева сделали да забыли, или кто ещё. А вот работающий телефон, пусть и с треснутым экраном, который оставлял микроскопические царапины на пальцах, — его объяснить было невозможно. Арсений нарочно сделал сложный графический ключ и поставил минималистичный арт на заставку, чтобы невозможно было ничего доказать, и всякий раз выходил из аккаунтов социальных сетей, но всё равно опасался. Заряженный телефон вызвал бы вопросы. Он потянулся, выгнулся от души, почти став пушистой баранкой, и неожиданно понял, что лежит в полнейшей тишине. Пока он гонял по черепу крамольные мысли о конспирации, Позовы договорились и легли спать. На ноги Арс поднялся уже в человеческом обличии. Он склонился, поцеловал Антона во влажный от пота лоб и пошёл на выход. Ночь темна, коротка и скоротечна. * — Знаешь, заебало. Заебало смотреть в твои честные глаза, на твои эти губы блядские и не мочь тебя ни поцеловать, ни обнять, ни, сука, услышать, что ты против. Ты же молчишь, блять, как мученик. Глаза свои прикрываешь, отворачиваешься, как будто я какой-то не такой, а сам всё понимаешь. Арс, хватит корчить из себя, сука, святого, ты нихуя не такой. И мне от твоей этой роли не легче. Если ты думаешь, что я как-то дохуя счастлив тем, что есть, то я нихуя не Ромео, мне этого мало! Эд ходил по комнате и размахивал руками. Растянутые рукава какой-то очередной его безразмерной, заношенной до дыр кофты при каждом энергичном движении взвивались в воздух как крылья большой птицы. Думать о движениях рук было куда приятнее, чем о движениях души. Попов не хотел кривить ею и врать себе или Выграновскому — он не любил Эда и не мог ему ответить. Но при этом он был достаточно привязан к псу, чтобы попускать очень многое, позволять то, чего бы не позволил никому. И делать вид, что поцелуи в шею, в лопатки, прикосновения сухих горячих губ к плечам — это так, дружеское. Что узкая ладонь на полувозбуждённом члене это тоже что-то оставленное в утренних сумерках. Что глаза пьяные, серые — это глаза друга, а не любовника. И сейчас, глядя на то, как пёс нервно мерил шагами комнату, было легко думать, что вот-вот Эд снова потухнет, как делал это сотни раз до, устало посмотрит, чуть приоткрыв губы, ухмыльнётся и подойдёт. Обнимет, прижмёт к себе, уткнётся лицом в шею — Арсений сильно вымахал в последнее время, почти достигнув максимальной отметки в росте — и фыркнет. Поцелует, оттолкнёт, потрёт почти лысую голову руками и закурит прямо тут, хотя тут и нельзя курить. Но Выграновского какие-то там нельзя редко останавливали. — Я как-то не думал, — промямлил Арс. Чему он так и не научился за свои жизни, так это держать удар в ссоре. Ему всегда было проще уступить, подвинуться, увидеть, как второй человек рад одержанной победе. Самому Попову от этого было ни холодно ни горячо, а другому приятно, так почему бы и нет. А сейчас Эду приятно сделать было невозможно. Ситуация становилась патовой и пугающей. В человеческом теле ему ужасно не хватало того опыта, который был у него в кошачьем, не хватало выдержки, и руки начали дрожать. Тон Выграновского, его резкие слова — всё это задевало, ранило. Он любил Эда глубоко, преданно, по-собачьи, если уж на то пошло, но не мог позволить себе всего того, чего от него ждал доберман. А ещё Арс подозревал, что вслед за телом пёс захочет и душу, что секс — просто переходный этап между его жадными желаниями. Что даже если один раз уступить, счастливым это не сделает никого. — Да ты ваще нихуя не думаешь, Арс! — распалялся Эд. Он дошёл до того истерического состояния, когда злость на всё побеждала. Когда голова выключалась окончательно и оставалось только орать и метаться по комнате в попытке унять внутреннюю боль. Терявший близких Арсений знал, что никакие крики боли не уймут, её притупит только время. Он смотрел на то, как продолжает стучать босыми пятками пёс и не сразу среагировал, когда Эд, подхватив ботинки и толстовку, вдруг рванул на выход. Какое-то время Попов бестолково пялился ему вслед, пытаясь осознать, почему пёс никак не поворачивается, не возвращается на свою эту странную эллиптическую орбиту, которая окружала Арса пусть и громким, но таким привычным присутствием. А когда до него дошло, что Выграновский просто ушёл, Арс рванул следом, но на пороге было пусто, а за воротами жизнь кипела, не обращая внимания на их небольшую драму. Лысой макушки нигде не было видно, фонари светили, выхватывая из тьмы редких прохожих и куски домов, но псом даже не пахло. Пришлось ни с чем топать домой. *** За окном шумел ветер. Мокрый снег или дождь со снегом, было не до конца понятно, метался там, за стеклом, в оголтелой какой-то пляске. По окну стекали жирные капли, приправленные кое-где прозрачным льдом. Кот внутри свернулся и тихонько мурчал, довольный тем, что удалось выпросить молока. Арсений же, как более мудрый, прислушивался к желудку. Пока всё было спокойно, но это спокойствие могло быть лишь затишьем перед бурей. Не со всякого молока случались казусы, но они случались и довольно фееричные, так что сейчас оборотень весь превратился во внимание и сосредоточенно выжидал. Желудок безмолвствовал. В животе не появлялось странных ощущений. Всё указывало на успешное завершение молочного приключения. Но ослабить внимание означало пропустить начало возможного катаклизма, так что Попов не двигался с места, надёжно прижимая филей к подоконнику. С их ссоры прошло чуть больше трёх дней, и Арсений немного нервничал. Он узнавал — Эд не появлялся в Организации, на чердаке им даже не пахло, и на сортировочную станцию он тоже не приходил. Яков заметил, что пёс может быть у кого-то из многочисленных знакомых, но спускать всё на тормозах тоже не стал — снарядил нескольких оборотней искать его. Они с собаками и оборотнями в животной ипостаси прочёсывали город и окрестности, но Выграновский словно провалился, никто не знал где он и что с ним. Ощущения в животе стали неприятными, появилось какое-то бурление, и, не видя смысла в промедлении, Арс сорвался с места. Врезался в Диму, вернее в его голень, и, отлетев, рванул со всех ног в сторону уборной. Сел, раскорячился, замер. Ничего не произошло. Вместо ожидаемой катастрофы живот булькнул и затих. А вот плохое предчувствие не затихало. Сейчас в квартире были только Позов и тишина, так что вполне можно было перекинуться и пойти дежурить на чердак, но что-то подсказывало Арсению, что это не имеет ни малейшего значения. Он не придёт. *** Антон поднялся. Бледный и взъерошенный, он напоминал воробья. Такого, который уже потрёпан жизнью, но всё ещё хорохорится, распускает перья, пытаясь казаться больше. С бешеным темпом работы Шаст стал совсем грустным и тихим. Он почти не смеялся, иногда выпивал бутылку-другую пива, тупо глядя в экран, где на зелёном поле крошечные человечки гоняли очень занимательный небольшой шарик. Арсений даже как-то попытался его поймать и, к своему ужасу, не обнаружил со стороны Антона никаких попыток этому препятствовать. Так что сейчас, лёжа в кровати и глядя на то, как Шастун одевается, Попов испытывал странные чувства. С одной стороны его хотелось уберечь, силой уложить на подушки, заставить выспаться, а после нормально поесть. Взять на работе тайм-аут или какой-то отпуск на время написания курсовой, что-то ещё сделать, чтобы стало лучше. Но вместо этого он лежал и пялился на то, как на тощей заднице болтаются трусы с Халком. Он сам подарил их не так уж давно, но Шаст умудрился с тех пор похудеть ещё сильнее. Казалось бы, куда дальше? Оказалось, что невозможного показателя просто не существует. Антон лениво запихнул себя в толстовку и вывалился из дома в май. Он был тёплым и солнечным, но по утрам ещё прохладным. Вообще май в Питере — это очень обманчивая штука, всегда стоит иметь при себе куртку и что-нибудь тёплое. Кот свесился с кровати, подцепил когтем футболку и, подтянув к морде, обнюхал. Она пахла Антоном и немного потом. Шаст носил её дома уже несколько дней, и теперь вещь окончательно стала приятной для носки в его отсутствие. Арсений перекинулся и тут же надел ещё хранящую тепло чужого тела футболку. Натянул ворот на нос и прикрыл глаза, глубоко дыша. По коридору прогрохотали пятки. Арс на инстинктах закатился под кровать, больно приложившись затылком. Сердце колотилось бешено, кожу на бедре жгло огнём — чёртов линолеум не был предназначен для скольжения по нему голой кожей. Он с ужасом наблюдал за тем, как Антон шарится по комнате, явно в поисках хрен пойми чего. Человек ругался сквозь зубы, вопрошая у вселенной, куда он мог это положить, и продолжал ходить от шкафа к столу и обратно, судя по всему, перетряхивая всё, до чего мог дотянуться. То есть буквально всю комнату. Попову стало откровенно не по себе, когда ноги, в разных носках, одном фиолетовом, втором зелёном с брокколи, замерли строго напротив кровати. Судя по их положению, Антон мог в любой момент под неё заглянуть. На висках выступил пот, а сердце колотилось так, что было странно, как Шаст этого не слышит. Прошло несколько секунд, за которые Арсений успел прилично поседеть, Антон сделал пару шагов, чем-то пошуршал и ушёл. С добычей или нет, Арсу было безразлично абсолютно. Такого страха он не испытывал, казалось, ни разу в жизни. Всё тело покрылось липким потом, а руки мелко тряслись, несмотря на то, что опасность была довольно эфемерной, его жизни буквально ничего не угрожало, да и миновала она в любом случае. Пытаясь успокоиться, Попов вытянул телефон из тайника и смахнул блокировку. В вацапе висело новое сообщение. Сердце, не успевшее ещё прийти в себя, стало колотиться. Этим мессенджером пользовался только Яков Адамович. «Эд», — только и успел подумать Арсений. Выграновский не появлялся в Организации больше месяца. Он успешно скрывался хрен знает где, скорее всего, в каких-то малонаселённых районах области, кочуя с места на место. В собачьей ипостаси это было несложно, можно было прибиваться к стаям — они и кормили, и защищали, и грели пушистыми боками гладкошёрстного добермана. Его искали, не могли не искать. Арсений знал, что по всем отделениям разослали и портрет, и словесное описание, но никто не отозвался — такой оборотень просто не приходил, а бросать все силы на поиски взбалмошного вчерашнего подростка тоже было нецелесообразно. Химбер, конечно, не оставлял попытки его найти, но и Эд, будучи собакой, прекрасно знал, как именно ищут своих, он тоже был обучен этому. Любой оборотень знает — искать следует по скоплениям семейных животных, по их странному поведению, по запаху и по знакам, которые иногда остаются от оборотней в зависимости от обстоятельств. Иногда даже простая футболка, брошенная в лесу, может рассказать очень многое. Кошачьих редко привлекали к поискам, потому что из-за размера они не могли преодолевать большие расстояния, да и в плане нюха всё равно уступали собачьим, так что Арсений обладал только теоретическими знаниями. «Эдик пришёл сегодня ночью. Он болен. Как будет время, прошу тебя, зайди к нему» Попов несколько раз прочитал сообщение, снова и снова возвращаясь к началу. Эдик пришёл. Эдик. Пришёл. Эдик. Наверное, если бы Скруджи узнал, что за глаза его зовут Эдиком, взбесился бы. Арсений широко улыбнулся и от души потянулся. Руками он упёрся в стену, а пальцы ног высунулись из-под кровати, но сейчас конспирация мало его заботила — никто сюда не зайдёт без Антона. Эд вернулся. Это было прекрасно. Оборотень сунул телефон обратно в тайник и выкатился из укрытия. Разделся и споро свалил из дома — очень хотелось увидеть Выграновского и нахлопать ему за все испорченные нервные клетки. Хорошо, что кошки умеют улыбаться только в книгах сэра Льюиса. Если бы Арсений улыбался сейчас, его бы сочли сумасшедшим. * Константин, встретивший на пороге, выглядел чуть осунувшимся, как будто вовсе не спал ночью. Это было не ново, но обычно ворон сохранял какой-то странноватый лоск, а сейчас выглядел постаревшей копией себя. Он рукой остановил Арса, уже готового войти в лазарет. Попов, не понимая, что происходит, посмотрел ворону прямо в глаза и замер. По всему телу прошёл озноб — глаза у Константина были красными, как от слёз. — Что с Эдом? — хрипло каркнул Арсений. С утра ещё не говорил ни с кем, и голос подвёл. Ворон несколько долгих секунд вглядывался в его лицо, словно ища там какие-то особенные черты или ещё неизвестно что. Будто бы Попов мог измениться за последний месяц. Нашёл или нет, не было ясно, просто в итоге он покачал головой и жестом предложил последовать за собой. Несколько сбитый с толку, Попов поплёлся следом. Они прошли длинный коридор ученического корпуса. Здесь пахло так же, как в детстве: немного мелом, то был запах, оставшийся от прошлых веков, а ещё маркерами, вещами воспитанников и клубничным вареньем — пончики с ним подавали сегодня в качестве полдника, чтобы подкрепить силы и не дать детям заснуть на уроках. Вийт вошёл без стука. Он встал сбоку от двери, и Арсений прошёл мимо, посмотрел на тощего, сейчас ещё более худого, чем обычно, Якова, стоящего против окна, и сердце у него почему-то заболело. На самом деле это было и не сердце, а просто слева что-то, но предчувствие не отпускало. — Здравствуй, Арсений. Рад тебя видеть. — Химбер повернулся и жестом отпустил ворона. Дверь тихонько притворилась, они остались вдвоём. — Я хочу кое-что обсудить. Он говорил спокойно, но от тона всё равно мурашки шли по телу. Когда-то такой тон означал, что Арс крепко облажался и сейчас после длительной нотации ему зачитают приговор — дежурство в столовой, организация праздника или ещё что похуже, например лишение прогулок. — Я шёл к Эду, — как будто оправдываясь промямлил Попов. Интуитивно он понимал, что разговор ему не понравится, и пытался оттянуть время всеми возможными способами. — Как раз об этом я и хотел поговорить. У Эдуарда бешенство. Слова доносились будто издалека. Он смотрел в идеально чистое стекло книжного шкафа, в котором отражалась реальность за окном, и не мог не думать. Не мог не слышать и не слушать. Водобоязнь. То, о чём хотел поговорить Химбер. Пить Эд больше не может. Есть, впрочем, тоже. Ничего Эд больше не может. Впереди судороги, паралич дыхательных путей и смерть. Неизбежная и оттого ещё более пугающая. Попасть под поезд не так страшно, как умереть от бешенства. Арсений перевёл взгляд на свои руки. Они лежали на столе, бледные, нервно сжатые. Нестерпимо хотелось курить. — У вас сигареты не найдётся? — Удушливо к горлу подступил стыд, щёки запылали. Все знали, из-за кого Эд ушёл в тот день. Из-за кого всё это случилось. — Конечно, — Яков отозвался сразу же, а через секунду перед Арсом появилась пачка сигарет, зажигалка и даже пепельница. — Просто хочу, чтобы ты знал, Арсений, никто не винит тебя в произошедшем, и тебе этого делать не стоит. Здесь никто не виноват, так сложилось. Кремень чиркнул как-то особенно громко в повисшей тишине. Арсений затянулся, отложил зажигалку. Смотреть на Якова Адамовича не хотелось. Даже жить как-то не хотелось. — Он знает, чем болен? — Знает. Он и пришёл потому, что не мог перекинуться. Думал, что просто простыл, что всё пройдёт. Не мне тебе рассказывать, что от обычной простуды не застреваешь в животной ипостаси. Эдуард пропустил весь инкубационный период, и теперь мы ничего не можем сделать. Я дал ему обезболивающее и вколол препараты, которые ослабят судороги, но, судя по течению болезни, у него дня три. Потом даже медикаменты не помогут. Арсений почувствовал, как на глаза наворачиваются слёзы. Эду было чуть больше двадцати. Он был влюблён, глуп и не набил ещё всего, что собирался. Он с горящими глазами рассказывал о том, что на икрах будут портреты президентов США или Моники Белуччи и Анджелины Джоли, как пойдёт. Он боялся высоты, но жил на чердаке, он мёрз, но всё равно отдавал свой пуховик. Однажды он вытащил утку, застрявшую во льду. Арсений тогда чуть не задохнулся от хохота, шутя шутки о том, что Скруджи это сделал не только по доброте душевной, но и из-за родственных чувств. Выграновский скалился и огрызался, но сам смеялся с этого. В такие моменты принято рыдать, схватившись за плечи руками, кричать, строить какие-то обречённые на провал невероятный планы. Проходить все стадии принятия неизбежного от отрицания до депрессии, но Арс это как-то проскочил. Он тупо смотрел в одну точку, не в силах вымолвить ни слова. Слёз тоже не было. Было давящее ощущение собственного бессилия. Бесполезности прогресса перед лицом врага настолько древнего и страшного, что становилось невыносимо. Бешенство было бичом оборотней с незапамятных времён. Именно из-за него ходили легенды о волколаках, и общий образ оборотней сложился во многом благодаря тем, кто заболел и не нашёл в себе силы прервать жизнь раньше, чем болезнь лишит их последних капель рассудка. На оборотней бешенство оказывало не самое тривиальное влияние. Болезнь не давала им перекинуться, принять человеческий облик и попрощаться со всеми, кто дорог. Из-за скрытого течения во время инкубационного периода обнаруживали его немногие. Большинство воспринимало укусы от сородичей спокойно, полагая, что животное просто не в духе, или потому что виды враждовали. Например, Арс не раз получал укусы от собак. Но ни разу от бешеных. — Кто его укусил? — Это ничего не меняло, но смотреть прямо в глаза проблеме было невыносимо, так что Попов как мог отводил взгляд. — Судя по всему, небольшая собака. У него незаживший укус на передней лапе. Он не может говорить, но, думаю, всё понимает. Ему мы рассказали и о том, что ждёт впереди, и о том, чем мы можем помочь и чем не можем. Константин предлагал эвтаназию, но Эдуард, кажется, против. Он ждал, когда ты придёшь. Сейчас мы вкололи ему снотворное, это поможет, но ненадолго. Я прошу тебя, не трогай его. Это всё ещё Эдуард, но он болен, и я не могу за него ручаться. Никто тут не может. А сыворотка помогает не всегда. Я не хочу потерять ещё и тебя в придачу. Подумай об Антоне. Всё будет хорошо. — Как было бы с Эдом, не будь он таким упрямым и тупым? — Не говори так о нём. Эдуард не тупой, он просто недостаточно осторожный. Всё внутри Арса протестовало против того, что это не глупость, а отсутствие осторожности. Хотя какая в сущности разница, если итог один? Если Выграновский сейчас лежит там и умирает? Если ему осталось дня три по прогнозам? Есть ли хоть какая-то ёбаная разница? Слёзы всё-таки потекли. Когда Арс вышел из кабинета, его немного шатало. Казалось, что весь сигаретный дым накрепко засел в голове белым туманом и теперь останется там навсегда. Константин взял его за руку, заглянул в глаза, и они простояли так несколько секунд. Попов смотрел на ворона в упор, а казалось что он всё такой же мелкий, как в их первую встречу. И чёрт, как же хотелось вернуть всё назад, увидеть это измождённое лицо впервые. — Хочешь его увидеть? Вопрос был абсурдным, но Арс всё равно кивнул. — Будь осторожен, прошу тебя, — голос Константина звучал до странного тихо, непривычно, словно был лишён той затаённой силы от непоколебимой уверенности в принятом когда-то давно решении. Арсений шагнул в комнату, но в лазарете было пусто. Ряды аккуратно заправленных коек стояли как оловянные солдатики — одинаковые, скучные. Его одноногого солдатика тут не было. Попов прошёл вглубь, открыл дверь изолятора и сам не свой от восторга кинулся к Эду. Он даже не подумал о том, что стоит быть осторожнее. Пёс лежал на кровати, у него была перевязана лапа, шерсть потускнела, как если бы доберман давно не мылся, а ещё он сильнее похудел. Арсений уже протянул руки, почти ощутил, как обнимает пса за шею, целует в узкий лоб, трётся своим носом о тёплый собачий, но вдруг его резко дёрнуло назад. Спиной он впечатался в грудь Константина, удивительно сильного, как оказалось. Попов посмотрел на ворона, поджал губы и, вырвав руку, уже не делал опрометчивых поступков. Подошёл чуть ближе, с ужасом отмечая, что Эда привязали к кровати. — Ну и напугал же ты всех. Мы месяц тебя искали. Где пропадал? Можешь не говорить, если не хочешь, я так рад, что ты вернулся. Заставил, конечно, нас побегать, — он нёс какую-то чушь, лишь бы чем-то занять пространство, лишь бы не молчать. Голос дрожал и подводил его, а то, что Выграновский даже не смотрел в его сторону, только прикрывал глаза и морщился, как от боли, делало ещё хуже. Арс всхлипнул, живот скрутило спазмом, но он сдержался. Щекоча, слёзы потекли по щекам. Он молча заплакал. Солёные капли собрались на подбородке, покрытом юношеской щетиной, ещё слишком мягкой, которую он не успел сбрить — слишком торопился. Но пёс даже не делал вид, что ему интересно. Вместо этого он пытался спрятать морду в подушку, будто от звука чужого голоса ему было физически плохо. * Пёс завозился на матрасе, заскулил жалобно. Арсений тут же проснулся, сполз со стула, на котором всё-таки отрубился, и, опустившись коленями в кофейную лужу, тихонько зашептал: — Тише, тише, кошмар приснился? Добермана трясло. Наверное, ему было больно или страшно, Арс даже не знал, что предполагать. За последние сутки он столько всего прочитал про бешенство, что уже тошнило от одного этого слова. Итог оставался прежним — это не лечится, если началась водобоязнь и судороги, значит, конец близок. Эд пару раз натужно вздохнул и положил голову обратно на подушку. Она вся пропиталась его слюной, так что лежать было неприятно. Арсений поднялся, не решаясь входить в вольер. Ему настрого запретили вообще приближаться к больному, всё, чего удалось добиться, это разрешения сидеть в обособленном боксе и разговаривать с ним. Мучительно хотелось вытащить мокрый ком из-под собачьей головы, обтереть морду от натёкшей слюны и поцеловать в тёмный нос. Тёплый. Весь Эд был тёплым, скорее даже горячим сейчас. И дрожь его била болезненная, а не от холода. Вошёл Константин. В полумраке комнаты он выглядел пугающе: черты лица заострились, нос стал как будто ещё крупнее на похудевшем лице, делая его похожим на маску чумного доктора из средневековья. Он держал в руках шприц. Мужчина открыл клетку, кивнул поджавшему лапы псу. Арсений заметил, что ворон держится очень настороженно. Он подошёл ближе, присел, глядя на собаку. Эд зажмурился, положил голову обратно на мокрую подушку. По нему было видно, насколько вымотала его болезнь. Константин протёр спиртовой салфеткой участок кожи на лапе, вколол что-то. Эд тихонько заскулил, недовольный лечебной процедурой, и затих. Мужчина медленно встал и, не поворачиваясь к доберману спиной, вышел из вольера. — Я дал ему снотворного, должно хватить до утра. Ты можешь идти, я посижу с ним. Арсений бесполезно погладил сухую подушку, которую взял в руки. Ожидая сам не зная чего, посмотрел на добермана, похудевшего за несколько дней почти до скелета, и кивнул. Когда всё только началось, он думал, что будет с Эдом до самого конца, что не отойдёт от его кровати ни на шаг, но где было взять огромного чёрного кота, чтобы обмануть Антона и ставшую до странного внимательной Катю? Нельзя было просто сбежать из дома и снова объявиться через три дня — это могло вынудить двуногих принять меры вплоть до установки второго замка, от которого придётся делать дубликат ключей, а потом придумывать хитроумные способы побега, которые были бы по плечу существу весом в десять кило, в распоряжении которого четыре лапы, хвост и неистребимая жажда приключений. Вручив подушку ворону, Арсений пошёл прочь. *** Дом не радовал совершенно. Хотелось выть на Луну и сегодня, глядя на её полноватый бок, кокетливо выставленный в лёгком одеянии из облачка, Арсений очень жалел, что не родился собакой. За спиной тихонько болтали люди, утомлённые дневными заботами. Антон шутил, Дима смеялся над его шутками, а Катя журила, что над таким не шутят, но тоже смеялась. Арсению было не до смеха. Вчера у Выграновского случился сильный приступ, пена пошла изо рта, и все думали, что он умрёт, но Эд не умер. Едва не откусил себе язык, но выжил. Продолжил дышать, хоть и смотрел бешеными глазами — он искал его. Попов, стоящий чуть в стороне и прекрасно слышащий, как со свистом воздух ходит в теле пса, чётко осознавал, что ищет Эд именно его и никого другого. Но подходить к псу было нельзя — он мог укусить. Сейчас Выграновский уже не был сам собой, он был скорее больной собакой, чем человеком. Неизбывная тяга, которую он принимал за любовь, вынуждала скулить и требовать внимания от одного-единственного, кого пёс считал своим компаньоном, членом своей стаи, тем, кто заменял ему Хранителя. Между тем паралич усиливался, вместе с ним слюноотделение и прочие неприятные вещи. И оставлять Эда, буквально кожей ощущать чужой взгляд, было и больно, и страшно. Страшно от того, что, вернувшись сегодня ночью, как только все лягут спать, он может застать пустой вольер. Кот уставился на фонарь, горящий внизу. Когда-то в его свете Арсений боялся увидеть блестящую чёрную шкуру. От Эда можно было ожидать чего угодно, в том числе лёгкого сталкинга. Но сейчас он даже стоять ровно не мог, не то что ходить. И Попов ненавидел свою обязанность сидеть у всех на глазах, чтобы все знали, что кот дома, что всё в порядке, он не потерялся, не забился никуда и не помер. Тучка стала гуще, скрыла за собой бледную богиню, и стало ещё тоскливее. * Смотреть на то, как в агонии бьётся пёс, было невыносимо. Арсений вцепился в прутья клетки так сильно, что его оторвали бы только вместе с ними. По щекам у него текли слёзы, а ноги уже не держали, так что он скорее висел, чем стоял. Пена шла у Эда ртом, он хватал воздух, клацал бесполезно зубами и подкатывал глаза, но любого, кто только пытался к нему войти, он тут же старался укусить или задеть. Арсения трясло. Он смотрел и не видел уже ничего человеческого в том, что билось на кафельном полу. Ещё пару минут назад он спокойно лежал, едва слышно скуля и, как показалось Попову, пытаясь позвать его по имени, а потом пошла пена. Эд забился, захлёбываясь ею и воздухом, что бесполезно хватал ртом, — дышать он уже не мог. Вместо этого пёс молотил слабо лапами по воздуху и хрипел. Когда всё закончилось, Арсений осел на пол и, глядя на расслабившееся тощее тело, заорал. Дико, хрипло, согнувшись пополам. Он протянул руку, погладил лаки хэнд, взялся за лапу, сжал в ладони, чувствуя под пальцами шероховатость ещё горячих подушечек. А потом его оттащили. Кто-то из медвежьих, судя по размеру и запаху. Светловолосый парень, по виду больше похожий на русского богатыря, чем на современного человека, вошёл в вольер, проверил пульс у Эда — у того, что ещё недавно им было — и, без усилий подняв тело на руки, унёс его. *** Хоронили просто, спеленав в саван и вырыв глубокую яму. Не было ни надгробия, ни камня могильного, ни креста. Ничего. Ни у кого из тех, кто не стал человеком, не было настоящей могилы. Оборотни знали, где лежали их друзья или родичи, а остальным этого знать незачем. Константин рассказал, как подобрал Эда ещё совсем щенком, то ли специально умолчав о той истории с лапой, то ли потому, что её не было на самом деле. Несколько человек сказали, каким Эдик был чудесным, каким ярким и непосредственным, при этом удивительно добрым. Даже та девчонка, которая в коридоре посылала пса, кажется, целую жизнь назад, встала у края ямы и, вытирая слёзы, тихо рассказала, что Эдик, зная о её аллергии, никогда не приносил герберы на свидания, умудряясь собирать нетривиальные букеты из гиацинтов, ромашек и даже хлопка. Яков Адамович бросил первую горсть чёрной в предрассветных сумерках земли, а Арсений стоял, смотрел в яму, на дне которой легко угадывался собачий силуэт, обмотанный белым, и понимал, что его туда тянет. Нестерпимо хочется закрыть глаза и упасть следом. Это первая жизнь Эда, будут ещё. Мелкого нужно будет просто найти до того, как он ввяжется в очередную историю или попадёт в чьи-то руки. От мыслей о том, что можно будет увидеть его лицо без татуировок, стало до странного тепло на душе.