В темноте

«Было на свете сердце, которое однажды вспыхнуло огнем… Только один осторожный человек заметил это и, боясь чего-то, наступил на гордое сердце ногой… И вот оно, рассыпавшись в искры, угасло…» — (Старуха Изергиль).

Я растираю в порошок, в пыль стебли пустырника, чабреца, одуванчика и тех растений, которые не имеют имени ни на одном из существующих языков. Действительно, зачем давать название стеблю, проросшему в самую короткую ночь года в глазницу черепа девственницы? Ты смотришь в ночь. Я не о том, что этот мир гадок, жесток или грязен. Ты почти слеп. Зрачки твоих глаз белые как шапка медузы. Едва ли ты различаешь тьму и свет. А ведь раньше справлялся с этим очень хорошо. Слишком хорошо. — Почему так случилось? Такими были твои первые слова. Но разве есть смысл говорить об этом? Политика скучна, рабство тривиально, болезни приходят и уходят, забирая силы… — Потому что подлым выгодно быть в толпе честных и добрых. Конечно я имела право учить тебя жизни. Люди привыкли видеть меня женщиной сорока пяти лет. Зрелый возраст, уже ближе к пожилому. Люди ошибались. Мне было намного, намного больше. Казалось бы, нам нечего сказать друг другу. Хватай свой меч, а я возьмусь за посох. Сойдемся еще раз смертельной схватке. Но меч сломан, посох давно пылится в чулане, тратя последние искры вложенной в него магии на то, чтобы отгонять крыс. Мы давно уже не враги. А помнишь ты кричал «Немида!» с такой яростью и страстью как будто я была твоей любовницей. Ты готов был во имя справедливости искромсать меня на кусочки. Война закончилась, я уже не королева, просто скромная травница Устиция. А как насчет тебя? Ты остался в моей памяти рыцарем в доспехах, золоченых солнцем, выбегающим из проклятого склепа с ребенком на руках. Спустя десять лет я вновь встретила тебя на коленях, в грязи, с опущенным лицом, покорно ожидающим решения своей участи. Рабом у тех людей, ради которых ты готов был отдать жизнь. Такая была их благодарность. Ты спотыкался и падал, когда тебя тащили по улице на цепи. Не потому что вырывался, а потому, что каменная мостовая за последние пять лет сильно обветшала. Будь я королевой как раньше, я бы приказала повесить твоего владельца на воротах вместе с градостроителем. Хорошие были времена. Этих злобных тварей, людей, и прочих, им подобных, можно успокоить только жесткой диктатурой. Легионы вышколенных солдат, закованных в черное… Боги, мои мальчики, наверное, все спились. А ведь когда-то они так единодушно перешли на твою сторону. С солдатами или без них, я могу еще что-то изменить. Мне продали тебя незадорого. Ну сколько может стоить слепой невольник? А ведь в свое время я оценивала твою голову в десятки, нет, в сотни раз больше. Теперь, разумеется, твоя смерть не принесет пользы, а твоя жизнь это только память о славном прошлом. Ты меня не увидел, но по голосу узнал конечно. Сначала испугался даже, а потом тебе стало всё равно. В этом ты как нельзя прав — хуже быть уже всё равно не может. Ты ни о чем меня не спрашивал, когда я привела тебя в свой дом. Только один раз попросил воды, смолчав на мое легкомысленное «кувшин на столе». Я не хотела издеваться, просто забыла. Честно. — Ляг на спину. Сейчас будет жечь. Я аккуратно приподняла его голову, заметив в светлых волосах седые пряди. — Что вы делаете? — Пытаюсь вернуть тебе зрение, Миртам. Отшатнуться от меня ты не смеешь. Я аккуратно закапываю зелье в оба глаза, придерживая веки пальцами, потом накладываю повязку в три оборота. Неужели я такая же беззащитная, без своих стен и сокровищниц? Неужели кто-то может просто зайти в мой дом и отнять все, что мне дорого? Я нехорошо усмехнулась — пускай приходят, может, герои теперь ничего и не значат, но у ведьмочки Устиции найдется, чем угостить дорогих гостей. Вой будет стоять до самой столицы. Тебя ломали. На лице и теле шрамы, но не боевые, а от плетки и, похоже, раскаленной кочерги. Зачем они с тобой так поступили, они же твои друзья? Можно не спрашивать. После войны, когда все гребли в карманы оставшееся бесхозным золото, ты помогал отстраивать разрушенные города, зачищал оскверненные могильники, конечно, при каждом удобном случае напоминал, за что сражались. Тогда-то ты и начал раздражать своих бывших союзников — эдакий моралист без гроша в кармане. Потом тебя отослали подальше, не важно, по какой причине. Главное ты поверил и уехал из столицы, туда, где тебя мало кто знал. Дальше по накатанной — словно по волшебству ты стал никому не нужен, долги, ложные обвинения и вот ты здесь. Знаешь, если бы мне вздумалось дать тебе новое имя, я бы назвала тебя Данко. Я закрыла ставни поплотнее. Поправляйся.