***
Птица прокричала пять раз. Звук походил на плач капризного ребенка, требующего игрушку. Именно он вернул Кошатницу в здесь и сейчас. Ветви цепляются за одежду, вытягивая крючковатые пальцы, ощупывают и тянут назад. Коряги и корни вырастают перед ногами, заставляя спотыкаться и кланяться Лесу. Ветер шумит. Над головой раздаётся давлеющий шелест, словно деревья обсуждают между собой их появление и передают весть соседям. Сколько километров они прошли вот так? Ткань Русалкиных кед успела промокнуть, но Кошатница рада, что они оказались в рюкзаке и не пришлось идти босиком. Пробираться сквозь заросли злаков и кустарников становится труднее. Рыжий и Волк идут позади, переговариваясь и посмеиваясь между собой. Почему они верят, что она знает путь к Хранителю? Даже если допустить мысль о том, что это неплохая идея, как она сможет найти его? Кошачья мама никак не может почувствовать себя проводником, наоборот, всё чаще в голове назойливым комаром зудит ощущение, что её ведут под конвоем. И непонятно, кого нужно считать настоящим конвоиром — Волка с Рыжим или Лес. Последний практически не оставляет выбора, сужая проход между деревьями, отрезая саму возможность свернуть в сторону сетью непролазной чащобы. Кошатница идёт по узкой выбоине в земле, которую едва ли можно считать тропинкой. Трава наждачкой царапает голую кожу. Белые кеды хорошо видны в темноте. Под ногами зачавкало, они явно спускались в низину. Смех Волка. ...Воздух. Густой, тяжелый, влажный, пропитанный смолистым запахом хвои, стекающий в легкие, приносящий чувство... сытости. Промокшие ноги. Муравей, больно укусивший щиколотку. Хлесткие удары веток. Всё это — насыщенное, концентрированное, питающее, и Волк вбирает это каждой своей клеткой. Счастливые живые! Им холодно от хлюпающей в кроссовках воды, у них чешется спина и болит муравьиной укус, их облепляют комары и комариные брюшки раздуваются красными бусинами. И они хлопают себя по шее и ругаются, когда мошка залетает в ухо и мечется там, заблудившись. И они все это чувствуют и проклинают неприятные ощущения, которых так много и так некстати. Он тоже бьет себя по искусанной шее — почти с восторгом, от которого щемит где-то в груди (слышишь — "тук-тук"?) и за ушами, а на глазах готовы навернуться слёзы. Он смог!!! Провернул это, обманул саму смерть! Вернее, самого... Оборачивается на могильного приятеля. Здесь он другой, уверенный, спокойный. Счастливый... наверно, потому что живой. Еще один прохвост, которому удалось обвести костлявую вокруг пальца. Знать бы, как. Наверняка была какая-то сделка, договор, иначе с чего бы вдруг умирающий, прикованный к постели мальчишка, чей дух удерживался в теле только литрами капельниц, искромсанный ножами, выпитый Пауками почти досуха, вдруг чудесным образом пошел на поправку, да и еще после ночи Кровавого Выпуска? И вот, прыгает по кочкам и смеется, как ни в чем не бывало. Тогда, после выписки, он своей тайны не раскрыл, отмахнулся, сослался на целебные свойства паучьего логова. А вот теперь расскажет. Потому что Волку очень нужно чудо, одно-единственное. Пускай конопатый забирает свое тело назад, ему подойдет любое другое, хоть того же Слона... Не Толстого, конечно. И не девичье. Волк представляет свое существование в женском теле и начинает хохотать. — Ты чего? — Рыжий, объяснявший что-то про хитрую географию Изнанки, замирает. — Пленный рыцарь, выбравшись из узилища, радуется свободе! — Волк вытягивает травинку и жует ее нежный светло-зеленый кончик, наслаждаясь сладким соком. — Продолжай. — Говорят, его невозможно найти по ориентирам, его дом постоянно меняется и перемещается. Он сам находит тебя, когда нужно, — Крыс замедляет шаг, придерживает ветку для идущей сзади Кошатницы. — Кошь, руки так и не?.. Она смотрит на свои руки — две бледные плети вдоль туловища. Конечно "не", с чего бы им вдруг ожить? Да и не до них сейчас, что-то не то творится с пространством... Или со временем? Она проходит мимо старой ели с бесхвойными обломками веток, и вдруг ствол превращается в дубовый, с пустыми дуплами-глазницами в морщинистой коре, дерево увито бороздами, будто росло по вертикальной спирали. Картинки наслаиваются друг на друга, как плохо склеенные кадры фильма. Вот впереди мелькнула избушка, утопленная в тёмную зелень Леса. Кошатница моргает — сквозь заросли виднеются лишь новые деревья и полумрак. Странно, только что Волк и Рыжий были позади, а теперь она заныривает под ветку, что придерживает для ее Крысиный вожак. — Нет. Так и не... — Кошатница продолжает вглядываться в ту сторону, где ей увиделась избушка. Волк перехватывает ее взгляд и впивается желтыми глазами в сумрак. Ноздри его трепещут, как у зверя, напавшего на след. От Македонского в нем сейчас только веснушки и мешковатый свитер. — Что там? — спрашивает хриплым от адреналина голосом, весь — натянутая тетива, исходящая каким-то жадным предвкушением. — Я ничего ... — начинает Рыжий, но тут замечает, как ветки деревьев вдалеке склоняются аркой над шарообразным валуном — и спустя мгновение словно бы заступают дорогу случайным путникам. — Там что-то есть! — Я думала, мне показалось... — Нужно проверить! — Волк бросается к зарослям, как охотник, преследующий дичь, но стволы смыкаются, едва он проламывается сквозь кусты. — Стой! Мы не знаем, что там! — Рыжий хватает штурмующего неприступный строй деревьев парня за рукав и тянет на тропу, но получает хлесткий удар по руке и отступает. Волк рвется к заветной цели, ломая ветки и протискиваясь сквозь сплетение змей-стволов, как будто всерьез надеется успеть схватить, остановить, задержать заветное чудо. Но, когда он побеждает в битве с зелеными стражами и выпадает по другую сторону живой стены, исцарапанный и запыхавшийся, поляна оказывается пуста. Его вой, полный досады и разочарования, пугает Рыжего, оставшегося по ту сторону ограды. Лес смеется ехидным пересвистом совы, сыплет в лицо пыль мороси, ветви переплетают древесные пальцы между собой еще крепче. Глупо надеяться переиграть это пространство, тут свои законы и хозяева, но Волку на это плевать, как было плевать на подобный ход событий в Доме. Кошатница плетётся вслед за Рыжим, ей вовсе не хочется бежать и останавливать Серого, пусть ищет приключения на задницу сам по себе, без них. Но отставать от ребят Кошатница тоже не хочет. Рукой за Рыжего не ухватишься и не отведешь в сторону заросли, поэтому она идет, почти упираясь носом в спину Крысиному вожаку и прячась от ударов пружинящих веток. Сумрак в Лесу имеет бесконечное количество оттенков и степеней глубины. Вот кажется, что темнее и быть не может: не различить ни себя, ни окружающего вокруг, но еще немного и чернота прохода в буреломе проглатывает в свое чрево, ты погружаешься в тьму и тонешь, тонешь. Время почти останавливается, растягивая шаг в бесконечность. Можно закрыть глаза — ничего не изменится. Кошатница силится подавить это дурманящее ощущение, выбраться побыстрее из морока темноты, выйти хоть к какому-то подобию света, она тихо скулит и надеется разглядеть Рыжего впереди себя. Ничего. Даже хуже. Лишь биение пульса в ушах. А под ногами гадкая вязкость пустоты. Непонятно — стоишь или летишь вниз, осталось лишь дёрнуть ногой, чтобы проснуться... Но где проснёшься? Чернота и проступающие сквозь неё симметрические узоры. Мультики собственного сознания. Можно хоть десять раз моргнуть или пытаться найти где-то чуть ниже свои собственные руки... бесполезно, ничего не меняется — лишь ажурная движущаяся сеть паутинок, морозных снежинок с растущими ветками, тянущихся к вискам, с биением сердца вливающих в кровь ледяной раствор... Кошатница смотрит на своё отражение в воде. Поверхность разбивают колёсики таблеток, падающих одна за другой. Круги на воде кривят отражение: лицо заменяет изображение палаты. Кошачья мама в Могильнике. Синие светящиеся паутинки превращаются в трубки капельниц. Биение пульса сменяется пищанием приборов. Она видит себя со стороны, сверху, нависая над своим худющим телом и вспоминает то, чего быть никак не могло и не было: она наглоталась снотворного, решила уйти навсегда... из-за Рыжего?! Нет. Нет. Нет! Пищит Паучья машинка. Прозрачная жидкость, текущая в трубках, в свете лампы, кажется холодной. Знакомый голос шепчет: "Я думал сказку тебе рассказать, но у тебя там сейчас свои сказки. Похлеще местных." Скрип открываемой двери. На подоконнике лежат чётки. Кошатница жмурится изо всех сил чтобы прогнать этот образ. Жмурится и открывает глаза.Оборот
29 сентября 2021 г. в 02:32
— Волк?
Короткое слово, колебание натянутой тетивы. Деревья растут, за миг растягивая свинцовые стволы в толщину и высоту, сомкнувшись рядами и наклонившись к костру.
Клыкастая улыбка ползёт в стороны и готова выйти за пределы щёк.
— Он самый! Прошу любить... и не жаловаться.
Рыжего охватывает порыв радости, смешанной со смятением. Смерть Волка была неожиданной для всех в Доме. Она прокралась неслышно, в темноте, за час до рассвета, прошла мимо чуткого Слепого, мимо мудрого Сфинкса и всезнающего Табаки. Схватила своё и исчезла, не оставив следов. Ей удалось обмануть даже двоих, возвещающих о ее приближении. Рыжий так и не узнал, что произошло в ту злосчастную ночь, какая сила убила Волка, но вскоре уловил его бестелесное отражение в стеклянной двери. Не все покидают Дом после своей смерти. Некоторые души слишком проросли в него, смешались с раствором, скрепляющим кирпичи, впитались в паркет и стены, исписанные когда-то их живой, теплой рукой. Слишком многое держало их здесь, в одном шаге за гранью бытия. Большинство домовцев не могли их увидеть. Иногда кто-нибудь замечал, что по спальне пронесся ледяной сквозняк, удивлялся тому, как причудливо стекали капли по запотевшему зеркалу в ванной, боковым зрением улавливал движение в пустом классе... Были даже те, кто не верил в существование призраков.
Крысиный Вожак их видел — не всех и не постоянно, но не было места, где он не ощущал на себе жадного и завистливого мертвого взгляда.
Они проступали отовсюду, протягивая к нему руки и что-то умоляюще шепча, и их голос был похож на шелест сухих листьев под Дубом. И еще — на шорох пакета, подстерегающего жертву в укромном углу. Они знали про Рыжего больше, чем он сам знал о себе. Те, в современной одежде и со смутно знакомыми лицами, залитые кровью и обезображенные, являлись ему среди ночного коридора по пути из Кофейника, преграждали путь, стараясь ухватить за край одежды прозрачными руками, просили, плакали, требовали чего-то... Другие, в старинном платье и с печатью обреченного покоя на бледных лицах, скорбно взирали, зависнув в метре от пола. Они знали правду.
Рыжий не мог помочь им.
И Волку тоже не смог бы.
Со дня его смерти Рыжий видел его всего несколько раз. Однажды Волк пришел в его сон — неузнаваемо изменившийся, с надрывной болью и каким-то злым исступлением в глазах. События сна почти стерлись из памяти, так что нельзя было точно сказать, чего же он хотел — возвращения или покоя, но было невыносимо смотреть, как некогда бесшабашный и улыбчивый мальчишка, его друг детства, могильный собрат превращается в гротескную, изуродованную посмертием карикатуру на самого себя. Дурацкий сон.
И вот теперь он здесь, у костра, в небрежно сидящей шкурке с чужого плеча, щерится деланно-счастливой улыбкой, будто ничего особенного и не произошло.
— Почему ты выглядишь, как этот ваш Македонский? И... как тебе удалось? — Рыжий спрашивает с запинкой. Призраки не могут самостоятельно уходить на Изнанку, уж он-то знает об этом наверняка.
Кошатница опускается рядом, подобрав под себя ноги. Она смотрит, старательно избегая взглядов Волка, как Рыжий подвешивает над костром котелок с водой. А оборотень не спешит отвечать.
— Мы остались связанными, Рыжий. Я тебе уже говорил об этом, забыл? — в голосе прорываются раздраженные нотки, но тут же исчезают, оставив лишь тень усталости. — Ходим вместе, как пара гомиков, обрыдли друг другу до одури. Мак впустил меня в свое тело, чтобы я мог уйти сюда и найти того, кто сможет нас разделить, — оборачивается к Кошатнице, смотрит несколько мгновений внимательно и печально. — Теперь ты понимаешь, почему мне так важно попасть к Хранителю.
— К кому? — переспрашивает Рыжий. Рука дрогнула, в котелок посыпалось слишком много заварки. Синие вкрапления в чае всплывают в ярко-розовом ореоле.
— К Хранителю Времени, — хмурится Волк бровями Мака. Это несоответствие ужасно сбивает с толку. — Только не говори, что ничего про него не знаешь.
Рыжий пожимает плечами:
— Кое-что слышал. Я все-таки не пойму, почему вы с Македонским оказались связаны? Не со Сфинксом, не с кем-то ещё?
— Значит, ты ничего не помнишь... — вздыхает с досадой МакоВолк. — А я ведь тебе рассказывал. Тяжело докричаться до живого. В дождь иногда получается. Уж кто-кто, а ты должен был услышать. Это бледная сволочь всегда меня слышала...
— Слепой? Ну извини, что я — не он, — ёрнически разводит руками Рыжий. Ему неприятны упрёки погибшего приятеля.
— Да забей, я не о том. Закурить есть?
Рыжий находит в кармане смятую пачку, точно такую же, что была на дневной стороне. Почему-то не пропала при переходе. Передает ее Волку, оставив себе одну, прикуривает от тлеющей головни, ожидая долгого и сложного разговора, но тот молчит, выдыхая сизые струйки в опавшее пламя.
— Это Мак убил меня.
Замолкает, наблюдая за тем, как вода в котелке становится лиловой. Выдыхает дым через ноздри, как маленький дракончик в человеческом облике. В подсвеченной огнем русой челке серебрятся седые нити.
"Мак... убил... МЕНЯ" Кошатница вздрагивает, бросая в сторону Волка взгляд полный ледяного недоверия, и прячет глаза, наблюдая за закипающим чаем. По поверхности воды змеятся пузыристые буруны, Листья заварки, увлекаемые течением, быстро развёртываются, разбухая и раздаваясь в стороны, а губы Кошатницы то сжимаются в узкую струнку, то нервно дергаются, словно она закипает вместе с чаем.
Смолкает птичий пересвист, замолчали цикады, оборвался лягушачий хор вдалеке.
Вокруг костра змеится лента холодного ветра. Лес вкрадчиво вслушивается.
— Он экстрасенс... чудотворец. И не может себя контролировать, — Волк горько усмехается красным светлячкам углей. — В Наружности его какая-то секта держала на цепи в подвале, поклонялась, как божку, в жертву вроде как хотели принести, он и съехал с катушек. Сдерживал себя, пока мог, а тут упекли его в Клетку, да еще припадок... Я был рядом, мне прилетело. Мак потом чуть заживо себя не сгрыз от раскаянья, только поздно было. Вот и решил он нам обоим помочь и исправить то, что натворил.