Dominante White

радость моя, подставь ладонь, можешь другой оттолкнуть меня. радость моя, вот тебе огонь — я тебя возлюбил более огня.

Глаз внезапно остановился на чьих-то тёмных волосах, прищурился, приглядываясь, и широко раскрылся в удивлении — второй всё равно бесполезен. — Ои-и, A`ljh, Ljc-rey! Хіба це не той самий, якого ми- — Мхм, — человек в тёмной рубашке кивнул, не раскрывая глаз и сцепляя руки на столике в замок, в пальцах сжимая маленькую крысу-оригами из бумажки, принесённой на столик ветром. Он уже привык, что вассал на эмоциях автоматически переключался с одного языка на другой, свой родной, и по мимике лица и по некоторым словам отдалённо понимал, о чём во фразах собеседника идёт речь. Яркое солнце светит сзади, но благо что пока не печёт — ещё не сезон. Одноглазый осёкся. — И… ми що, так i будемо спостерігати за ними? — собеседник вопросительно склонил голову к плечу, зашагав из стороны в сторону за спинкой стула своего собеседника. — Чому бы нам їх не- — Тш. Одноглазый нахмурил тонкие светлые брови, всплеснув руками. — Да ладно? Ми просто так будемо сидіти тут и нічого не- — Мхм. — О Боже, які вы нецікаві… — парень фыркнул, сдавшись, и уселся на соседний стул, потянувшись руками вверх и потирая глаз со шрамом — что-то от резко изменившейся погоды с холодной на тёплую он разболелся. — Ладно, як накажете. Собеседник улыбнулся, когда компаньон замолчал. В это же время сбоку уличного столика замаячила фигура, приближаясь — человек с убранными в хвост седыми волосами и закатанными до локтей рукавами белой рубашки поставил перед одним из сидящих чашку с чаем и блюдце, садясь на третий стул и расслабленно выдыхая. Строго говоря, их было не трое, а четверо, но четвёртый был незрим, хоть и всегда с ними. Они же русские. — Как просили, — пришедший улыбнулся, и человек в тёмной рубашке достал из-за пазухи белую флягу, откупоривая и выливая часть прозрачной воды в принесённую чашку, только тогда делая глоток. Только не вода это. Водка. Фёдор не пил водку в чистом виде, зато с добавлением её в чай или кофе — пожалуйста. Из-за лёгкого акцента на троицу подозрительно поглядывают прохожие и окружающие, но как глядят, так и оставляют в покое. Вряд ли в троице туристов, проводящих вечер в обыкновенном уличном кафе недалеко от центра города возле набережной, заподозришь самых опасных людей, разыскиваемых федеральными службами. Бог ведь троицу любит, верно? А вот русских в них узнать легко хотя бы потому, что один из них, с длинной косой светлых волос, в белой рубашке и свободных полосатых штанах, выронив монеты из кармана прямо на асфальт, сквозь зубы выругался: «Блять». Монте-Карло — прекрасный портовый город роскоши и денег, погода в котором в середине февраля — от плюс тринадцати до плюс восемнадцати. Здесь дуют холодные морские ветра, задувающие с гаваней, шумят гигантские суда, пришвартовывающиеся в порту, и стоят высокие белые здания, а по вечерам возле самых дорогих казино паркуются автомобили самых дорогих и эксклюзивных марок. В Монте-Карло не место бедным — это город богатых и успешных людей, город Принцев, в котором нет места для нищих. Но Достоевский здесь далеко не ради выигрышей в казино, блюд в Трэн Блё или Ле Прив, самых дорогих судов с ценнейшим грузом в гавани порта или Бугатти «Вуатюр Нуар» в ряду с Пежо Оникс и Пежо Оксиа на площади, нет; Глава Мёртвого дома здесь всего лишь ради двух людей. Бог троицу любит, а их двое. Он просто понаблюдает за ними какое-то время издалека. Сейчас они ему не нужны. Пусть пока… отдыхают. Тот самый, которого заприметил слепой на один глаз, сидел на втором этаже кафе на противоположной улице, с эйрподсами в ушах, в тёмных очках и в чёрном свитшоте с голубоглазой лисьей мордой на груди, в узких светлых брюках и чёрных туфлях. Он почти не отличался от основной массы людей: турист и турист, неудивительно бледный после зимы, темноволосый, высокий и молчаливый, с третьей чашкой горячего кофе под рукой и с макбуком перед ним на столе. Парень пришёл сюда не один, но уже около часа сидел за столиком в одиночестве, периодически лишь ища взглядом официанта, подзывая и разворачивая макбук экраном вперёд с надписью в строке переводчика со своего на французский: «Café viennois s'il vous plaît?» Он мог бы так и не заморачиваться, потому что второй парень, пришедший с ним час назад, усадивший его здесь и ушедший через минуту, написал то же самое на маленьком листке и отдал ему в руки, чтобы первый не пытался изъясниться вслух хоть как-нибудь, но листок пал жертвой косорукости — красиво полетел по ветру через раскрытое стекло окна. Хорошо, что импровизация не доставила проблем в объяснении. Посетитель что-то негромко, но быстро печатал своими тонкими пальцами почти без остановок, прерываясь лишь на то, чтоб глотнуть кофе из чашки. Иногда он замирал и глядел через окна на улицу, цепляясь взглядом за крыши домов, за местную архитектуру и людей внизу, за проезжающие машины и сидящих на перилах и парапетах птиц, и о чём-то думая, о чём-то своём и далёком, непонятно после вздыхая и поворачиваясь в экрану обратно. В его светлых глазах не было ни усталости, ни печали — лишь спокойный блеск, обычно заметный в глазах абсолютно счастливых людей, никуда не спешащих и чувствующих себя комфортно в любой обстановке; таких людей обыкновенно ничего не гложет и не тревожит ни в данный момент, ни в будущий. Ему некуда торопиться и не о чём переживать сейчас. Чуя ведь сказал, что скоро будет. Понятие «скоро», правда, и длина в час в одно не складываются, но погода прекрасна, как и город — почему бы и не подождать? Из них двоих страдал именно Чуя, стоя в ювелирном неподалёку и осознавая тщетность бытия. Наверное, в городе богатеньких принцев и заядлых игроков в миллионы полагается выглядеть соответствующе статусу, но Накахара не запаривался, потому и стоял сейчас в кожаной куртке на борцовке, камуфляжных штанах и в тяжёлых ботинках и смотрел на разнообразие этих грёбаных колец, понятия не имея, какое именно выбрать. Строго говоря, Накахара прекрасно разбирался в алкоголе, сигаретах и сигарах, брендовой одежде и технике, видах любого оружия и марках машин, но был абсолютным профаном в выборе еды и украшениях — раньше он заказывал последние только в подарок и только из авторских коллекций вроде Графф Даймондс, Шопар или Картье, не особо разбираясь в составах; теперь же пришлось гуглить под покровом предыдущей ночи «эксклюзивные обручальные кольца цена монте-карло». Чуя узнал по итогу, что возьмёт что-нибудь не броское, возможно, с небольшим камнем вроде бриллианта или чего-нибудь наподобие и обязательно из красного золота, просто проблема была несколько в другом… Концепция неловкого сюрприза была принята неожиданно, спонтанно и без обдумывания (на ночь глядя не особо хочешь думать), но понял это Чуя далеко не сразу, не с утра и даже не два часа назад — мысль пришла в голову, когда милая девушка-консультант спросила о размере выбираемого украшения. После услышанного вопроса наступил ступор, длящийся до нынешнего момента уже целый час: Накахара уже даже не ходил, он сел на стул в углу и думал, глядя на свои руки. Он совершенно забыл про чёртов размер… В принципе, наверное, можно попробовать примерить что-нибудь на мизинец, и будет провал, если с тонких пальцев Дазая кольцо спадёт нахрен в первый же день. Вот как бывает: пока любовник спит, тренируешься с утра пораньше перед зеркалом красиво вставать на колено и думаешь, что бы сказать такого, чтоб не выглядело неуверенным лепетом, даже посматриваешь на себя в зеркало, стараясь понять, как выглядеть лучше, а самого главного не учесть — размер, блять, кольца. Накахара, тупица. Как так можно было? Чуя вообще не понимал, как не продумал столь очевидную вещь. С момента подписания заявления об отпуске и прибытия совершенно рандомным образом в Монте-Карло, а не в какой-нибудь Париж, Марсель с его Лазурным берегом, Лион, Шампань или вообще не во Францию, голова так и не начала работать в привычном линейном режиме: у принятых решений должны быть причины, обоснования, продуманный план и твёрдая почва под ногами, когда как сейчас режим был полусонный, энергосберегающий и вообще еле пахал, изредка включаясь на полную мощность минут на пятнадцать и после этого с громким треском винчестера выдавая некорректную ошибку. Видимо, всё произошедшее совсем повредило основной кабель питания… Накахара усмехается про себя, вспоминая, как Дазай хмурился и весьма злобно шептал ему, что тот из рук вон плохо спит и много курит: «ты сов-всем решил себя в мо… гилу свести своим рре-режимом? я тобой недоволен». Зато Чуя был доволен. Нет, не тем, что на своём законном и единственном спустя несколько лет отдыхе он ни черта не отдыхает, а тем, что видит, как Осаму похорошел. Оставалось чуть больше недели до отлёта, и за весь этот период с момента выписки из лазарета с подписью Мори и до самого отбытия, неожиданного для Дазая вплоть до последнего дня, затошнило его от еды всего один раз, и то наверняка с непривычки и от переизбытка ощущениями, к тому же помогли обыкновенные угольные — не то плацебо сработал, не то действительно организму полегчало. Выехал он на пресных крупах за пару дней и некрепких напитках вроде чая, прогулок на свежем воздухе (Накахара вытаскивал его на машине куда-нибудь в центр или за город, проветриваясь сам от душных офисных стен и выгуливая заодно одного домового затворника) и неплохих фильмах с субтитрами на максимальной громкости. Удивительно, на самом деле, каким таким магическим образом человека может воротить от пресной низкокалорийной пищи, но от айриша или от простого виски — ни черта подобного! Лечение и смена обстановки явно пошли ему на пользу. Чуя улыбался, видя блеск в светлых глазах, когда Осаму лежал на его плече, вытянув ноги на диванный подлокотник. Подкручивал же себе что-то в имплантатах, громкость настраивал… Иногда он ещё при разговоре проглатывал какие-то слоги и звуки, но Мори предупреждал об этом: ему нужно время восстановиться окончательно. Как на улице потеплеет, ему станет лучше. Осталось совсем чуть-чуть подождать. Дазай не любил, когда Накахара тратил на него деньги, и Накахара понял это, когда после покраски его волос в каштановый подогнал эппл последней модели, а Осаму, посмотрев испуганно на несчастную коробку, ошарашенно проговорил, что ему придётся почку продать, чтоб возместить. «Ч- какое, нахрен, возмещение? — Чуя тогда даже дар речи потерял. — Дурак, что ли? Это же подарок!» Осаму пробурчал что-то в ответ, стиснув в руке коробочку и прижав к груди, а Накахара, вздохнув, положил свою руку на его свободную: «Ты пойми, я не требую ничего взамен, просто хочу, чтобы ты ходил с лучшим и в лучшем, хорошо?» Сед- то есть шатен нехотя кивнул, поджимая губы. Накахара весь следующий день раздумывал, как бы ему избежать кары небесной за якобы баснословные цены за всякие цацки, и ничего лучше не придумал, как солгать о стоимости и ретироваться. «Наушники? А… ну… да не парься, максимум долларов десять… десять йен я имел в виду, но ладно, ты разбирайся с ними, а я пойду, дела зовут». Почему-то именно Дазаю и после всего случившегося Накахара врал крайне плохо — опять же, во всём виновата уставшая голова, — но Чуя принял позицию дарить и бежать. Гнев уже не гнев, когда прошло время: потому полицейским и нельзя проводить допросы задержанных на эмоциях, чтобы случайно тех не убить голыми руками; потому Чуя и выдумывал себе дела, разбираясь с работой, отпуском, бумагами, переездом рыбок в главный офис на время и билетами с вещами в чемоданах, чтоб скрыться хотя бы на время от Дазая и пережить бурю. Вырвав время до отлёта через день, решив не дёргать в предыдущий, Чуя всеми правдами и неправдами сумел затащить Дазая в магазин одежды под предлогом «просто посмотреть» и едва потом вырвал из его рук подошедшие ему рубашки, свитшот, пару толстовок и одни-единственные брюки (вторые он не сумел отобрать сразу и тихо попросил отложить до завтрашнего дня, как и «вон ту худи, которую кинули в соседнюю раздевалку»), потому что Дазай раскусил его план раньше, чем предполагалось. Осаму упирался не из вредности — он просто чувствовал себя в огромном долгу, и всё это над ним нависало снежным комом: все эти события тех дней, эти имплантаты, эти подарки… Он не говорил, но он не ощущал себя достойным и подходящим. Всё ещё не ощущал. Он весь не стоил стольких денег, сколько Чуя спокойно спускал на него, будто на карте бесконечный запас. «это сли… шком дорого», — упорно твердил он с придыханием, смотря на отвоёванные Накахарой вещи на кассе. «Забудь это слово, а? — Чуя незаметно стукнул его по ноге, и тот хрипло охнул. — Дорогое в этом мире для меня только то, что стоит сейчас над моей душой и ненавидит меня». Дазай скрестил руки на груди и фыркнул. Накахара не знал, как втолковать ещё, что для него ему ничего не жалко. «Давай так, раз уж ты такой упрямый, — по дороге домой Чуя урвал минутку поговорить с ним в машине, чтоб не было шума колёс. — Это моя прихоть, я хочу видеть тебя во всём том, что тебе взял. Такая формулировка сойдёт?» Осаму обиженно передразнил его и насупился. Но свитшот с голубоглазой лисьей мордой был готов носить до скончания дней своих, просто ничего не сказал. Все эти внезапные покупки были до ужаса ошеломляющими. Право слово, будто всю жизнь жил в тёмной пещере и в один прекрасный момент нашёл залежи драгоценных камней. Дазай смотрел на несчастный и такой непривычно огромный для руки икс-эс, на брендовые вещи в раскрытом шкафу, на готовящего что-то на кухне Чую и ощущал себя наскоро наклеенной дешёвой наклейкой на коллекционную музейную картину. Всё так резко переменилось… Из зеркала на него смотрел будто не он: волосы, как у зайца, и брови словно перелиняли с белого в бурый, почти скрытые под тёмными прядями слуховые имплантаты, чёрный верх, белый зауженный низ и икс-эс с его ладонь размером. На полке под зеркалом лежала заветная упаковка викодина, такая необходимая ранее, но Осаму не притрагивался к ней уже две недели точно, и сейчас он смотрел на неё, поджав губы. Рука могла привычно потянуться к ней, но зачем? Ныне Дазай кусал внутреннюю сторону щеки, сосредоточившись на всех своих ощущениях и пытаясь понять, что он чувствует, что болит и не кружится ли голова, но прошла минута с плотно зажмуренными глазами — и, кажется, ничего. Накахара внезапно подошёл тогда сзади, интересуясь, что за красавчик рассматривает себя уже десять минут со всех сторон, и Дазай, вздрогнув, рыкнул в ответ, на что Чуя рассмеялся. Пусть привыкает. Пораскинув мозгами за готовкой ужина, Накахара решил не говорить Осаму о том, что собирается вместе с ним куда-то лететь к концу недели, и нагло пользовался оставшимися до вылета днями, чтобы расположить к себе Дазая ещё больше. И первым делом он, оставив Дазая «отдохнуть» в своей квартире на пару часов со всеми покупками, клятвенно заверив, под шумок перетаскал что по мелочи и что не барахло на выброс из чужой норы в свою, но всё это было настолько железно аргументированно, что Осаму не сумел внятно возразить и был вынужден остаться: «Один раз ты попросился домой и ушёл от меня. Тебе напомнить, кто к тебе потом постучался в дверь, или сам вспомнишь?» Накахара тогда уступил ему свою постель, уйдя на диван, но в первую ночь Дазай пришёл к нему сам, решив не будить под утро и уснув сидя, сложив голову на руки на самом краю, укутанный в одеяло; Чуя, проснувшись к полудню, чуть не испугался тёмной головы в подножии, тихонько разбудив потом и отправив спать обратно, плотно зашторив окна. На вторую ночь Осаму попросил никуда не уходить и спать рядом: «я в-всё равно не сп-сплю, да и места много, так что пожалуст-а». И Дазай обнимал. Обнимал, осторожно прижимаясь к спине и боясь, что всё растворится, как сон, а он осознает себя в комнате с белыми стенами — и снова сойдёт с ума, понимая, что всё было лишь в его голове. Вот сейчас он закроет глаза, попытается заснуть раньше времени — и больше не почувствует биения чужого сердца под ладонью, всё в его руках растает, и он в психушке с тяжёлой степенью шизофрении, и всё кончено. От этих ужасных мыслей поплохело, и перед глазами всё начало расплываться, но нащупать таблетки на прикроватном столике было не проблемой — успокоительные и от головы всегда лежали ближе к краю, чем остальные. Кажется, Чуя тогда впервые проснулся от копошения и чьих-то всхлипов за спиной, мгновенно просыпаясь и разворачиваясь в сторону еле слышных рыданий, поднимаясь и тут же садясь. Кажется, Осаму впервые за столько лет слышал собственный плач, ошарашенный такими громкими звуками в тишине и вытирающий слёзы с лица руками, сидя на краю постели и тяжело, глубоко дыша, пытаясь успокоиться. В ту ночь они долго не спали. Дазай ничего не говорил, Накахара не пытался шептать о том, что всё хорошо или что-то такое — шёпот Осаму не слышит, а в темноте по губам не прочтёт. Они сидели рядом друг с другом, и Накахара положил руку на его плечо, со вздохом после обняв сбоку; Дазай шмыгал носом, одной рукой обхватив Чую за шею, радуясь, что он вполне осязаем и не плод воображения, второй же тёр мокрое лицо. «Всё хорошо, я здесь, — Накахара говорил со сна хриплым голосом, но в тишине рассветной квартиры достаточно слышимым. — Принести тебе попить? Или выпить?» Но Осаму, шмыгнув в последний раз и придя в себя, отрицательно качнул головой, попытавшись что-то сказать, но после неудачной попытки выдавить из слабого горла хоть слово махнул рукой и завалился спиной на постель, утягивая Накахару за собой. Чуя гладил тёмную голову, пахнущую шампунем и чуть-чуть краской, и прижимал к себе под руками, пока Осаму лежал, уткнувшись лбом в его грудь, и думал про что-то своё. Под одеялом было тепло, в квартире пахло вином и яблоками, рыжий мерно дышал сверху, выдыхая прямо в каштановые волосы, и Дазай сжимал пальцами его футболку, заодно вытерев ею мокрое лицо. Чуя был прекрасным. Чуя заслуживал всех поцелуев в мире и далеко не этими тонкими и сухими губами, часто бывающими потресканными и больными от кровавых ранок, но Чуя гладит по щеке и прижимает к себе, к своей шее, когда эти губы касаются его виска или скулы. Наверное, спустя несколько дней засыпания с Дазаем в одной кровати Накахара столкнулся с самой милой проблемой в его жизни: Осаму, к моменту пробуждения Чуи обыкновенно уже глубоко спавший, сжимал в объятиях так крепко, что выбраться из них не представлялось возможным без пробуждения самого Дазая. Укутанный в одеяло, в большой футболке и мягких пижамных штанах, он спал, обхватив за руку и уткнувшись лбом в плечо, закинув тонкую ногу в пушистой штанине на ноги Чуи. Нет, Накахара не был против такого положения ночью, но вот утром… Чуя, пользуясь местом с краю, когда как спиной к стене спал Осаму, пытался потихоньку «вытекать» из хватки на пол, но в первый день внезапно нарвался на хриплый вопрос, почему Накахара сползает под кровать. Дазай сонно смотрел на него, потирая глаз и натягивая одеяло до плеча, на что Чуя неловко усмехнулся, вставая, потрепал по голове и сказал спать дальше. На второй день Накахара проснулся с головой Дазая под рукой и его руками, обхватывающими по бокам, как плюшевую акулу. Чуя при обезвреживании бомбы никогда не старался быть таким аккуратным с проводами, как сейчас — с пальцами: замереть в неудобном приподнятом положении, чтобы расцепить хватку и выползти. И ведь почти получилось! Он обнаружил Дазая за своей спиной на кухне, когда тот, лохматый и с торчащей тёмной прядью вверх на макушке, в тапках и одеяле по плечи, поддерживающий его руками, пришёл на запах кофе. Проснувшийся сидел, всё такой же лохматый, за столом и пил латте с закрытыми глазами, пока Чуя не прошептал над самым ухом: «Выбирай: или спать идёшь обратно, или туркой по лбу». Накахара, конечно же, несерьёзно, и Дазай улыбнулся, когда его поцеловали в макушку, но после угрожающего постукивания туркой по столу Осаму выставил ладонь вперёд, всё с той же сонной улыбкой уходя обратно к постели. На третье утро Чуя сумел выбраться из кровати без последствий, бесшумно выходя и закрывая дверь. Видимо, Дазая вообще ничто не разбудило, раз даже на кофе он не пришёл, и Накахара, отсидевшись в кухне с час, пролистав ленту новостей и понаблюдав за людьми в окне, вдруг махнул на всё рукой и вернулся в постель обратно, аккуратно пристраиваясь рядом и укладывая на себя руки Осаму обратно. Этой ночью ему почему-то не спалось, а в отпуске можно спать хоть круглыми сутками, чем Чуя успешно и занимался. Дазай во сне прильнул поближе, поджимая ноги и утыкаясь носом куда-то в шею, когда Накахара повернулся к нему лицом: тёплый, спящий, ничем не тревожимый, рядом. Наверное, в этом заключается что-то вроде душевного спокойствия и простого мимолётного счастья. Раньше Накахара знал его в успешном выполнении поручения Мори или хотя бы чистом убийстве, а теперь это было что-то… другое. Хуйня какая-то, короче, но Чую устраивало; хорошо, когда бледные руки счастья без бинтов обнимают поперёк груди, пока само оно сопит куда-то в шею, пригревшись на своём месте. Чуе не давало покоя одно: этот чёртов сраный ноутбук Дазая, держащийся уже на соплях вместо винтов на задней панели и шумящий, как ёбанный вертолёт. Кажется, «Пустельга» так не орёт лопастями, как это проклятое детище китайского производства. Накахара думал, что выкини эту хрень без активированной операционки — серьёзно, без определённого места жительства граждане не поднимут, но Осаму вцепился в него мёртвой хваткой и отказывался отдавать: «я рабо-ботаю на нём дольше, чем… знаком с тобой, он мне дорог, как собсн-ный реб… ребёнок». Накахара злился, но не перечил и лишь косился на это шумящее чудовище, зная, что Дазай просто-напросто не слышал всё это время и не слышит этого свиста с гудением до сих пор (с непривычки он выкручивал тумблер на имплантате на минимум, увеличивая громкость, когда Чуя говорил с ним), но также Дазай не знал, какой план вынашивает Накахара уже неделю. До отлёта оставались считанные дни, Чуя уже готов был собирать вещи завтрашним числом, но эта срань господня с микросхемами внутри, гордо именуемая «ноутбуком», бесила. Осаму, должно быть, обладает титаническим терпением, раз терпит этот ебаный эйч-ди-ди: пока это создание прогружается до экрана блокировки, рабочий компьютер Чуи успеет перезагрузиться с обновлением системы. Чёрт возьми, его не возмущало даже то, что эта кучка микросхем с экраном вылетала по пять раз на дню и могла похерить все сохранения! Предложение поработать на ноутбуке Накахары Дазай категорически отверг, и внешне Чуя лишь кивнул, мысленно подумав про то, что Осаму дали шанс — и он его проебал. Ну что ж, он сам выбрал этот путь… Тайно скачать все данные на флешку было не проблемой — Чуя не хотел, чтоб Осаму психовал из-за долгой перекачки файлов, — а проблемой стало то, что Накахара, кажется, был первым, кого интересовала не операционка, ни процессор нового поколения, ни что-либо ещё, а «динамик хороший, чтобы на максимальной громкости было через стены слышно». Пока Дазай был дома и спал, Накахара, проснувшийся два часа назад и в одиннадцать утра уже сидевший где-то в интернет-кафе, настраивал работу офиса и возвращал все файлы, вкладки, пароли и логины на место, не заказав даже кофе — мало ли, от усталости прольёт, а косарь долларов за надкушенное яблоко терять впустую не хотелось. Конспирации и нервам не было предела: домой Чуя вернулся на цыпочках, лишь скинув ботинки, стараясь не хлопать дверью, и бесшумно прошёл в спальню, где обычно на столе стоял «ноутбук» Дазая, пристраивая новенький и полностью готовый сверху него, опасливо оборачиваясь на спящего Осаму и убеждаясь, что не разбудил. Довольный собой, Накахара наскоро оставил записку поверх яблочной эмблемы «дела в офисе, буду поздно вечером, всё разогрей в микроволновке, не сожги дом, не сутулься, не скучай ❤» и поспешил скрыться из виду минимум часов до семи или до первого возмущённого сообщения; нужно будет сразу после возмущения капслоком спросить о случившемся максимально невинно и заехать в маркет за суши и виски.

Сообщение от: Кот 18:34. «Мистер Накахара-сан, позвольте поинтересоваться, КАКОГО Х-»

После полученного сообщения Накахара подумал и решил всё-таки взять того большого и плюшевого белого кота с вышитыми бархатом сердечками-подушечками, красующегося на горе игрушек где-то между подарочными упаковками конфет и алкоголем — по крайней мере, им можно будет либо прикрыться, либо нейтрализовать противника, кинув в него игрушку. Суши он заказывал уже на кассе, прижав плечом телефон к уху и вынимая карту из кармана брюк, не отвлекаясь от разговора. Проще заказать какой-нибудь сет, чем выбирать отдельно каждую… Этот чёртов кот не помещался в одной руке, если его обхватить. Накахара еле-еле убрал телефон в нагрудный карман, чтоб не дай бог не ёбнулся и не расхерачил экран о пол, и вдруг взгляд упал на одну очень важную вещь, о которой Чуя забыл со всеми этими покупками: пачка презервативов шлёпнулась со стенда на движущуюся ленту — пришлось поддеть локтем, покуда руки заняты бутылью виски и котом в половину роста Накахары. Не, ну мало ли что? Эта вещь всегда должна быть в быту, как аспирин с афобазолом или яйца в холодильнике. Точно. Афобазол. По дороге Чуя резко вдавил в педаль тормоза, как только заметил, что где-то сбоку промелькнула аптека. Для глаз, успокоительное и от мигрени что-нибудь да найдётся точно, а трамадол, если уж понадобится, можно найти на дядюшкиных складах — уж у кого, как не у него, искать наркотические лечебные препараты без справки и подписи врача, беготни по инстанциям и ожидания доставки заказа? Таких лекарств у Мори целый склад. Доставку Чуя выловил прямиком у парадной двери, не зная, брать ли коробку в зубы или попробовать нести на голове, но всё-таки умудрился зажать виски в руке, ею же прижимая к боку кота. Времени перевалило за семь вечера, когда Накахара соизволил наконец с чувством и расстановкой попинать собственную дверь — громкие глухие удары Дазай слышал лучше звонков, а у Чуи нет третьей руки, чтоб доставать ещё и ключи. Осаму, глянув в глазок с другой стороны, не въехал в происходящее, видя не Чую, а нечто белое с блестящими глазами. Сначала сердце рухнуло в пятки, когда показалось, что это белоснежная шапка того самого человека, но отпустило в один миг, когда над пушистой белизной появилась рыжая голова. Рыжий улыбался, шатен хмурился и обиженно дул щёки. Нет, не обиженно — крайне смущённо. Его просто завалили подарками, причём непозволительными для него, и завалили в прямом смысле, и краснь щёк всё равно хорошо была видна на бледном лице. Он поджимал губы и отводил взгляд, пытаясь хмуриться, но ничего не получалось: Накахара вручил огромную игрушку прямо в руки, оставаясь лишь с коробкой суши и виски в руке, широко и виновато улыбаясь. Ну вот… ну вот как ему ещё втолковать, что Осаму всего этого достоин примерно так же, как бродяжка подушки с золотой вышивкой? Пелена сама собой застилала глаза. Нервная система всегда была не в порядке. Чуя осёкся, не понимая, почему Дазай спрятал лицо в белой голове игрушки, встав у стены спиной к ней и не отвечая ни на один вопрос. Слова из слабого горла не вязались ни в одно чёткое предложение, и Накахара уж было подумал, что Осаму действительно расстроен из-за его щедрости. Что-то похолодело внутри, под рёбрами, когда эта мысль пронеслась в голове, а рука, освобождённая от принесённого, неуверенно потянулась к парню. Но Дазай, вдруг громко всхлипнув, разжал хватку на коте, роняя его на пол и обнимая Накахару так сильно, как только он мог, согнувшись и ткнувшись лицом в плечо. «за чт… что ты мне такой хоро-хороший… — глухой голос прервался на всхлип. — я лб… люб… лблю». Чуя уже успел понять, что на пике эмоций голос снова слабел и Осаму плохо выговаривал слова, оглушённый собственными шумами в голове. Сколько Дазая не целуй и не говори ему, как он дорог и что ради него готовы на всё, он всё равно будет чувствовать себя в долгу и не будет осознавать, что всё происходящее — реальность. Он должен привыкнуть, просто нужно время. На широкой плазме шёл какой-то фильм-фантастика, который они, кажется, уже смотрели. Коробка от суши с прозрачной крышечкой стояла где-то у угла дивана на полу наполовину опустошённой, стаканы с виски зажаты в обоих руках. Дазай лежал, в пижамных штанах и тёплом махровом халате с ушастым капюшоном, головой на животе сидящего Чуи, опустив одну из рук к полу, пока чужие тёплые пальцы перебирали тёмные пряди и гладили по волосам, массируя до того приятно, что Осаму уже даже не вслушивался в бормотание телевизора, прикрыв глаза и сбавив громкость аппарата. Полумрак окутывал комнату, от батарей веяло теплом, большой плюшевый котофей сидел на спинке дивана и блестел глазами-пуговками в свете плазменного экрана. Дазай плохо спал сегодня, а утром, проснувшись к одиннадцати в очередной раз, обнаружил новый «подарок» и уснуть дальше уже не мог — сначала наивно думал, что Чуя прячется где-то в квартире, но в итоге его оставили наедине с этим яблочным монстром и собственным громко бьющимся сердцем. Ну что за человек… Осаму всё думалось, что Чуя пытается купить его любовь. Накахара разлепил глаза, приподняв голову от кулака, упёртого в щёку, и уставился на Дазая, приподнявшегося на руках и лежащего теперь лицом на уровне его лица. Тёмные брови хмурились, а губы сжались в тонкую полоску. Взмахом ладони в сторону телевизора Осаму явно намекнул убрать звук — и Чуя послушно убавил, всё так же удивлённо смотря на Осаму. Ты же засыпал, чего вскочил? — Дазай? — рыжий вопросительно вскинул бровь, прохрипев спрошенное и тихо кашлянув, прочищая горло. — Чего ты? Осаму нахмурился больше, медленно сглатывая, готовясь говорить, и выдохнул, подкрутив тумблер громкости на аппарате за ухом: — ты хоч-шь купить меня? — А?.. — все эти подарки, — Дазай сложил руки на грудь Чуе, уложив на него подбородок и смотря прямо в глаза, — всё для того, чтобы я не… не ушёл? — Подарки? Чтобы купить тебя? Как тебе такое в голову пришло? — Накахара невольно развёл руками в стороны, отставляя стакан с виски на пол. — тогда зачем? — Э? Зачем дарю? — Чуя даже задумался. Когда задают слишком очевидные вопросы, в голове происходит нестыковка. — Ну как же. Хочу показать, что ты мне дорог. Не только же пустословить про это? Ответ не удовлетворил вообще ни капли. Дазай приподнялся на руках снова, нависая теперь над Накахарой, и Накахара смотрит прямо в глаза, подняв голову. Что ещё? — то есть пытаешь-ся купить, — голос Осаму тихий, но в тёмной комнате он более чем хорошо слышен. Палец утыкается прямо в грудь Чуе. — у меня создаётся именно такое ощ-щение. — Да брось ты это, — Накахара неловко улыбнулся, съехав чуть вниз. — Я же от чистого сердца. Да и мы уже говорили об этом, нет? Дазай кусает губы, хмурясь и отводя взгляд. Видно, что он хочет что-то сказать, но не решается озвучить. Ой, будто бы Накахара не понимает, что Осаму намекает на случай, если между ними что-то произойдёт. Молоды, горячи, хрен знает, действительно. Чуя тяжко вздыхает, поднимая руки и, обхватив тёмную голову, вновь опуская Дазая лежать на своей груди. Осаму что-то хмыкнул, попытавшись проворчать, но его поцеловали в макушку. — Даже если что-то и случится, я никогда ничего не потребую обратно или взамен, идиот, — Дазая целуют в висок, и он расслабляется, что-то невнятно ворча под нос и обнимая за плечи. Главное, чтоб в объятиях не сжали, а то его шея хрустнет. — Не надо думать об этом. Тебе незачем. Всё ведь хорошо. Естественно, что хорошо. Чуя ведь чурбан, который, кроме как материально, никак не может показать свою привязанность! Ха-ха. Смешно. Шутка шуткой, а Накахара остановил взгляд где-то на углу тёмной стены, думая об этом. В каждой шутке есть доля правды, так ведь? А, так вот в чём дело. Дазая гложет то, что Накахара будто пытается привязать его к себе всеми этими вещами, не допуская возможности того, что этот бескорыстный порыв служит лишь для улучшения чужой жизни. То есть жизни Осаму. Как ещё втолковать это в тёмную голову с белыми корнями? Вообще никак. Пока десять раз одно и то же не скажешь, никакого эффекта не будет. Ну да, один чурбан по части словесной романтики, другой полный дуб в принятии чувств не словесно. Идеальная парочка. Осаму ведь и так уже вдоволь настрадался в своей долгой, серой, не такой уж счастливой жизни и в своём тусклом и узком чёрном мирке, запершись в четырёх стенах и став отшельником в свой второй десяток. Никому такого не пожелаешь, так пускай сейчас всё наладится. Отвыкать от плохого нужно всем. — Эй, Дазай, — Чуя перебирает пальцами тёмные пряди, согнув в колене одну ногу, — спишь? Тёмная голова отрицательно заворочалась, и рука погладила волосы снова, взъерошив их, кудрявые на концах. — Послезавтра мы улетаем. Пауза воцарилась в комнате. Сначала Чуя подумал, что Осаму не услышал, но он просто не двигался после сказанного, медленно приподняв голову и глядя на Накахару таким взглядом, будто тот признался в том, что всю жизнь был его тайным поклонником и что именно он подбрасывал ему мёртвых голубей под дверь. — что? — Что слышал, — Чуя усмехнулся, заправляя одну из бурых прядей Дазаю за ухо, пока тот пребывал в прострации. — Ты думал, я захочу провести свой законный отпуск в городе, где пребываю двадцать четыре на семь триста пятьдесят дней в году? Ну, ладно, триста сорок. Я же каждую подворотню тут знаю лучше бездомной собаки. Устал. — ты серьёзно? — Я, конечно, рыжий, но насколько я похож на клоуна, чтобы шутить? Дазай посмотрел куда-то в сторону, подумал, снова перевёл взгляд на Накахару и сделал рукой весьма красноречивый жест не из книги жестов для глухонемых. Его понял даже Чуя; обычно так взмахивают рукой ладонью вверх, молчаливо спрашивая: «Что, блять?» Хотя. Даже не «что», а именно «чё». — Не пытайся начать возмущаться, билеты уже как неделю лежат под моим ноутбуком, чтоб ты не увидел, — Чуя похлопал по тёмной голове. — Ну прости, я не хотел говорить заранее, ты бы убил меня своим взглядом. Дазай молчал. Карты уже вскрыты, Чуе вовсе нечего скрывать, только ждать своей участи. А что ещё он мог делать? Оставаться в этом городе уже не было никаких сил, а в особенности смотреть на набережную, пустующую от убранной наконец с глаз долой баржи. Ему казалось, что чем дольше он здесь, тем больше его гнетёт обстановка. Нужно срочно было сменить окружение, а Монте-Карло как-то само подвернулось под руку, благо что средства позволяли. Будто Мори когда-то что-то жалел для своих подчинённых и дорогого и единственного племянника в особенности. Приказом Огая было принято разослать всех работников куда подальше, лишь бы им не быть в Йокогаме: пока не утихнет эхо событий от взрывов на дорогах и звонка полиции с серого номера, никому из Мафии лучше не светиться в окрестностях вообще. Сам Мори оставался в городе, зная, что ему одному как высокопоставленному полковнику будет легче справиться с подозрениями, чем всему его штату: «Не подозрительно ли будет, если вся наша кампания исчезнет аккурат после произошедшего?»; и Коё осталась, сказав, что одного его не оставит, а с ней ничего не случится. Компьютерный отдел во главе с Акутагавой Огай едва не насильно распределил в Верону, говоря, что кое-какому обитателю тьмы будет полезно отдохнуть от своего гнезда из проводов, мониторов и штекеров, как и отоспаться в отеле, если он не собирается выползать из комнаты; отправленной вместе с ним Хигучи-тян было вверено следить за тем, чтобы Рюноскэ не забывал о том, что на шведском столе существует такая вещь, как еда, полезная для поддержания жизнедеятельности, и хотя бы четыре раза за месяц вышел на солнечный свет, а не строил из себя короля ночной Вероны. Наугад были выбраны до кучи Флоренция, Неаполь, Ливерпуль и Ньюкасл-апон-Тайн, ещё, кажется, кому-то повезло с Ниццей и Страсбургом, но Чуя уцепился исключительно за город богачей, сказав, что поедет один. «Ну, то есть не совсем один…» — пробурчал он тогда под нос, но Мори догадался и так. Ладно уж, пускай. Главное — чтобы не здесь минимум месяц, а то и больше; это по обстоятельствам. Глава Крыс Мёртвого дома не достанет всех. Пускай он исчез, пускай схоронился в своей норе, будто его следов здесь и не было… Если лисам бежать от бладхаундов врассыпную, вожак уведёт за собой, позволив остальной стае скрыться. Но, кажется, кое-какой перелинявший с белого в бурый лис был крайне недоволен сложившейся ситуацией. От недостатка слов он внезапно укусил Чую за руку, потянувшуюся к его щеке, фыркнув и ткнувшись лицом в грудь, пряча глаза. Ох уж этот Чуя! Как что скажет — хоть стой, хоть падай. Дазай так ничего и не сказал, фыркнув и встав, бесшумно скрываясь где-то в направлении ванной комнаты. Наверняка ему просто нужно обдумать услышанное. Постоять в шапочке, чтоб не намочить имплантаты за ушами, под тёплым душем, попялить в стену, посидеть в воде, написать что-нибудь на запотевшем зеркале, а потом уж и Накахару пустить можно, чтоб прочитал какую-нибудь глупую и милую надпись на стекле. Дазай всегда подолгу лежит в постели в своей махровой пижаме, ожидая, пока Чуя придёт, чтобы устроиться с ноутбуком поудобнее и провести всю ночь за тёмным экраном и со спящим Накахарой под боком. — Ты пойми, — рыжий приобнимает рукой, зевая с щелчком челюсти и взяв в руки телефон, когда они перебрались на постель после душа; вернее, Накахара пришёл вторым, и Дазай пустил его под одеяло, придвигаясь ближе и укладывая голову на плечо — Чуя всегда тёплый, никакие обогреватели не нужны. — Я просто хочу, чтобы ты был счастлив и жил в достатке, ни в чём себе не отказывая. Ну да, не в деньгах счастье, но без них ведь тоже хорошо не будет. — философ хренов, — Осаму прохрипел это негромко, зевая и потягиваясь руками вперёд, как кот, вдруг взяв лицо напротив в свои ладони, отвлекая от экрана мобильного и смотря в синие глаза: — я ведь л-блю тебя и без твоих подарков, солнце. или ты думаешь, что без всех этих вещей моя любовь начнёт уг… асать? — Но я же не это имел в виду… — телефон пришлось отложить куда-то между упаковок таблеток на прикроватном столе. Когда Дазая схватили за нос и потянули, он недовольно скривил губы и в итоге чихнул, встряхнув головой. — Нет, вернее, я вообще ничего под этими подарками в виду не имел. Не-ет… Вернее, я имел в виду привязанность, не знаю, чувства, что ещё. Ценность. Просто хотел, чтобы ты ни в чём не нуждался так же, как я. — ты вообще собирался предупреждать? — Осаму утёр рукой нос, шмыгнув. — или прямиком перед датой отлёта сказ-л бы? — Я всего лишь ждал этого разговора. Ты бы не позволил иначе обновить твой гардероб и парочку вещей, скажи я раньше. — какой же ты… грх, — Дазай от нехватки слов — снова — стукнул ладонью Накахаре по груди, приподнявшись на локтях. — иди сюда, молчун, ругать буду з-за траты. Чуя смеялся, Осаму целовал его лицо. Рыжий дурак вообще не знал меры в дорогих подарках, и Дазай чувствовал себя от этого неудобно, но тут как флуоксетином об стену — ноль результата, сколько ни говори. Осаму, откинув одеяло в сторону и встав над Накахарой, согнувшись, целовал шею щекотно, его сухие губы не оставляли влажных следов на ключицах и груди; Накахара даже не сопротивлялся тому, что его домашнюю футболку задирают. По сравнению с тем, какой Дазай был истощённый и сухощавый, а рёбра с обеих сторон можно было пересчитать даже без снятия с него рубашки или что он там носил, Накахара был… проще сравнить длинноногую борзую и мощного ротвейлера: если первая предпочтёт перемахнуть через камень, второй прогрызёт себе путь собственными зубами, не сбавляя бега. Вот как-то так. Или Чуя просто привык сравнивать людей с собаками? Собственный дядюшка в его глазах был доберманом — эта аксиома неоспорима; наставница Озаки-сан — величественная и грациозная салю́ки; Акутагава был тем самым забитым и загнанным людьми грейхаундом, попавшим в хорошие руки и выросшим в преданную домашнюю ищейку; с самим собой были проблемы — с взмокшими от дождя волосами, завивающимися при высыхании, в зеркале он был самым настоящим сеттером. Ну, тоже неплохо. Лучше, чем спаниэль. Хотя, в принципе, грюнендаль тоже ничего… Или овчарка. А вот Дазай был настоящей самоедской собакой, правда чуть перелинявшей. Белый, пушистый, и вообще милейшее в мире существо, которое только и хочется обнимать и кормить. Все мысли о собаках исчезли по щелчку, когда Осаму, проведя языком по его животу, сел прямо на бёдра и смотрел на Чую с прищуром, почти ненарочно поёрзав ягодицами по члену под тканью домашних штанов. Вот же су- кобе- паршивец. Он же незапятнанный, как птенец лебедя, какого чёрта он с таким невинным лицом сидит прямо на стояке своей тощей задницей и делает вид, что ничего не чувствует? Милейшее, мать его, существо. — Б-блять, одумайся. Осаму, максимально удивлённо (почти правдиво) глянул на Чую и склонил голову к плечу, как непонимающий щенок. Почти незаметно им закусывается тонкая нижняя губа, когда стояк очень хорошо ощущается между ягодиц и трётся о ткань махровых пижамных штанов, и ведь упирается руками в напряжённый живот, приподнявшись, касаясь бугра, и снова осев. Светлые глаза отвратительно хитро сверкают. Накахара уже хотел было сквозь зубы спросить, не под кайфом ли от викодина он сейчас, но с губ сорвался лишь полурычащий стон — чужие тонкие пальцы схватили прямо за стояк под тканью, пока на лице растянулась лишь невинная улыбка. Блядство. Край футболки пришлось держать зубами. Пальцы зарываются в тёмные волосы; холодная рука обхватила за согнутую ногу, язык прошёлся кончиком по вздувшимся венам и слизал мутную каплю с головки, обхватывая ртом и прикрыв глаза. Эти белые, нетронутые перманентной краской ресницы трогательно вздрогнули, когда глаза зажмурились — Дазай взял в рот чуть больше, взял за щёку, причмокнув и вынимая, растянув с губ до головки нить вязкой слюны. На это блядство смотреть просто невозможно, серьёзно, Чуя глянул одним глазом и закрыл сразу оба свободной ладонью — вторая вплелась в тёмные пряди. Мерзавец отсасывал нарочито медленно, и Накахара чувствовал не только то, что готов кончить от одного лишь вида запачканного предэякулятом и собственной слюной бледного лица с полуприкрытыми глазами и дрожащими белыми ресницами, но и то, что Дазай смотрит прямо в его раскрасневшееся лицо и совершенно не ощущает вины. Слух раздражали влажные причмокивания, от лёгких поцелуев мягкой головки и щекотки языком уретры пальцы сильнее сжимались на тёмных прядях — Чуе на секунду просветления показалось, что он сейчас вырвет несколько волосков, но от расслабления хватки лучше вообще нихуя не стало. Холодная ладонь на стволе резко контрастировала с горячими губами и тёплым ртом, тонкие пальцы коснулись низа живота, очертили полукруг и сжались на яйцах. Дазай, умоляю, давай ты не будешь делать вид, будто сжимаешь в руке антистрессовую игрушку?.. Осаму мучает. Изводит. Доводит до исступления, когда можешь уже кончить, но вдруг вынимает изо рта и лишь щекочет уретру языком, слизывая белёсые капли, аккуратно облизывая головку и проводя кончиком по уздечке. Чуя весь напряжён, как струна, он даже старается не трогать тёмную голову между своих ног, изредка поглядывая вниз и с нажимом поглаживая бурые пряди, закрыв второй рукой глаза и шумно дыша. В какой-то момент — грешен, кается — Накахара всё-таки задержал взгляд на Дазае подольше, сосредоточив взгляд. И Осаму замер, встретившись своим взглядом с синими глазами. Он лежал, держа член во рту и убрав его за щёку, другой прижавшись к ноге Чуи и вскинув брови кверху. Спустя секунду Дазай медленно поднял голову, скользнув губами по стволу и головке вверх, и, выпуская член изо рта, сипло говорит, растянув губы в улыбке: — папочке что-то не нравится? Да ёбанный ты, сука, в рот… Накахара что-то прорычал сквозь зубы, откинув голову и выгибаясь в спине, когда Дазай, прикрыв глаза, взял полностью, уткнувшись носом в лобок. Мягкие стенки горла сжались в подавленном позыве, брови нахмурились, Осаму хрипло промычал, царапая ногтями обхваченную рукой ногу — сперма на вкус так себе, но стерпеть можно. Член измазан беловатой слюной, стоит Дазаю отстраниться, приподняться и специально шумно проглотить, не сводя взгляда с лица Накахары. Он даже не дожидается, когда Чуя придёт в себя, спокойно поднимая одеяло, укладываясь под него и отворачиваясь лицом к стене, подперев голову рукой и поставив между собой и стеной ноутбук. Стакан с водой всё равно рядом, а слова излишни. Не, запить надо, но попозже. Где-то там заодно мятные леденцы от тошноты лежат в таблетках… Если не кривить душой, Чуя спал хреново. Ну как бы неудивительно вот вообще ни разу: человек, преспокойно сидящий сейчас в ноутбуке и повёрнутый к тебе спиной всю ночь, только что шикарно отсосал тебе и делает вид, будто ничего не произошло. Накахара лежал с закрытыми глазами до трёх ночи точно, около двух встав и выйдя покурить на балкон (Дазай пришёл за ним буквально через пять минут, интересуясь, чего не спится, внезапно отпивая из горла открытой со вчерашнего вечера винной бутылки), а по возвращении в постель лежал, уткнувшись Осаму в спину и закинув на него руку. Иногда он чувствовал, как Дазай легко дотрагивается до его ладони и пальцев, поглаживая по тыльной стороне и слегка сжимая — Накахара сжимал в ответ, улыбаясь. В голове мысли постепенно путались, тело объяло дрёмой. Чуя спал обычно тихо, без движений и дёрганий до утра, но это только бóльшую часть своего сна: Осаму, засыпая к семи или восьми, мог резко проснуться от удара локтем в спину или ладонью по затылку. Что было смешным — Накахара сам просыпался от собственного вздрога и не мог понять, что случилось и почему Дазай потирает кем-то ушибленное место между лопаток или на голове, грустными глазами глядя на Чую. На вопросы о произошедшем Осаму фыркал и шептал, что Накахара дерётся и его нужно привязывать, а Чуя отвечал, что пошлые шутки напрашиваются сами. После второй ночи вскакивания с постели от содроганий ногой, благо что Дазай задет не был и продолжил спокойно дремать под боком, Чуя всё-таки окончательно понял, что ему срочно нужен отдых — от нервов конечности во сне дёргаться начинают, где такое видано? Нужно было покурить. Успокоиться. Хлебнуть из коньячной рюмки и вернуться в постель обратно. Вроде как это успокаивает нервы, да? Дазай ближе к утру перевернулся лицом к Чуе, осторожно обнимая, чтобы не встревожить и без того чуткий сон, мягко ткнув лбом в свою грудь в махровой пижаме и зевая. Плавное дыхание успокаивало, как и размеренное биение сердца — Осаму не слышал его, но чувствовал кожей. За плотно зашторенными окнами было ещё темно, в квартире было тепло и тихо; стены непривычные, чужие, а сколько раз Дазай ходил в этом коридоре и комнатах, сколько его вещей среди этой мебели, да и сам он сейчас лежит грудью к груди хозяина этой обители. В голове сплошные нестыковки: как он тут оказался, благодаря какому безумному сюжету, каким образом их жизни столкнулись… Ему вообще словно другую голову пришили, только не голову, а уготованную судьбу. Вот так вот просто вырвали страницы на середине и вшили начальные листы с первыми главами в совершенно иной роман из-под чужого пера. Получилась дикая неразбериха с пересечением двух совершенно непохожих персонажей из разных миров, но читателям почему-то зашло. Осаму вздохнул, чувствуя, что думать связно больше не может — постепенно проваливался в сон. Скоро проснётся Чуя, и Дазай проснётся несколько часов спустя от запаха кофе у постели. Может быть, даже повезёт с зефирками. Накахара долго отказывался от зефирок в кофе, но Осаму удалось пару дней назад за ужином, приготовленным собственными руками (ужины Дазай вызвался готовить сам, покуда на Накахаре были завтраки — обедали они обычно где-то не дома) подменить стаканы — Чуя даже не понял сразу, почему его вкусный кофе так быстро, буквально за пару глотков, кончился. Дазай только улыбался. Всё действительно было так, как хотелось: лениво, денно, слащаво и расслабленно. Накахара, поставив чашку свежего кофе на столик среди таблеток и раздвигая шторы с сереющим к вечеру небом, напоминая про лекарства тычком в них пальцем и потрепав по тёмной голове, выходит из коридора. Осаму, свесив ноги с постели и совершенно никуда не торопясь, отпивая из большой «боссовской» кружки, с прищуром наблюдал, куда это Накахара собирается на ночь глядя в свой законный отпуск, мельтеша в коридоре туда-сюда и в один прекрасный момент выйдя из другой комнаты уже в строгих брюках, но ещё в домашней борцовке. Дазай только удивлённо голову склонил, подкручивая громкость на имплантате и с несколько секунд привыкая к звукам вокруг. — куда ты собрался? — Окончательно проснулся? — Чуя, сначала повернувшись на Дазая из ванной и убедившись, что тот слышит, улыбнулся. — Давай, один же я не поеду. — снова гулять? — Осаму улыбается в ответ, допивая кофе и думая заодно, что бы съесть. — хо-ро-шо. — Давай-давай, я погладил твою рубашку. Кофе чуть не полился носом. Рубашку? — п-чему не… свитер? — Осаму откашлялся, отставляя кружку на столик. — куда мы? — Всё тебе расскажи! — Чуя выкрикнул это, стоя в ванной и включая фен для мокрых волос. — Чтоб, когда я машину прогрел, был готов. Потом заедем куда-нибудь перекусить. Давай-давай, в темпе! Дазай не стал спорить. Если Накахара что-то задумал, эту мысль у него из головы щипцами не вытащишь. Проходя мимо ванной, он, конечно же, получил тёплой струёй в плечо, слыша смех Чуи, и только язык показал, подходя ближе и отбирая фен. На вопросительный взгляд синих глаз Осаму мягко намекнул указом на дверь, что ему, вообще-то, тоже ванна нужна, если он хочет, чтобы Дазай поехал, и не удержался — подул в его лицо нагретым воздухом в отместку, усмехаясь. Они стояли ещё минут пять, пока Чуя приводил причёску в порядок и ворчал о том, что пора бы постричься, а Дазай, запустив фен под пижамную кофту и греясь в прострации, попросил ничего с собой не делать. — ты мне и такой нравишьша. лев. — Нравишша, нравишша, — Чуя окончательно встряхнул головой, распушив чистые волосы и ещё раз ополоснув лицо. — Ты мне тоже довольным и в дорогих вещах нравишша. Мойся, только фен в ванну не кидай. Дазай пробубнил что-то в ответ, но Накахара уже вышел, закрывая дверь. Рубашка была ещё тёплой. Галстук-боло Осаму затянул перед зеркалом, поправляя жилет и выправив бинты под воротником, глядя на себя сверху вниз: новые светлые брюки почти не отличались от прежних, но всё-таки они были новые. Тёплая зимняя куртка отлично заменяла старое пальто и даже шарфа не требовала, но Дазай надевал: лучше уж снимет от жары и оставит в машине, чем замёрзнет. Чуя уже был на улице, стоя подле Барона с новыми фарами в своём чёрном пальто с меховым воротником и в шляпе и куря — Осаму глянул на него через окно, перед тем как обуться и закрыть дверь ключами, звякнув трогательным брелоком-овечкой на кольце. Накахара же так и не сказал толком, куда он вздумал прокатиться накануне завтрашнего отлёта. Они ведь, по сути, уже на чемоданах практически сидели; Чуе вообще умения не занимать в компактной комплектации вещей в один не такой уж большой чемодан: серьёзно, рубашка, пара футболок и штаны с брюками, куртка там, одну вещь потеплее, что по мелочи, зарядки с ноутбуком — и он готов хоть на месяц, хоть на два, хоть на ПМЖ. Осаму же было сложнее — половину его чемодана составляли даже не тёплые вещи, в которых он точно не замёрзнет, и не его драгоценный ноутбук, а вся эта гора лекарств, распиханная по кармашкам и кинутая в основное отделение. Он боялся даже не того, что возникнут проблемы на контроле аэропорта со всеми этими запретными веществами и трамадолом в особенности, ибо всё-таки наркотическое, хоть и по рецепту, а того, что от смены обстановки у него скакнёт давление, закружится голова, что-нибудь ещё, словом, паршиво ему будет, но Накахара заверил, что всё пройдёт нормально, если он просто будет спать. Уснуть бы ещё в таком стрессе… Хрен знает, что там для Дазая послужит решающим фактором. Он боялся, что из-за него все билеты похерятся, как и планы. Но Чуя сказал, что ничего страшного. Чуя сказал, что Осаму ему важнее всяких рейсов — в конце концов, можно будет взять другие билеты, и Дазай после этого вспомнил, что Накахара, вообще-то, в деньгах мало нуждается. Если Чуя сказал, что всё будет в порядке, значит так и будет. Хватит в их жизнях чёрных полос. Слышал, Сатана? Не сегодня. Не в этой больше жизни. Нервишки зашалили уже к тому моменту, как в маршруте машины была узнана дорога до так называемой накахаровской альма-матер. Дазай нервно сглотнул, по привычке сбавляя звук имплантатов и медленно съехав по креслу вниз, упёршись коленями в панель. По идее, он должен быть благодарен всему тому, что произошло в этом здании и что оно в принципе дало ему Чую, если судить по его небольшим сухим рассказам, но воспоминания навевало напряжные. Не такие, конечно, как психиатрическая лечебница, но всё же… Чуя виновато улыбнулся, по-прежнему ничего не говоря и кивая головой, намекая, чтобы тот выходил, когда они припарковались. Было ещё не до конца темно, но фонари загорались один за другим вдоль тротуаров, освещая свои стройные железные ноги, припорошенные снегом, и ещё немножко асфальта под ними; Дазая вести за руку не пришлось, но от дурных воспоминаний конечности слабели по мере приближения. Нужно просто взять себя в руки. Никаких таблеток. Пора избавляться от привычки всё глушить ими. Чуя около трёх раз спросил, всё ли хорошо и нормально ли тот себя чувствует, и Осаму утвердительно кивал, хоть и озирался по сторонам, как выпущенный в просторную клетку цирковой зверь: ждёт подвоха из каждого угла, даром что всё спокойно. Предоставился случай разглядеть в стойке ресепшна, вестибюле и кафе, лифте первый этаж обыкновенного офиса, и честно, не знай Дазай, кого на самом деле скрывают стены этого здания, он бы и не догадался сроду о таком — ничего не скажешь, дядюшка Чуи весьма мудр в этом вопросе. Вместе с мыслью о его мудрости приходит осознание того, насколько тут все… опасны. А ведь Дазай был там. Там, в сердце этого страшного здания. Здания, которое является Накахаре домом. Он ведь до сих пор не видел, каков Чуя в своей настоящей натуре. Помотал головой. Он всё равно не оставит его, окажись тот хоть маньяком в федеральном розыске и по локоть в крови. Чуя уже слишком много сделал для него, чтобы шокировать своей сущностью. Дазай примет так же, как когда-то приняли его — беспомощным, бесполезным для общества, забитым, невозможным для нормального общения и совершенно одиноким. От этой мысли Осаму как-то оживился. Воодушевился. Ему казалось, что за Чую он готов без промедления взять в руки пистолет. Он Чую не отдаст. …Но внезапная вспышка заставила растеряться. Он не обращал внимания на то, что Чуя завёл его в тёмную комнату с увешанными белыми полотнами-фонами стенами, снимая с него пальто и указывая на стул. Фотография оказалась настолько неожиданной, что пришлось закапывать в глаза, а Накахаре — извиняться, что не предупредил. «Посиди здесь, — он сел на колено, пока Дазай забился в угол дивана, закрыв рукой глаза для пущей темноты. — Десять минут. Хорошо?» У Осаму не было выбора. В волчьем логове больной собаке не из чего выбирать. Офис уже пустовал — оставались лишь некоторые сотрудники и наставница с дядюшкой наверху, как знал Чуя, направляясь туда. Всех Мори уже распределил по рейсам, избавляясь от штата на время, чтоб замести следы; Йокогама должна отойти от происшествий с полночными взрывами дорог. Огай сам просил Накахару о том, что он сделал сегодня, ибо то было необходимым, и Накахара уже предвкушал, как завтра ранним утром он стоит в аэропорту, на чемоданах, и Дазай рядом, и скоро отдых… Мори спустился вместе с племянником, и Осаму, увидев человека в чёрном, нервно сглотнул, машинально вжимаясь спиной в кожаный диван. Огая он видел уже не раз, но голос его с самой первой встречи после вживления в голову слуховых аппаратов внушал трепет гражданского перед кем-то, от кого не защитят законные власти. Здравый смысл подсказывал не бояться или хотя бы не дрожать нутром — этот человек воспитал того, кого Дазай сейчас считает смыслом жизни, стоящим напротив, скрестив руки на груди, и смотрящим на то, как Дазай пытается держать себя в руках. В глаза человеку в чёрном Осаму посмотреть не мог, поджимая губы и опустив руки на сиденье дивана. Человек в чёрном — Огай Мори, верно? — сел рядом, сложив руки в белых перчатках на свои колени, не поворачивая лица к Дазаю. Чуя не говорил ничего: он словно наблюдал, как поведут себя незнакомые друг с другом звери. Он ждал. И Огай нарушил тишину первым, протягивая в сторону Дазая маленькую тонкую книжку в чёрной кожаной обложке. Нет, не книжка — паспорт. — Скажем, это то, что позволяет тебе претендовать на нашу защиту, — его голос звучал с лёгкой хрипотцой, и от напряжения и забившегося сердца пришлось выкрутить звуки на максимум, чтобы точно ничего не пропустить. Но паспорт?.. В руки Дазай его всё ещё не взял, просто глядя на него. — Но и непрямо, но всё-таки привязывает тебя к нам. Понимаешь, что всё это означает? Осаму нервно сглотнул, посмотрел на Чую и неуверенно кивнул. Почему-то в присутствии Мори в тёмном помещении было страшно. — Уже хорошо, — Огай продолжал держать паспорт в обложке протянутым, не настаивая, чтобы его взяли. — Если ты принимаешь эту вещь от меня, ты принимаешь и все мои условия. Рука невольно дёрнулась. Дазай прекрасно понимал, что под «условиями» Мори-сама имеет в виду то, что Осаму, конечно, отнюдь не местный сотрудник, но в случае чего его или защитят, как и подобает стае — когда нападают на одного, бросаются все, — или… В общем, вряд ли его найдут после этого. Краем глаза Дазай видит, что Накахара совершенно спокоен. Ну да, естественно, ему-то бояться нечего, он живёт под этим правилом и может сам же его устанавливать. Почему-то Осаму кажется, что, струхни он и не прими их условия чисто гипотетически, его застрелят прямо на месте как свидетеля и лишнее лицо. Пора прекращать бояться. В конце концов, они многое сделали для него. Он вздохнул для решимости, взяв паспорт и вполне сознательно забирая к себе, в неуверенности раскрывая. Лучше уж не спрашивать, зачем ему второй документ о подтверждении личности, раз уж он добровольно только что заключил договор с дьяволом. Здешние наверняка лучше знают, зачем человеку несколько одних и тех же документов… интересно, сколько у Чуи таких? Но мысли почему-то осекаются на одной-единственной строчке. Фотография та, имя то, прописка городская, печать, даже роспись из его настоящего паспорта, а вот фамилия… Он не смотрит, но Чуя улыбается. В Дазае не стоило сомневаться, он мальчик умный. Мори выжидательно смотрел на юношу, склонив голову к плечу. Племянник не соврал насчёт него. Возможно, Огай даже не будет жалеть о всём том, что вложил в этого человека; вернее, сожалеть уже не было смысла — если преемник чувствует себя лучше именно рядом с ним, значит Мори не ошибся. Фамилия, смутившая Осаму, в паспорте была вовсе не Дазай. Она начиналась на Н. Это было всего лишь мерой предосторожности без всякого корыстного умысла. Во всяком случае, почти без всякого. Наверное, именно эта секунда перечёркивала напрочь всё прошлое, тут же хватая за шкирку и беспощадно швыряя в новую жизнь без обратного билета.

верное имя откроет дверь в сердце сверкающей пустоты. радость моя, ты мне поверь, никто не верил в меня более, чем ты.

Сообщение от: дядюшка 16:17. у вас всё хорошо? 16:18. всё в порядке. не переживай!

«Бриллиант… — Чуя рассматривал одно из колец на своём мизинце, наиболее приглянувшееся глазу и, кажется, даже лёгшее на сердце. — А ведь его глаза очень даже подходят к этому камню. Мне-то всё равно, а ему приятно, — рыжий улыбнулся, кивнув собственным размышлениям. — Убьёт, правда, зато погибну достойно». Строгое, без гравировок и выпирающих камней, вроде даже подходит под тощий палец. Накахара улыбнулся. — Девушка, упакуйте это, — Накахара прохрипел это не слишком доброжелательно, даже не ожидая, что голос за час молчания вдруг сядет, и откашлялся в кулак. Рычащий французский от туриста, хоть и выглядящего, как не совсем дружелюбный европеец, звучит жутко. — Прошу прощения… упакуете же? Коробочка… Ну, вон ту красную будьте добры. Чуя уже говорил, что плох в подборе конкретных украшений, как и аксессуаров для них. Прошёл уже час — пора бы бежать, а то Дазай там уже и оголодал наверняка, и роман свой дописал, и уже второй том начал… Голодный красивый мальчик, мать его. Накахара нехорошо усмехнулся, думая про это и выходя наконец из ювелирного на белый свет. Коробочку лучше спрятать за пазуху, а то мало ли… Нет, Чуя не выронит, просто если из его руки или кармана кто-то вздумает на бегу вытащить драгоценность, Накахара боится не сдержаться и, догнав, разбить лицо собственным кулаком. А ему этой рукой ещё предложение сделать пытаться! Где, спрашивается, успеть отмыть ладони от крови? Нужно держать себя в руках, Чуя. Тут недалеко. Настроение приподнято, солнце на удивление даже пригревает, ветер приносит с порта морской воздух, издалека доносится гудение отбывающих кораблей. Бодро шагая по тротуару вниз, Чуя думает о том, что всё-таки нужно будет наведаться в Казино завтра там или послезавтра; не зря же он взял приличную рубашку с собой? Пиджак можно купить где-нибудь здесь, шляпа на вешалке в номере отеля, брюки только погладить, а Дазай красивый в любом. Казино Монте-Карло — место цивильное, хоть и предназначенное для азартных игр, и пассий на коленях в коротких шортах и меховых боа на майках никто не потерпит, но Чуя упорно и без понятия зачем уже представляет Дазая в этом. Конечно же, это верх наглости, да и Осаму вряд ли согласится… Какая вообще, нахрен, разница? Он делает этому человеку предложение в чёртовом Монте-Карло. Мечтать уже, по-моему, не о чём, если только так, по мелочи что-нибудь. В раздумьях Чуя чуть не проходит мимо того самого кафе, в котором Дазая-Н. оставил, вовремя остановившись, встряхнув головой и разворачиваясь, заходя внутрь. Он даже не почувствовал на себе трёх пристальных взглядов с улицы напротив. Бдительность никогда нельзя терять, но сегодня им просто повезло. Трудно среди общих французских речей различить негромкое и недовольное: «Дос-кун, ми що, вже йдемо? Але ще ж ще навіть не стемніло! Ми зайдемо в Казино? Зайдемо? Зайдемо?» Чуя улыбался, заскакивая по ступеням на второй этаж и направляясь прямиком к столику. Он уже готов был достать коробочку из-за пазухи, но вдруг понял, что не хочет нарваться на взгляды со стороны. Блять. Ладно, подождёт. Накахара не сбавил шага, резво усаживаясь на стул напротив и растянул улыбку шире. — Почему такой чудесный молодой человек и один? — плюс быть туристом — можно говорить на своём и никто не обратит на тебя внимания из-за содержания диалога. Дазай, приспустив тёмные очки, улыбнулся в ответ, что-то щёлкая на ноутбуке мышкой и закрывая его. — Извини, задержался. Возникли неполадки. — не беспокойся, — голос Осаму был тихим, но вполне понятным, если прислушиваться только к нему. — всё хорошо? куда ты ходил, если не секрет? — Аэ… А, знаешь, это секрет, — Чуя глянул в сторону, на секунду подумав, что бы сказать, и не придумал ничего лучше. — Как ты тут? Ничего не произошло? Никого убить не нужно? — прекращай, — Дазай хрипло усмехнулся, подпирая подбородок ладонью и смотря через тёмные очки на Чую. Сердце билось чуть быстрее: он уж заждался. — хочешь? я заказал раньше, чем понял, что не хочу, — Осаму придвинул к Накахаре ещё горячий кофе — наверное, заказанный уже в четвёртый раз. Накахара даже отвечать ничего не стал: пить хотелось, как собаке, и крохотная чашечка выпилась залпом. Так, погодите. — Ты же венский пьёшь, — Чуя с прищуром посмотрел на опустошённую чашку. — А это вроде… айриш, нет? Осаму лишь хитро улыбнулся. Он ведь и не собирался пить, верно? — Ты что, знал, что я вот-вот приду? — Накахара сложил руки на стул, подозрительно глядя теперь на Осаму. Ладонь едва заметно дрогнула при мысли о том, что Дазай мог знать, куда благоверный исчезал. — Следил за мной? Дазай только покачал головой из стороны в сторону, положив свою руку поверх руки Чуи. — и в мыслях не было, — его лицо было преисполнено спокойствия и нежности, когда он смотрел на рыжего. — просто… мм, птичка на хвосте принесла, что скоро придёшь. — Ружий на этих птиц доносящих не хватает, — Накахара фыркнул, всё же унимая стук сердца и слегка постучав пальцами по крышке ноутбука: — Кстати, закончил, что ты там должен был дописать? Осаму, услышав вопрос, улыбнулся уголками губ, довольно кивая. Ох, наконец-то. — Помнится, когда я впервые пришёл к тебе, ты был только в процессе, — Чуя откинулся спиной на спинку стула, не убирая руки под ладонью Дазая со стола. — Ты никогда не рассказывал, о чём пишешь. — да так, — Осаму отмахнулся. — ни о чём. буквально. — Да как же ни о чём? Быть не может. Дай почитать. — у-у, какой быстрый. там правда ничего интересного. считай, моя автобиография. тебе оно надо? — А как же? Всё, что с тобой связано, мне интересно. Осаму забавно сморщился, показывая язык и потирая нос свободной рукой. — Ладно, пойдём-ка прогуляемся, — фраза звучала неожиданной даже для Чуи. — Закинем твой комп в номер и сходим кое-куда. — куда это? — Дазай склонил голову к плечу, приспустив очки с глаз и прищурившись. — Всё тебе расскажи. — что ты задумал? — Сходим — узнаешь. И ведь не поспоришь даже. Дазай смерил Чую недоверчивым взглядом и кивнул. Рука на автомате потянулась за картой в кармане, но новая привычка одёрнула: Накахара, чёртов лис, приучил, что за всё заплатит. И ведь подзывает официанта, прося счёт и оставляя чаевые! Осаму сжимает руку в кулак, но уже не злится: если Чуя хочет, пускай делает. Если богатенький папочка платит, лучше ему не мешать. Погода стояла чудесной. Накахара быстро закинул сумку с ноутбуком в номер гостиницы с одноимённым городу названием, вновь блокируя его и выбегая на улицу — Дазай стоял, прислонившись спиной к фонарном столбу, и держал одной рукой телефон, вторую запустив в карман, чуть задрав свитер. Чуя невольно остановился, смотря со спины на него, и думал, как можно было жить в нищете и одиночестве такому прекрасному и красивому человеку раньше. К чёрту судьбу, её можно поменять. Накахара поправил кожанку, убеждаясь, что коробочка за пазухой держится в кармане крепко и выпадать не собирается. — Не холодно? — Чуя посмотрел снизу вверх, подходя ближе, и Осаму, отвлёкшись от телефона, глянул на него, покачав головой из стороны в сторону. — Тогда пойдём. — скажешь всё-таки, куда мы идём? — Ты что, в Монте-Карло часто был? Просто прогуляемся. Тебе же нравилась набережная. — а… тогда пойдём, — Осаму замялся, отвечая совсем тихо и почему-то опустив голову. Накахара уже было снова спросить хотел, что не так, но вдруг почувствовал, как его руку вытаскивают из кармана штанов и сжимают пальцами. Ох, да пожалуйста. Держи сколько хочешь. Когда Чуя сжимает пальцы на чужой руке в ответ, Дазай-Н. заметно приободряется. Ему понравилась набережная, да, особенно её вид из гостиничного номера. Нравилась главным образом за воспоминания о том зимнем вечере, когда он и Накахара наблюдали за фейерверками, когда всё было хорошо, и сердце трепетало, и жизнь налаживалась, и не было случившихся потом невзгод. С моря веяло спокойствием. Могло веять и тревогой, но из-за шока в голове всё перемешалось — Осаму всё помнил только в очень общих чертах: темнота, в сердце которой сверкают неестественно красные для человека глаза и белые одежды. Настроение было прекрасным. Осаму глядел кругом, на сиреневое вечернее небо и на дома, на людей, слушал красиво звучащий язык, льющийся отовсюду, и улыбался. Слышать шум моря, голоса, пение птиц и гул колёс машин — прекрасно. Слышать голос любимого человека — самое прекрасное, что может быть на свете. Дазай часто просил Чую рассказывать о чём-нибудь, говорить или петь, когда тот готовил, или лежал рядом в постели, или сидел бок о бок, или что-нибудь ещё — неважно, лишь бы слышать его голос. Именно таким образом Накахара мало-мальски и рассказал о себе, своей работе, о том, кем приходится ему Мори, или Акутагава, или Озаки и как много они значат в жизни для него, и Осаму кивал, внимая каждому слову. Один закрылся от единственного родителя, разорвав с ним связи после всего случившегося из-за собственных демонов, у другого родного отца-то не было — были дядюшка и наставница Коё, как Чуя её называл. Выяснилось, что петь Накахара не учился, но выходит это у него весьма неплохо, хоть и звучат все нежные песни басом или с хрипотцой. В любом случае Осаму любил его голос каким угодно. В принципе слушать голос Чуи было счастьем. А вот Накахара хорошего настроения не разделял. Он беспокоился, думая о своём и смотря под ноги, чувствуя, как всё сильнее бьётся сердце, стоит им приблизиться к набережной. В кафе он вообще выпалил про прогулку совершенно неожиданно, выдумав про порт на ходу — и как там делать предложение? Там же люди, чёрт возьми. Чуя, блять, ты тупой вдвойне. Как не волноваться перед убийством — так это пожалуйста, а как взять себя в руки перед простым признанием в чувствах — так нихуя! Бесишь, рыжий еблан. Накахара незаметно для Дазая сжал свободную руку в кулак, осуждая себя за глупость. Ладно, как-нибудь выкрутится. Он краем глаза глянул на Осаму, разволновавшись и хмурясь. Но Дазай выглядел совершенно спокойным, и его глаза из-под поднятых на голову тёмных очков счастливо блестели. И почему-то на сердце вдруг так хорошо стало. К чему это беспокойство?.. Вдоль дю Ларвотто прямиком к краю земли, где заканчивается тротуар, отделяясь парапетом от воды. Вдалеке слышно гудение бригантин, за спинами ярко сверкает неоновыми огнями Казино — ночью оно вовсе переливается всеми цветами радуги до утра, шумя и благосклонно принимая дорогих посетителей с их машинами в любое время суток. Нет, Чуя обязательно туда сходит, только уже не сегодня. Вода была спокойна, слабые волны лениво лизали каменную преграду, оставляя на стенах белую пену, огни казино отражались на поверхности. Дазай вдруг потянул за собой, шагая куда-то вдоль набережной, и Накахара шёл за ним, даже не спрашивая, куда это он; а Осаму никуда и не шёл. Он шагал, глядя на воду и чувствуя, как счастье его переполняет. Вот оно: спокойствие, и умиротворение, и любимый человек рядом, и… и… Просто переполняет. Трудно описать словами или звуками. Дазай останавливается, развернувшись на Чую и улыбнувшись — его голубоватые глаза ярко сверкали. — здесь так… красиво, — он постарался сделать свой голос чуть погромче, отпуская руку и упираясь ладонями в парапет. Шум моря успокаивал и приводил в восторг одновременно. — постоим здесь? — Конечно, — Чуя закивал, нервно выдыхая и пряча руки в карманы, упираясь спиной в парапет. Чёрт, с чего бы начать… как бы подступиться-то, блять? Он же так часто в жизни предложения делал, чтоб быть уверенным! Они стоят несколько минут в тишине: Дазай — за наблюдением моря и игрой света на воде в тени высоких стен Казино, Накахара — в тяжких думах. Он никогда так не переживал за последствия и всё такое, хотя, казалось бы, они уже всё обсудили после получения паспорта, когда ехали домой: Чуя просто объяснил, что это мера предосторожности «безо всякого умысла», и Осаму согласился, обращая внимание, конечно же, на улыбку водителя. Хитрец. Наверняка он надоумил своего дядюшку на это! Нет, Дазай не был возмущён. Просто преподнесено это было так… неожиданно и спокойно, что Осаму не мог отреагировать на это слишком бурно, будто так надо. Ну, надо так надо, ему с факультативно двойной фамилией походить-то несложно, учитывая, что это ещё и не совсем настоящий паспорт, так что… Но преодолеть этот ёбанный и страшный пропущенный этап между смятым и комканным «я тебя типа это, ну, того-этого, лавки» и сменой фамилии в паспорте казалось нереальной задачей. Проще сшить человеческую многоножку из трупов всех убиенных Мафией, но только не это! «Так, возьми себя в руки, — Накахара вдохнул-выдохнул. — Чё ты как херня сопливая? Соберись, тряпка, всё будет хорошо!» Самоуспокоение помогало мало, и сердце билось-билось-билось, но нужно было всё-таки как-то решать. Давай, рыжий, ты сможешь. Это же такой пустяк. Преодолей себя. Давай. Вдох-выдох. Краем глаза Чуя глянул на Осаму, и тот всё ещё с увлечением смотрел куда-то вдаль, подперев подбородок ладонью и улыбаясь. Наверняка думает о чём-то своём, далёком. Надеюсь, настроение твоё сейчас не испортится, Дазай?.. Чуя положил руку на грудь точно туда, где под курткой за пазухой коробочка, нащупал её, будто боялся, что она всё-таки пропала, унял шум сердца и заозирался по сторонам. Люди есть, конечно, но их не так много. Ай, да к чёрту! Они видят их в первый и последний раз. Да и дела такие делаются по-хорошему тоже один раз в жизни. Похуй. Будь что будет. В животе похолодело и что-то мигом начало внутри рушиться от нервов, когда Чуя, наконец взяв себя в руки, мысленно послал все переживания к чёрту и вдруг опустился на колено, пропадая из поля зрения Дазая. Движение не замечено не было, и Осаму тотчас повернулся, убирая улыбку с лица и с непониманием в глазах уставившись на Накахару. Первой мыслью было то, что у Чуи шнурок развязался, но что-то как-то не торопился он его завязывать. — что ты… — Дазай намеренно не стал продолжать, теша в себе ещё надежду разобраться самому, но Чуя уже достал что-то из-за пазухи, упорно смотря в сторону и протягивая что-то на руке. Осаму тут же проморгался. Он что, доигрался с викодином настолько, что его отсутствие в организме выдаёт галлюцинации? Чуя, кажется, понял одно: он слова сказать не может. Дрожащая рука открывает коробочку, и кольцо дрожит вместе с ладонью. Он как бы пытается унять дрожь, но от этого, кажется, только всё хуже делает. Это так трудно, оказывается… Накахаре стоило больших усилий оторвать взгляд от тротуара и наконец поднять его на Дазая, криво улыбнувшись. Может, иногда слова и излишни. Дазай стоял, всё ещё не понимая, приход это от странного вида ломки или сейчас происходит что-то за гранью возможного. Это… действительно? Не игра же мозга? Осаму на всякий случай схватился рукой за парапет сильнее, удостоверившись, что осязание его не обманывает, бросил взгляд на воду и темнеющее с краёв небо, вверх, в другую сторону и вдруг взялся за руку Чуи с кольцом обеими своими, ощупав. Да нет, вот он, живой, не плод воображения. Рука тёплая, рукав кожаный, коробочка бархатная. Дазай нервно сглотнул, заморгав снова. Блять, ему это правда не кажется… Почему-то перед глазами всё расплывалось, а из горла ни единого слова не лезло. Прохрипело где-то во рту невнятное «д-д-д-д» и пропало совсем с нервным выдохом, и ничего не осталось, кроме как спешно закивать тёмной головой, машинально рукавом свитера вытирая мокрые ресницы. Ему не больно, нет, и глаза не воспалены от света или ветра. Кажется, у него лишь немного кружится голова и ноги плохо держат, иначе почему он опускается на колени следом и прижимает Чую к себе за плечи, вытирая лицо о его же кожанку? От сильного биения сердца подташнивает. Он чувствует, как его волосы за ухом слегка отодвигают и чуть подкручивают тумблер громкости: — Я же могу принять это как согласие? — Дазай даже не попытался убрать руку, когда Чуя сам взял его левую, вынимая за его спиной кольцо из крепления в коробочке и надевая на безымянный. Было страшно, что оно будет слишком свободным… но, слава богу, село в самую пору. Пора бы откармливать тебя, Дазай-Н., а то скоро совсем все кольца с пальцев пососкальзывают, какие только минимальные размеры не ищи. — Давай встанем, пока колени не посерели. Осаму пришлось держать. Он неловко засмеялся, держась за голову, когда не смог ровно выстоять, но Чуя держал его, усмехнувшись тоже: «Не говори мне только, что ты переволновался больше меня». — я… я не… пх, — он утёр глаз, пытаясь сосредоточить взгляд на вытянутой левой руке, но видя лишь отблеск света от маленького камушка. Он белый, верно? — Чш. Ничего не говори. Пойдём обратно? — Дазай прикрыл рот рукой, не прекращая улыбаться. У него в голове ничего не складывается, вот всё и кружится — шестерня на шестерню не попадает. — Выпить закажем в номер… — мр… мор… — Осаму покачал головой, вдруг останавливаясь и собираясь с силами, взмахнув рукой с поднятым указательным и вставая на ноги: — и мо-ро… мороженое. хочу. с вином. — Обязательно, только держись за меня. Гостиница встречала огнями ламп и голосами постояльцев. Дазай тихо смеялся — кажется, это было нервное, — Накахара придерживал его под руку, чтобы не запнулся в ногах (в таких-то ходулях грех не запнуться). Лифт встречал приглушённым мягким светом и самой обыкновенной музыкой ожидания, и Осаму знал, что лифты в гостинице надёжные: сколько ни прыгай — не сломается. Однозначный плюс! И курить здесь можно, прямо в лифте, правда почему-то в смокинге нельзя ходить. Вообще гостиница, одноимённая с городом, была весьма неплохой: в первый день, когда они прибыли сюда, Осаму был немного недоволен тем, что брызги фонтана в фойе доставали до них в любой точке и были холодными, а вот Чуе фонтан очень даже понравился — с утра пораньше и бутылка вина за пять минут охлаждается, и сам после струи в лицо мгновенно трезвый. Ну а что? Они просто хорошо отметили начало полноценного отпуска. Недоволен же Накахара был немного другим: тем, что каждый день завтраки были однообразны, а к шведскому столу не пускали с бутылкой вина. Дазай разделял его мнение по тем же аспектам, но несколько с другой стороны: каждый день завтраки были однообразны — в одно и то же время, когда он ещё спал, а к шведскому столу не пускали с мангалом, одолженным у русских туристов (Осаму, если честно, не помнил, как одолжил его вечером отмечания прибытия, но прочно отпечаталось в памяти возмущённое «Ви хоч вранці-то мангал поверніть!»). Сервис был, бесспорно, на высоте, вот только если Чуя с кнопками вызова персонала или включения техники в номере разобрался по инструкции на французском сам, то Осаму тем же вечером подумал, что уже самостоятелен и разберётся без чьей-либо помощи, поэтому через несколько минут в номер вместе с Накахарой под звуки телевизора, фена и кондиционера вбежали уборщик, врач, пожарный и портье. С утра после трезвяка от фонтана Чуя обнаружил, что телевизор показывает только местные каналы — не такой уж минус, но и хорошего мало. Осаму при заселении был рад, что в номере в принципе есть телевизор. Но сейчас их это волновало мало. Номер встречал приглушённой темнотой и тишиной. Стоило завалиться за порог и закрыть дверь, Дазай вдруг притянул Накахару за воротник, влажно мазнув губами по губам и настойчиво целуя. Неплохое начало вечера, знаете ли… Руки скользят по бёдрам, пробираясь пальцами под свитер и щипая тонкую кожу. Кожанка спадает на пол, и в тёмной голове закружилось, когда ноги перестали чувствовать пол, но спина повстречалась с мягкой постелью. Голубые глаза блеснули сверху, и Осаму задержал на них взгляд, не сразу реагируя на то, что его шею влажно целуют, сдирая зубами края бинтовых повязок. Тонкие пальцы забираются в рыжие пряди, чувства в темноте обострены до невозможности, и шорох одеяла, снимаемой одежды, поцелуев и рваного тяжёлого дыхания непривычны и даже отвлекают — от них в низу живота покалывает и сворачивается. Чуя даже вздрогнул, когда его стукнули по спине закинутой на неё ногой. Свитер-оверсайз, под ним непропорциональная для него тощая грудина и впалый живот; вроде целуешь его, оставляя тёмные пятна, и чувствуешь, как под схваченными пальцами рёбрами вздымается от резких выдохов, но всё равно думаешь, как бы откормить эту глисту в шмотках от Версаче. Дазай трогательно поскуливает, закрывая рукой рот, когда стягивающиеся с него узкие брюки прошлись по стояку, а холод с непривычки касается кожи. Чуя нежен, его прикосновения горячие и цепкие, крепкие, на ногах могут остаться синяки от хватки, но Осаму уже привык — пусть их видно, не больно же. Да, Накахара, ты обычно аккуратный, но, может, сегодня того-этого… ну… блять, короче, пожёстче, а? Осаму притягивает его к себе за волосы, вынуждая встать над собой снова, приподнимается и вжимается губами в губы, кусая за нижнюю и горячо выдыхая, сгибая ногу в колене и чувствуя, как край свитера спал на член, неприятно щекоча покрасневшую головку. — во… возм… — слова снова не лезли из горла, но Дазай пытался хотя бы шёпотом, не смотря Чуе в лицо, но выдыхая в самые губы: — грх, меня возм… блять, в-озьм- Договорить не получилось — изо рта вырвался сдавленный стон. Чуя опирался на одну руку, пальцами второй в согревающей смазке мазнув по ягодицам и резко войдя внутрь двумя, сквозь ухмылку прошептав что-то вроде «чшш». Дазай выгибался, комкая в пальцах одеяло и ворочая головой то в одну, то в другую сторону, часто дыша и что-то невнятно выстанывая сквозь зубы. В свитере было жарко, ниже свитера — холодно, по коже бегали мурашки и губы трескались от покусываний, но было вместе с тем чертовски хо-ро-шо. Влажные губы целовали рёбра, от прикосновений языка к соскам сносило нахуй крышу — если б горло было в порядке, Осаму не стесняясь бы мог выкрикивать имя, но выходили лишь придушенные хрипы. Пальцев было мало, блять, мало, какого чёрта? Он уже чувствовал головку у растянутого кольца мышц, но только рыкнул, вдруг толкая в грудь и опрокидывая на спину. Накахара был даже приятно удивлён, когда Дазай, сбросив в себя свитер куда-то на пол, устроился на бёдрах, взявшись за чужой член и насаживаясь на него, опустив голову. А ты любишь всё брать в свои руки, да? Постель не скрипела — хоть записывай в книгу жалоб, что никакой атмосферы! Осаму слегка царапал грудь, опустив на неё руку, второй прикрывая рот и кусая пальцы. Было, блять, хорошо. Прям охуенно. Чуя откинул голову, схватившись за бёдра Дазая и закусив собственную губу, но Осаму вдруг схватил за подбородок: смотри на меня. С его тощих напряжённых ног спали бинты, кости бёдер выпирали. В номере жарко — пиздец. Дышать нечем. Дыхание вовсе перехватило, когда рука Чуи сжалась на члене, убирая выступившую смазку с головки пальцем и массируя её же. Да-да-да, продолжай, только руку не убирай… Осаму захрипел, выгнувшись назад и хватаясь за ноги Чуи, согнутые в коленях. Его ладонь от спермы теперь липкая, Дазай весь сжался внутри — Накахара всё-таки откинул голову, что-то невнятно прорычав. Блядство, разврат, охуительно. Тишину, разбавляемую лишь тяжёлым дыханием обоих, прерывает фраза низким голосом: «Я, знаешь, понял, где мы тебе волосы ещё не покрасили…»

Очень вовремя ты понял это.

Дазай долго стоял под тёплым душем, рассматривая кольцо на пальце — вода привела в чувства, перед глазами уже не плыло, ноги ощущали пол. Ему казалось теперь, что всё, что с ним было в последние годы, было лишь затянувшимся плохим сном. Интересно, сколько Накахара на этот раз потратил на эту безделушку? И не жалко же ему денег было… Он поднёс кольцо к губам, касаясь ими камушка и прикрывая глаза, обнимая другой рукой колени. Чуя. Люблю Чую. Очень. Он вышел из душа тогда, когда номер оказался пуст. Нет, серьёзно, где Накахара-то? Осаму подумал уж, вытерев голову и поправив футболку, что вышел, но вдруг увидел приоткрытую дверь балкона — и правда, Чуя сидел там в плетёном кресле, наливая в бокал на столике вина из ведра со льдом рядом с пиалой мороженого. Божечки! Дазай уж и забыл, что хотел всё это. Снаружи дул лёгкий ветерок, но было тепло, даже удивительно тепло для такого месяца. Осаму и не знал, что в такое время года где-то бывает восемнадцать градусов. Чуя улыбнулся, видя, как Дазай наконец появляется на пороге, поёжившись и встряхнув головой. Указав на свои уши, спрашивая, включена ли громкость, и получая в ответ кивок, Накахара указывает на соседнее плетёное кресло — с балкона открывается просто офигительный вид на сумеречное казино. — Сходим завтра? — Чуя кивнул в сторону игорного центра. — Можно будет сыграть парти… Дазай вместо кресла внезапно садится на колени, поцеловав лоб. — можно, — почти что промурлыкал он, потянувшись руками вперёд и взявшись за мороженое. — с тобой всё можно. — Только не налегай. Не хватало тебе ещё больного горла. Дазай забавно передразнил, оставаясь сидеть. Шум города постепенно стихал. Было уже ближе к десяти вечера, было съедено наполовину мороженое и опустошена на две трети бутылка. Вино хорошее, ничего не скажешь; ещё бы оно не было хорошим на своей родине. Дазай уже полулежал, уложив голову Чуе на плечо и сжав колено к колену — не то отдыхал, не то дремал. А вот Накахаре всё не засыпалось: мысль одна терзала около часа сейчас, а вообще порядком месяц, но периодически вылетала из головы или не до неё было. — Дазай, — тёмная голова двинулась, и Осаму приподнялся, глядя на Чую. — Спал? — как видишь, даже если, то проснулся, — он зевнул, щёлкнув челюстью. — что хотел? — Да вот… Знаешь… Когда тебе вставили твои аппараты, — Осаму заинтересованно глянул Накахаре в лицо, — мой голос не разочаровал тебя? — с чего ты взял? — Просто подумал, — Чуя только плечами пожал, виновато улыбаясь и заправив тёмную прядь за ухо. — Мало ли. Ты же не слышал меня большую часть времени. Но Дазай только вопросительно вскинул бровь. — и что такого-то? — Ну, меня заставляло грустить то, что человек, которого я полюбил, не может слышать мой голос. Осаму долго смотрел в глаза, не отвечая, и Чуя уже подумал, что задал какой-то неуместный вопрос, но вдруг тот улыбнулся, взяв ладонь Накахары и поцеловав в костяшки, прижав потом к своей щеке согретыми руками. Белые ресницы дрогнули, ветер всколыхнул бурые пряди, и кольцо левой руки прижалось к тыльной стороне ладони. — мне не нужно было слышать твой голос всё то время, — он отпускает руку, придвинувшись и коснувшись мягкими губами уголка губ, — чтобы любить тебя.