Dominante White

К госпиталю около двух часов ночи из темноты тихих улиц подъехал Майбах Ксенатек, глуша мотор прямо возле ворот и окончательно затихая. Вокруг здания больницы уже собрались несколько чёрных внедорожников — охрана государственных служащих, пока на территории находятся высокопоставленные люди. Хозяин Майбаха вышел из машины, одетый в чёрное пальто с высоким воротником, как у графа Дракулы, ей-богу, и с белыми перчатками на руках (признать, не будь хоть чего-то белого на его мрачной фигуре — он бы слился с тьмой ночи, как и его чёрный Майбах), быстрыми шагами направляясь ко входу госпиталя и без промедления скрываясь за дверьми. Из машины следом за мужчиной выскочил высокий и худощавый, в чёрных очках и таком же чёрном пальто юноша, только без перчаток и ссутулившийся, вжавший чёрную голову в плечи и прикрывающий ладонью рот, торопящийся зайти в госпиталь как можно скорее. Никаких вопросов, лишь документ о личности на посту охраны больницы — и мужчина вместе с юношей за его спиной уже поднимается по лестнице без освещения в отделение хирургии, всё ближе к свету из коридора подле операционной и реанимационного блока. На втором этаже, оставшись совершенно одни и без присмотра ни больничной, ни своей охран, они разминулись: вполголоса посовещавшись о чём-то в тихом полутёмном коридоре, мужчина зашагал по этажу вперёд, юноша направился дальше по лестнице, и шаги последнего были практически не слышны, до того как он окончательно не растворился в темноте. Господин М. Огай, полковник государственной службы и доктор медицинских наук, высококвалифицированный хирург, и господин М. Рюноскэ, его верный помощник и ассистент. В связи со сложившимися обстоятельствами их Кампании […] разрешено передвигаться по больнице и приставить охрану к требуемой палате — приказ свыше. Но приказом свыше не диктовалось, что «верный помощник и ассистент» по-тихому взломает электронную систему безопасности госпиталя с доступом к камерам и закачает туда самоуничтожающуюся программу, которая удалит сама себя после выполнения заложенной в ней кодом задачи — удаления из базы данных всех следов пребывания в ней определённых людей, как и подчистит время работы камер с двух часов ночи до прекращения работы в соте определённого номера. Номера М. Рюноскэ. В коридоре по мере приближения к реанимационному блоку приближался и жёлтый свет. Напротив прозрачных стен и входа в отделение на одном из стульев сидел он: мрачная, всепожирающая аура окружала его сгорбленную фигуру, пальцы рук зарылись и сжимали потускневшие медные волосы, белые у корней, словно кожа человека была настолько холодной, что снег мог не таять на ней. Его освещали лампы реанимационного блока спереди, и создавалось ощущение, будто вся его фигура со складками расстёгнутого пальто соткана из темноты коридора, пахнущего спиртом и кварцевыми лампами, приняв физический образ. Мори остановился, наблюдая за этой картиной моральной смерти, и снова двинулся вперёд, тихо подходя к фигуре и ничего не говоря, смотря сверху вниз. Сгорбленный человек даже головы не поднял, так и продолжая сидеть, закрывая руками лицо и, казалось, даже дыша через раз. Огай созерцал эту печальную картину около минуты, перегородив собой свет из реанимационного блока и полностью скрыв юношу своей тенью, а затем обернулся. Там, на ближайшей койке, одной-единственной занятой сейчас, лежал побледневший, с перебинтованной головой седой юноша с кислородной маской на лице, подключённый к аппарату искусственной вентиляции лёгких и исколотый трубками капельниц. Мори вздохнул, кусая нижнюю губу, и уже хотел было коснуться плеча племянника, но оклик заведующего реанимационным отделением отвлёк от задуманного. Его, Огая, знают в больницах как доктора медицинских наук, и в очередной раз мужчина убедился, что весьма неплохим решением десять лет назад было защитить диссертацию и получить этот статус. Мори устало улыбается, отходя от погружённого в себя юноши и приветствуя коллегу. Нужно всего лишь изучить медицинскую карту… ещё раз… и поглядеть на диагноз: от удара машиной всего лишь ушибы в области живота и сотрясение средней степени. Какая ирония! Пациент настолько был обескровлен какое-то время назад, что даже сейчас его лицо не покраснело из-за «игры вазомоторов» — нарушения тонуса нервной вегетативной системы. То, что ничего не сломано, уже неплохо, но то, что не видно никаких аппаратов Илизарова на ногах и загипсованных рук, ещё не означает, что всё в полном порядке. Если присмотреться, можно заметить, как через белые бинты на белой голове проступают бледно-алые пятна. Огай нахмурился, покачав головой. Когда до него одновременно дошли весть об отсутствии субъекта на территории отеля и сообщение от племянника с коротким «вознкли неполадк и», в голове тут же ожидаемо щёлкнуло, что вот оно — то, чего он так ждал. Вторая волна. Мори вновь тогда вызвонил Рюноскэ, отдав приказ отследить местоположение Накахары-куна по его номеру, а заодно и его машину. Биллинг в зоне ближайшего к отелю госпиталя не дал никаких причин успокоиться, учитывая то, что номер отслеживаемого субъекта определился рядом, едва не перекрываясь первым. Акутагава-кун был оповещён о сборе аппаратуры для взлома и программ, Огай отыскал в ящике стола ключи от своего авто — в этот раз его присутствие просто необходимо. По крайней мере, для Чуи. От племянника сейчас осталась лишь тень от его прежнего: ни следа от того живого, серьёзного и собранного юноши без единой капли волнения в глазах. Морально растоптанный гнётом рухнувшей на него цепочки событий и вряд ли способный логично, без паники, целостно мыслить — именно он сидел напротив реанимационного блока освещаемой жёлтыми лампами сгорбленной тёмной фигурой, закрывающий рукой лицо и не издающий ни звука, замерший, как мрачное изваяние. Тихо пищали аппараты жизнеобеспечения, люминесцентно-зелёная полоса сердцебиения на чёрном экране монитора интервально повторялась. Коридор снова опустел, и за прозрачными стенами отсека остались лишь доктор Огай и человек, принёсший сбитого машиной и потрёпанного пациента на руках. Он сбивчиво говорил дежурным хирургам, что пациент хрупок и болезнен, что зовут его так-то и вся информация о нём должна быть в электронной базе данных, что он, этот человек, готов заплатить любые деньги, но дальше операционной его не пустили. Человек в шляпе и чёрном пальто остался в тёмном полупустом коридоре, слушая приглушённые звуки из-за дверей, и, вдарив со всей силы кулаком по стене, схватился за волосы, осев на пол. Ненависть к себе никогда прежде не была такой сильной, как сейчас. Ненависть к себе и ко всему происходящему. И осознание того, что всего этого можно было бы избежать, не допусти ты одной глупой ошибки в прошлом… интересно, существует ли на свете человек, кому подвластно повернуть время вспять? Хоть один несчастный человек? пожалуйста? Когда звуки за стенами затихли и мир сузился до одной жалкой точки в полу, Чуя услышал обратившегося к нему врача из операционной с вопросом о том, кем ожидающий приходится пострадавшему. Накахара не нашёлся с ответом лучше, чем равнодушно бросить что-то о близком родственнике без уточнений. Он уже был готов потянуться к одному из паспортов за пазухой и обнаружить, что как раз-таки этот один остался лежать в бардачке машины, но от траты времени с выяснением личности помогла загремевшая колёсиками по кафелю каталка, выкаченная из операционной и быстро-быстро направляемая хирургами к лифту. Чуя подорвался с места тут же, убегая следом и порываясь спросить, как там Дазай и живой ли, но в лифт его не пустили тоже: он поднял голову, следя, на какой этаж уезжает вся процессия, и рванул к лестнице. Перед глазами стояли капли крови на полу там, где задержалась каталка перед лифтом. Проклятье. Проклятье. Проклятье! Он бежал к свету в реанимационном блоке, замирая у закрытых прозрачных дверей и смотря, как человека на кушетке постепенно подключают ко всевозможным аппаратам жизнеобеспечения хирурги и реаниматологи, отрывисто разговаривающие друг с другом, и взгляд упал на монитор с тонкой и зелёной зигзагообразной полосой сердцебиения — слабое, но есть. Чуя, если честно, уже и не помнил, что чувствовал в тот момент. У него перед глазами стоял синий экран смерти с медленно капающими процентами перезагрузки. Ему казалось, что, если с сердцем что-то не так, он прямо сейчас пожертвует своё: «Надо же… — пронеслось в голове среди вереницы других панических мыслей. — Славился своей хладнокровностью по отношению ко всем врагам собственной организации — и где я теперь? Дазай-Дазай… до чего же я сам себя из-за тебя довёл». А потом, как только во всеуслышание в тихом, будто кладбищенском, коридоре был объявлен одному Накахаре приговор о стабильном состоянии средней тяжести, отразившись эхом в пустынном ночном госпитале, время остановилось. Даже вьюга за окном стала незначительным дуновением ветра. Он не знал, сколько времени прошло — час, два, три. Может, целый день пролетел? Юноша даже по сторонам не смотрел. В его мире сейчас существовал лишь тихий писк сердечного аппарата и шумно выдыхаемый воздух в кислородной маске — больше ничего. Легенда гласила, что пациента на небольшой скорости сбила машина, а он, Накахара, не уследил, стал случайным свидетелем и на руках донёс пострадавшего до больницы, покуда нерадивый водитель скрылся; правда же сжирала, словно насильно залитая кем-то прямо в глотку карборановая кислота. Как же так… Почему именно он?.. Достоевский не мог подстроить всего этого, это Накахара виноват в случившемся целиком и полностью. Расслабился, расклеился, дал волю чувствам — и вот какая трагедия вышла. О таком даже рассказать кому-то и стыдно, и страшно, и смешно одновременно: после того как он спас любимого человека от смерти, он собственными руками, на собственной же машине спустя день его же и сбил… А если бы убил? Смог бы он вынести это бремя на собственных плечах? Вот ведь как бывает: убиваешь всю жизнь, бесстрастно перерезая чьи-то глотки или стреляя в грудь, а одна маленькая, незапланированная смерть близкого человека вынуждает потянуться к пистолету, чтоб наставить его уже супротив собственного виска. Нет уж, извольте, лучше свяжите по рукам и ногам и бросьте в дом мягких стен — способный двигаться, он найдёт любой способ избавить самого себя от воспоминаний и страданий из-за одной-единственной ошибки. Это какая-то очень жестокая ирония… Чуя не понимал, за что с ним так. После таких событий отречёшься от любой веры в судьбу — это не судьба, это чья-то злая шутка. Умудрился избежать одной предначертанной беды? Перетасуем карты — нагадаем тебе другую. Что-то вроде «я тебя спас, я тебя и угроблю». Накахара думал, что, если и когда Осаму очнётся, он к нему не притронется во имя его же блага — кто знает, что может случиться на этот раз. Он сидел без движения, не реагируя даже на докторов, отключившийся от собственных мыслей и отгородившийся от мира, полностью в себя погружённый. Ему казалось, что он физически чувствует, как вина медленно откусывает от него куски. Когда его плеча коснулась чья-то рука, он и её проигнорировал, не изменив положения. Пожалуйста, не нужно… дайте исчезнуть. Перед глазами всё стояла эта картина бледного лица с запорошенными снегом волосами и кровью, стекающей из ушей по щекам прямо к шее, пачкая воротник и бинты. — Знаю, — тихо и хрипло заговорил знакомый голос рядом, когда его обладатель сел на соседний стул, — хоть раз в жизни появляется такое мерзкое чувство, будто всё в этом мире настроено против тебя, даже ты сам. Это просто нужно пережить, несмотря на то, какие невзгоды случаются и каких людей оно забирает. Мори-сан всегда был мудрым наставником. Он и убить выстрелом в спину мог твоего недоброжелателя, и совет за чашечкой кофе полезный дать. Накахара тяжело и рвано вздохнул спустя столько времени молчания и растёр ладонью лоб, не поднимая взгляда. — Вы… вы ведь уже знаете. — К сожалению или к счастью, но знаю, — Огай смотрит в сторону, разговаривая вполголоса. — Лучше ты не сделаешь ни себе, ни ему, ни кому-либо другому, если продолжишь обвинять себя во всех грехах. Представь, что было бы, если бы каждый из нашей семьи помнил о каждой проделанной работе? В это время в конце коридора со стороны лестницы появилась высокая фигура в тёмном плаще и тёмных очках. Акутагава-кун не подходил близко, издалека махнув рукой и привлекая к себе внимание начальника, легко кивнув в ответ на его взгляд: «Дело сделано, разрешите отчалить». И Мори таким же кивком отпустил. Рюноскэ даже не старался прислушиваться к тому, о чём разговаривают босс и Чуя-кун, но всё же задержал взгляд на помрачневшей фигуре друга, полностью разочаровавшегося в жизни. Несчастный парень. Свалились же на его голову бедствие за бедствием! Сначала Глава Мёртвого дома, теперь ещё и эта оплошность от нервного потрясения. С надеждой на то, что этот не менее несчастный седой юноша выкарабкается, Акутагава молча уходит, спускаясь по лестнице. Он узнает всё потом, когда всё разрешится, а небо над головой станет ясным. Чую похлопали по плечу. — Смирись и отпусти. Всё, что так или иначе случится, случится между тобой и им живым, — очевидно, Огай имел в виду живого Дазая. — А то, что он жив, уже должно мотивировать тебя вынести всё остальное. Не добивай себя сам, — голос Мори стал несколько серьёзнее. — Мне нужен сотрудник, крепко стоящий на ногах. Накахара не мог не слушать всего того, что говорил ему дядюшка. Мори никогда не разговаривал не по делу, но, если честно, Чуя ждал, что Огай, как и днём раньше, будет очень зол — конечно, его племянник из огня да в полымя сам себя загнал и теперь из-за этого убивается. А как не убиваться? Юноша едва волосы на себе рвать не начал. Хотелось лишь одного: чтобы Дазай наконец очнулся. Есть ли смысл просить прощения?.. — Я вижу, что ты успешно проигнорировал все мои слова о том, чтобы перестать добивать себя самостоятельно, — Мори вздохнул рядом, и убивающая тишина, окутывающая голову, исчезла. Накахаре на мгновение показалось, что, когда дядюшка вот так спокойно разговаривает с ним в эти минуты, ему всё-таки немного легче — он хотя бы сосредотачивается на том, чтобы слушать. — Не стану лезть в ваши взаимоотношения и уж тем более к тебе в голову, но ты просто должен принять случившееся и отпустить. С постоянными угрызениями совести от тебя через несколько лет просто ничего не останется. Ты слышишь меня? — Слышу, — голос юноши неожиданно хриплый, и он тихо прочищает горло после сказанного, приложив кулак ко рту. — Я всё слышу. — Что я прошу не делать? — Не грузить себя. — А что ты делаешь сейчас? — Гружу себя. Чуя вздохнул и отвернулся, опустив руки и сложив их на колени, кусая губы. Огай покачал головой, опуская руки тоже и устремляя взгляд через прозрачные стены реанимационного блока, смотря на так и не изменившуюся картину: грудь пострадавшего мерно вздымается под воздействием ИВЛ-аппарата, положение всё такое же, сердечный ритм в спокойствии. Племянник всегда был упрямым. — Я видел его медкарту, — мужчина всё-таки решил сойти с темы, всё равно парень не внемлет ему. — У него средняя степень сотрясения головного мозга. Он может даже не помнить, кто его сбил, такое бывает. И ему будет нужна твоя помощь на первое время. — Я больше ни на метр к нему не приближусь, — Чуя бросил это сухо и быстро. — Ему нужна будет твоя помощь,— Мори повторил настойчивее. — Учитывая его перманентное состояние, его головные боли, тошнота и дезориентация в пространстве в разы усилятся. Без твоей поддержки он будет приходить в себя значительно дольше. — Он страдает из-за меня, — Накахара рыкнул сквозь зубы, непонятно на кого злясь. — Он… Да не было бы ничего этого, если бы на его дороге не встал я! — юноша повысил голос, резко вставая и начиная ходить из стороны в сторону. Огай реагирует спокойно, следя за племянником взглядом: этот взрыв был ожидаем. Ему нужно выговориться. — Он спокойно жил себе без меня и не знал ни бед, ни тревог, вообще ничего, в своём маленьком и безопасном мире, а я всё это разрушил! Я враг ему, я не должен был ничего этого делать… Такие, как он, боятся меня! Мерно пищал сердечный аппарат, тихо шумела кислородная маска. — Если бы не я, не было бы всего того, что было на днях, — Чуя даже в запале не забывает говорить абстрактно в местах, где их могут услышать, имея сейчас в виду события с Достоевским. — Ни наша семья, ни он не пострадали бы! Не было бы под угрозой вообще ничего, если бы не я! — Он никого не подпустит к себе, кроме тебя, — пока юноша замолк, Мори решил не растягивать паузу. — Он всё ещё доверяет тебе больше, чем кому-либо в своей жизни. — Я предал его дважды! — Чуя, остановившись к дядюшке спиной, стукнул кулаком в стену, наконец перестав расхаживать по коридору. — На его месте я бы… не знаю, попросил охрану, чтобы не подпускать к себе такого, как я. Такого… монстра. Мерно пищал сердечный аппарат. Мори, ничего не отвечая, спустя минуту молчания поднялся и неслышно подошёл к Чуе со спины, останавливаясь без движений, касаний и слов. Накахара ещё какое-то время стоял на месте, не разворачиваясь и слушая, как тихо шумит кислородная маска единственного пострадавшего в блоке за стенами. К горлу подкатывало что-то непонятное, а лицо горело. Он зажмурился, плотно сжав губы и утирая глаза, не до конца осознавая, почему ткань перчаток намокла. Это же не… это не? Плечи дёрнулись, Чуя растёр лицо вновь, желая поскорей убрать эти влажные дорожки, льющиеся по щекам и обжигающие кожу. Ком в горле всё стоял и стоял, мешая тихо сглатывать, пальцы раскрытой ладони дрожали, когда юноша посмотрел на неё расплывающимся взглядом и зажмурился, вытирая мокрые ресницы. Он даже не понимал, откуда это и из-за чего, но теперь ни одно слово из глотки не шло: оно вырывалось сквозь всхлипы и дрожь, словно захлёбывалось в попытке сорваться с губ. Накахара опустил голову, шумно шмыгнув и вытирая теперь нос, беспрестанно шепча вполголоса «нет-нет-нет», не зная, как остановиться — ничего не прекращалось, глаза мокли, губы дрожали, глотка издавала лишь жалкие захлёбывающиеся стоны, издали похожие на слова. Что-то подсказывало, что его никто не должен был таким видеть. Это поганое чувство нарастало и нарастало, словно копилось несколько лет и теперь выливается потоком. П-пожалуйста, перестань… прекрати, этого не должно было случиться. Раньше глаза намокали лишь от дыма или безудержного смеха. Он же не смеётся сейчас?.. Накахара медленно, на нетвёрдых ногах развернулся вполоборота, видя на периферии расплывающегося зрения стоящую за его спиной фигуру. Шумно сглотнув, Чуя посмотрел Мори в лицо беспомощным взглядом, а затем перевёл его на свои раскрытые ладони. Ему не больно, ему не смешно, он не задыхается от дымовой шашки, так почему же?.. — Я… — это проклятое «я» дрожало, как дёрнувшаяся от прикосновения пальца струна. — Это же не… я не? Но Огай не ответил. Он сделал шаг вперёд, и Накахара неожиданно почувствовал, как его аккуратно, мягко к себе прижали, обняв под руками и огладив по голове. Чуя не знает, почему поддался и что вообще сейчас с ним происходит, но он только уткнулся лицом в плечо мужчины, сжимая пальцы на его пальто на спине и перестав сдерживаться. Да, кажется, это называется слезами. Они обжигают сейчас кожу щёк, и от них же мокнет чужое плечо, но Мори ничего не говорит. Он гладит рыжую голову, поседевшую у корней, и смотрит на Накахару — иногда и такому, как Чуя, можно дать слабину. Они не монстры. И он, Чуя, не монстр. Он обыкновенный человек. Обыкновенные люди плачут, когда чувствуют себя плохо. Прошло несколько минут, которые казались для Накахары вечностью. Слёзы текли и текли, как у ребёнка, и хотелось провалиться сквозь землю, чтобы никто не видел, но от Мори он не отходил. Ком в горле постепенно сходил на нет, и почему-то где-то внутри, у сердца, становилось несколько легче. Кажется, смысл всего сказанного дядюшкой начал доходить именно сейчас: не грузи, не вини, что было — прошло, что случилось — не исправить, перестань, перестань, перестань. Юноша шмыгнул носом, стоя, уткнувшись Огаю в плечо и чувствуя, как его осторожно, словно с заботой гладят по голове, не отстраняя и ничего не говоря. В голове мелькают воспоминания, как когда-то в детстве, если Чуя очень скучал или чего-то боялся, его так же обнимали, давая понять, что всё хорошо и он защищён. Сейчас он разделил с кем-то то, что так разъедало изнутри. Сейчас он не чувствовал себя столь одиноким. Не хотелось отстраняться или нарушать тишину. Но вдруг Мори что-то коротко негромко сказал, и Чуя услышал его. — Смотри. Мерно пищал сердечный аппарат, шумно прошелестела кислородная маска. Накахара наконец поднял голову и раскрыл глаза с мокрыми ресницами, смотря туда, куда взглядом указывал Мори. Ничего не изменилось: всё тот же стерильно-белый реанимационный блок с одним-единственным пациентом, стойками капельниц вокруг кушетки и отсутствием врачей. Но что-то будто и не так вовсе. Чуя прищурился, утерев глаза окончательно и нехотя, но отойдя от Огая, понимая, что что-то всё-таки изменилось. Рука. Рука, исколотая иглами капельниц и лежащая ранее вдоль тела, переместилась на грудь, а белая голова повернулась набок. Мори остался на месте, молча наблюдая. Чуя даже не понял, как сорвался с места, хватая белый халат с угла возле дверей и подлетая к кушетке, скользя ботинками по кафелю и замирая: Дазай, едва-едва нахмурив белые брови, закашлялся, хрипло вдыхая и второй рукой медленно потянувшись к лицу, сбивая лёгким ударом онемевших ватных пальцев кислородную маску с носа.

Мерный писк сердечного аппарата доносился словно из-под воды.

Грудь вздымалась и опускалась в такт тихим вдохам, глаза слабо приоткрывались, руки больше не двигались, лишь пальцы сжимали и разжимали простынь. Наверное, ему больно. Накахара не смел двинуться, чтобы не потревожить его, будто замер тёмной фигурой в слепой зоне, и лишь наблюдал, как Дазай медленно моргает и постепенно приходит в себя. Наверняка перед глазами сейчас всё расплывается. Казалось, вены на его тонких руках посинели больше, как и на сгибах локтей; ладонь легла на забинтованный лоб, царапнув ногтями по повязке, голова повернулась в другую сторону — парень пытается осмотреться. Не описать, что чувствовал Чуя в этот момент, потому что невероятное облегчение от того, что Осаму наконец очнулся и с самого начала его не рвёт кровью, сопутствовало нарастающей тревоге — сейчас что-то обязательно пойдёт не так, Накахара прямо сердцем ощущает. Не может у него всё быть хорошо, уже несколько дней всё не слава богу.

Мерный писк.

Чуя нервно сглатывает, отключившись от всего мира вокруг и сосредоточившись лишь на Осаму. Седой мало-помалу начинает осознавать себя, приподняв одну из рук и глядя на ладонь, заторможенно пошевелив длинными пальцами и жмурясь от боли в сгибах локтей из-за игл капельниц. Накахара отдалённо слышит, как по коридору сюда направляются быстрые шаги — очевидно, это дежурные реаниматологи торопятся к пришедшему в сознание пострадавшему, вот только Чуя никуда не уйдёт сейчас. Он, нервно покусывая губы, вдохнул полной грудью и рискнул осторожно подойти поближе, медленно появляясь в поле зрения и смотря прямо в глаза, неловко махнув рукой. — Эй… — он снова хрипит, а потому закашлялся, вновь прочистив горло и приложив кулак ко рту. Дазай, тут же взглянув на него, нахмурился. Ха-ха, неудивительно… — Как себя чувствуешь, сонное царство? Что болит? Наверное, после всего произошедшего Накахара уже не имеет права ничего у него спрашивать, но вопросы как-то сами льются с губ, пускай и такие глупые. Хотелось просто завязать разговор и поскорее получить на него исчерпывающий ответ, чтоб уж точно всё понимать. Если его пошлют куда подальше — что ж, хотя бы этот посыл будет звучать получен от живого, целого Дазая, и Чуя уйдёт со спокойным, хоть и разбитым сердцем. Он знал, на что шёл. Если ты мафиози, тебе действительно лучше быть всю жизнь одному; никто не причинит тебе никакой боли, да и врагам не останется ни единой внешней причины, из-за которой можно будет дёргать за ниточки своего оппонента, сделав своей марионеткой. Но Дазай не шевелит губами. Наверное, он всё ещё отходит от наркоза. Под наркозом обычно такая тяжёлая голова, словно свинцом налитая… — Я… если хочешь, я уйду, — Чуя опустил голову, не в силах говорить одними губами внятно, и разговаривал так, в голос, как будто бы Дазай мог его услышать. — Я просто хотел убедиться, что ты в порядке. Осаму не отрывает хмурого взгляда исподлобья от юноши, медленно моргнув ещё раз и зачем-то, сжав зубы, начав медленно приподниматься на локте. В смысле? Тебе почему не лежится? Накахара отрицательно закачал головой и уже на автомате протянул руки, чтобы уложить его обратно, но тут же резко отдёрнул их, опомнившись. Нет. Лучше прикосновений избежать. Мало ли что. — Л-ляг обратно, пожалуйста, — Чуя оказался ещё ближе, не смотря в глаза и потихоньку выпрямляясь, нервно сглотнув и сжав пальцы в кулак. — Тебе нельзя делать резких движений сейчас, хорошо? Где-то за дверьми послышались голоса, но Накахара не обратил на них внимания — врачи это, врачи, кто же ещё в такой поздний час. Мужчина-реаниматолог подошёл ближе, убедительно прося «господина покинуть блок и ждать в коридоре», и Чуя, мельком глянув на Осаму, положившего руку на свои повязки на голове, смиренно и молча развернулся, зашагав обратно. Тревога перекрывала облегчение и вставала в горле тошнотным комом, не давая нормально вдохнуть — он не получил никакого внятного ответа и остался в неведении, хотят ли его видеть или ему лучше уйти. Но что-то вдруг зашуршало позади, кушетка громыхнула колёсами по полу, и реаниматолог громким голосом приказал вернуться в прежнее положение — да, определённо лучшее решение для глухого. Чуя обернулся на шум через плечо, стоя на пороге.

Монитор сердечного ритма истерично пищал, заскакав острыми углами вверх и вниз.

Дазай сидел на кушетке, согнувшись и втянув голову в плечи, сорвав бинты с головы и с каким-то немым ужасом смотря куда-то сквозь Накахару, крепко закрывая ладонями свои уши, словно пытался перестать слышать оглушительный вой сирен. Отросшие пряди белых волос возле висков были испачканы красным. Парня била непонятная дрожь. Чуя, смотря на эту картину, нервно сглотнул и резко развернулся, вновь подходя ближе и становясь рядом с врачами. — Подождите, прошу, — он обращался к ним, — дайте мне минуту. Он будет спокоен, если я буду рядом. — Мы не можем ждать, состояние пациента может в любой момент стать критичным, — врач попытался оттолкнуть посетителя, но Накахара отскочил, не давая себя выгнать. — Не фиксируйте его! — Чуя выкрикнул внезапно прорезавшимся голосом, вставая рядом с держащимся за голову Дазаем, и увидел, как к ним быстрым шагом подходит обеспокоенный Мори. Чёрт, всего лишь минуту — неужели так сложно? Тревога уступила место панике. Ну конечно, блядь, конечно, это именно то, чего Чуя так ждал! Накахара прекрасно понимал, как отвратительно выглядит в глазах врачей, но что-то внутри не давало подчиниться и успокоиться. Дядюшка наверняка думает сейчас, что его племянник на почве изматывающих событий предыдущих дней поехал крышей. Он положил руку на плечо седому, встряхнув и пытаясь обратить на себя внимание, чтоб он посмотрел, склоняясь и заглядывая в его лицо сам: — Дазай? Что с тобой? Писк сердечного ритма не прекращал истерики, Осаму всё сильнее сжимал пальцы на волосах и жмурил глаза, качая головой. Это то, о чём говорил дядюшка? Головная боль, от которой Дазай мечется? Неужели настолько сильная? Или что это? — Посмотри на меня. Тебя же сейчас привяжут к постели, если будешь так вскакивать, — Накахара, прекрасно видя, как руки Мори тянутся к нему, чтобы оттащить, в отчаянии схватил Осаму за лицо, резко поворачивая к себе: — Да посмотри же ты!

И время остановилось.

Перестал истерично верещать сердечный аппарат, в секунду восстановившись до стабильных восьмидесяти в минуту. Замолкла вся бригада реаниматологов, пришедшая на помощь. Замер Мори. Замер Чуя. Светлые глаза смотрели прямо на него, а бледная рука с выступающими синими нитями вен медленно потянулась к его лицу, натягивая трубки капельниц, касаясь холодными пальцами щеки и губ.

Этот голос был не похож ни на один, который бы Накахара когда-либо мог слышать. Неуверенное, тихое, почти шёпотом с проклёвывающимся звуком, невнятное, хватающее воздух, но такое… такое особенное.

— чш… чу…а? ччу…я? Чуя. Накахара медленно отпрянул, отойдя на шаг и едва не столкнувшись спиной с дядюшкой. Дазай всё ещё смотрел на него потерянным взглядом, заторможенно коснувшись рукой собственного лица и уха, накрывая его ладонью, убирая её и снова накрывая, будто пытаясь понять, изменится ли что-то или нет. Минута, две, три. В медкарте было точно написано, что пациент с подросткового возраста полностью нем и глух вследствие врождённой болезни… Чуя вопросительно переглянулся с Мори, по его взгляду убеждаясь, что ему всё-таки не показалось на фоне стресса. Он и на врачей посмотрел, видя, как один из них, покачав головой, отошёл в сторону, доставая телефон. — Он… ударился головой, да? — вкрадчивый голос Огая вывел из тишины. Чуя только молча кивнул, снова встречаясь с Дазаем взглядом. — Височной областью? Нет, не-ет, это всё нереальное, ему кажется… Он помешался. Определённо точно помешался. Не может такого случиться. Вот только седой протянул к нему бледную руку, натягивая трубки капельниц, и попытался взяться за край рукава, не отрывая взгляда от лица. Чуя беспомощно огляделся по сторонам, будто пытаясь спросить разрешения или ожидая поддержки, но реаниматологи уже не смотрели на него, а Мори вдруг подтолкнул в спину, мол, подойди к нему. И Накахара, нервно сглотнув, подошёл. Не решаясь разжать губы и издать звук, он посмотрел на свою дрожащую руку, зажмурился, что-то вспоминая, и неуверенно, сжав пальцы в кулак, выпрямил после этого указательный и средний, затем указывая на Дазая: «Как ты?» Но ответа жестами не последовало. Осаму лишь приложил пальцы к своим губам, молча раскрыв их, закрыв — и из его горла послышался невнятный звук, словно он пытался что-то сказать, но что-то ему мешало. Замолчал, схватившись за шею рукой. Снова раскрыл рот, и теперь послышался простой хрип — хрип человека, который очень, очень давно не пользовался собственной речью, который пытался вспомнить, что значит слово «говорить». Чуе же казалось, что он сходит с ума, а это не что иное, как слуховая галлюцинация. За его спиной в сторону отошёл и Мори. Чёрт возьми, вы, предатели! Куда вы все собрались? А мне что делать? Юноша судорожно оглянулся по сторонам, уже нарочно желая, чтобы его оттолкнули или вовсе выгнали, но его будто не замечали. Это шутка какая-то? Нет, над ним определённо точно жестоко шутили всё это время. Не может глухонемой человек вот так взять и издать звук. Осознанный звук в попытке что-то сказать. Звук после аварии… Да нет же, нет. Это был ступор. Самый настоящий. Впервые в жизни. Просто происходящее не вязалось с реальностью ни единым аспектом. Мировоззрение равномерно лопалось по швам. А Дазай вновь потянул к нему руку, взяв за пальцы. — ч… чшу… чуя? — снова повторил новый, незнакомый голос, не подходящий ни под низкий, ни под сиплый или хриплый, вообще ни под какой, и вторая рука Дазая лежала на его горле. Но Чуя слышал его. — чу… я? А Чуя молчал. Ему казалось чем-то несвойственным отвечать на голос, который… который нельзя описать. Он знает Дазая, знает его тело, прикосновения, его тепло и его привычки, даже мягкость волос и взгляд, но чтобы голос… Выражение лица Осаму постепенно становилось опечаленным и испуганным. Накахара молчал — Дазай ничего не слышал в ответ. Аппарат сердцебиения участился, запищав быстрее, и Чуя вздрогнул, смотря на тёмный экран со скачущей зелёной полосой. Седой бесшумно сглотнул, отведя взгляд и снова накрывая ладонями уши, и так сильно от чего-то сжалось сердце… У Накахары. У Накахары сжалось сердце. Рыжий, собравшись с силами и глубоко вдохнув, сел на кушетку, коснувшись наконец рукой бледного лица, огладив по щеке и мягко за подбородок приподняв, вынудив смотреть в глаза. Синий взгляд уже не резался льдом, и светлый дрогнул. Аппарат снова затих до стабильного писка. — Я здесь, — чётко произнёс Чуя немного громче, внимательно следя за лицом напротив, и Дазай даже вздрогнул, снова накрыв уши ладонями. — Всё хорошо. Если честно, Накахара ожидал, что Дазай сейчас начнёт метаться по сторонам от непривычки и царапать лицо, лишь бы прекратить звуковой кошмар, но, видимо, обилие шума не было столь оглушающим. Бледные руки опустились, начав выводить жесты, но седой осёкся, поглядев на тыльные стороны ладоней. Неудивительно, что он испуган — столько лет жить в вакууме, а тут такое обилие непонятных звуков, от которых он давно отвык. Чуя всё ещё не понимал, что к чему, но просто мирился с происходящим и плыл по течению. Дазай вновь коснулся своего рта, сместил пальцы на уголок губ и неуверенно, но всё же начал: — х… хххор… хорош… шо? — звук получился булькающим, странным, но почему-то на этот раз у Чуи от него потеплело где-то внутри. Дазай, кажется, слегка улыбнулся уголком губ, понимая, что он что-то впервые говорит. — хорш… хоршо! — и булькающий неуверенный звук стал громче. — хоршо! хо-ро-шо… Чуя не заметил, как собственные губы растянулись в широкой улыбке. Осаму смотрел на него, прикрывая одно ухо ладонью и повторяя «х-оро-шо, хорошо, хоршо, хор-ош-о», и улыбался тоже. И Накахара засмеялся. Негромко, тихо, но засмеялся, закрыв глаза. Чёрт возьми, это так нереально, но так… так прекрасно. Как удивительно шутит судьба! Юношу взяла за запястье прохладная рука, сжав на нём пальцы, вторая же ладонь коснулась щеки, и лицо приблизилось: — голс… голос, — звук прервался, и Чуя замолк, внимательно слушая. — л… лю… люб-лю го-голос… Ах, вот в чём дело. Чуя, сняв перчатку, накрыл ладонью руку Дазая на своём лице, улыбнувшись и ткнувшись лбом в лоб. Ты ж моё золото. Накахара чувствовал наконец, как лёгкость и тепло накрывают тревогу и гасят её, окружая со всех сторон. Он… Казалось, он так давно не ощущал расслабления. Дазай здесь, рядом, через боль и страх обрётший то, что так давно потерял. Может быть, это и должно было когда-нибудь случиться, просто в его сюжетную линию вмешался один нехороший человек в шляпе и всё перевернул с ног на голову — пришлось и его, второстепенного персонажа, прописывать и прогибать под главного героя, чтобы их истории логично переплетались. Неужели счастливый конец? Только бы не затишье перед бурей. Пожалуйста, хватит. Но что-то загремело в коридоре, и послышались торопливые шаги. Знакомый голос издалека вывел из собственного мира, и Чуя отодвинулся, смотря, как появившийся в дверях блока Мори машет рукой в сторону, намекая, чтобы племянник встал и отошёл. Сердечный аппарат начинает учащённо пищать, когда Дазай это видит, но, пока Чуя рядом, он не чувствует себя совсем беспомощным. Этот аппарат точно передаёт сердцебиение только одного человека? Он хватается за руку Накахары без перчатки, когда блок наполняется врачами, понимая, что его определённо точно хотят переложить с кушетки на каталку. Куда? Зачем?! Не надо! Чуя внимательно следит за Огаем, руководящим процессом, и хмурится, щуря глаза. — Что происходит, Мори-сан? — Накахара думает, что, если ему ничего не объяснят, он никуда Дазая не отдаст. Ему только-только ничего не угрожает, Чуе только-только предоставился шанс извиниться за всё — и его снова хотят забрать! — Я оформил бумаги, — Огай даже не смотрит на племянника, отдав приказ переложить пациента на каталку. — Я беру его. — Н-но зачем?! — Чуя нервно сглатывает, не решаясь перечить, но и не отходя далеко — Дазай совсем растерялся, вцепившись в край покрывала одной рукой и жмурясь, второй закрывая одно из ушей. Обилие звуков сводит с ума, и от событий становится плохо. — Не хочу тянуть время, пока есть шанс, — коротко и не совсем понятно бросил Мори, снова доставая телефон и с кем-то созваниваясь. Чуя мельком глянул за окно: фары «своих» машин горят, да и «свои» люди стоят на улице. Ладно, его немного успокаивает то, что Дазай будет рядом. Только что за шанс-то? Накахара, понимая, что отвлёкся и отстал, выбегает в коридор, нагоняя врачей и кое-как высматривая Дазая посередине — его руки свободны от капельниц и закрывают его же уши, а он сам свернулся едва не в клубок под покрывалом, пытаясь избежать шума вокруг. Хочется его коснуться, заставить его посмотреть на себя и сказать, что всё в порядке, но сквозь торопящуюся толпу не протиснуться — его снова не пускают в лифт, благо Мори сам в него не зашёл и спускается сейчас бегом по лестнице. — Что вы с ним собираетесь делать? — только и успел выкрикнуть Чуя, перед тем как Огай, выбежав за главные двери на тёмную улицу, молча указал ему на его же машину, чтобы садился и ехал за ними. Машина скорой помощи сверкает красными фонарями, но молчит — видимо, чтобы «глухой» совсем не поехал крышей от звуков вокруг. Да и не нужна на пустынных ночных улицах сирена. — Мори-сан! Но дядюшка не ответил, садясь в свой Майбах. Накахара сжал руки в кулаки, топнув в злости ногой, сбросил медицинский халат с плеч прямо у входа госпиталя и рванул к своему чёртовому Барону, пропади он пропадом. Он точно заедет в автосервис, чтобы поменять фары. Точно. Точно. Вот только не сейчас. Вьюга улеглась, стекло было чистым. Чуя не думал вообще ни о чём, следуя за процессией машин замыкающим и желая только того, чтобы Осаму не схватил приступ. Вот ведь какое проклятие может быть на человеке: лишись одного из дефолтных людских чувств — и его возвращение сведёт тебя в могилу. Наверное, Дазай чувствует себя сейчас так же, как ночной зверь, выброшенный в пустыню ярким солнечным днём — ни темноты, ни укрытия, ни прохлады, лишь страх и дезориентация. Накахара уповает только на то, что Мори знает, что делает, перетаскивая больного человека, едва оклемавшегося от удара машиной, в лазарет главного здания. Чуя понимает, что Огай не зря не подпустил племянника к пострадавшему; юноша сейчас, конечно, не в состоянии аффекта, но и не в полном ментальном здравии, а машину на пределе возможностей лучше не трогать до её ремонта. У Чуи нет причин не доверять дядюшке, но и сил расслабиться и принять происходящее тоже нет. Ему нужно удостовериться, что не случилось никаких форс-мажоров. Ветер стих, и воздух застыл непроглядной теменью дальше нескольких метров. На улице мрак, лишь фонари, обычно дрожащие жёлтым огнём в окнах и ссутулившиеся под гребнем снега сейчас, сократили разброс света до собственной железной ноги и небольшого кусочка белого асфальта. Останавливая проклятого Барона у обочины и вылетая следом за собственными коллегами, он пытается найти глазами Мори, но Майбах уже пуст, а его самого никак не видно, как и Дазая. Идти вместе с толпой равносильно самоубийству, а также и бежать по лестнице, потому что в лифте ему не будет места, и Чуя, психуя, рвётся в сторону через чёрный ход на подземной парковке — так он хотя бы сумеет прийти с другой стороны коридора. Шаги эхом разносятся по пустой пристройке, лёгкие уже ни к чёрту от нервов и горят от бега, юноша останавливается в тёмном и тихом пролёте чёрной лестницы, тяжело вдыхая и выдыхая и пытаясь восстановиться, опёршись руками на колени, слыша отдалённый шум толпы где-то в сердце здания. Ноги ватные, в глазах рябит, сердце оглушительно бьётся в висках набатом, кончики пальцев похолодели. Нет, он доберётся, он должен увидеть Дазая воочию — и Чуя, собираясь с силами и стараясь дышать реже, снова бежит наверх, перескакивая ступени и буквально плечом, навалившись, раскрывает дверь нужного этажа, щурясь от приглушённого света. Накахара бывал в крыле лазарета не так уж часто. Так, по мелочи, с ранениями или воспалением лёгких от плавания зимой в реке, и то выбирался отсюда достаточно быстро даже без разрешения на то дядюшки — просто сбегал и прятался где-нибудь в кабинетах, пока буря утихнет. Мог даже в его собственном кабинете затаиться где-нибудь под столом или за диваном, потому что его уж точно не будут искать в главном логове. Он ненавидел заботу о себе, особенно когда он был беспомощен и слаб — лучше уж он наедине с собой пострадает пару дней и выкарабкается сам, чем вокруг него будут виться медсёстры и сам Огай и преподносить лекарства на ложечке с голубой ручечкой. Передёргивало каждый раз, когда он думал об этом. Но сейчас он хотел быть тем самым, кто заботится и не даёт себе навредить, вот только бы успеть добежать. Положение Мори в лазарете можно описать всего парой строк: ему прислуживает здесь каждая тварь, каждый его здесь уважает, каждый признаёт хозяином, единоличным и полноправным. Здесь его операционная, здесь он знает всё, от количества блистеров и ампул в каждой упаковке и вплоть до порядка скальпелей с резаками или наркотиков на полке для анестезии. Сейчас в большом просторном коридоре толпятся люди, выходя из больших раскрытых дверей без носилок или каталок, сейчас Чуя видит возле дверей Озаки-сан, уставшую и явно сонную, но держащуюся на ногах. Кажется, наставница о чём-то беседует с начальником, вот только о чём — не разобрать. Накахара на ватных ногах еле-еле дотащился до дверей, переставляя тяжёлые ноги через порог и так же тяжело дыша, хватаясь за дверь рукой, сквозь рябь и пятна в глазах пытаясь разглядеть хоть что-то в светлой операционной — и он видит людей в белых халатах, но уже не различает их лиц. Сердце билось так громко, что заглушало все звуки вокруг, донося их до слуха будто сквозь водную гладь, и зрительное изображение доходило с опозданием. Он видит, как на операционном столе кто-то лежит, укрытый простынью и снова под наркозом с маской на лице, и делает шаг вперёд, протягивая руку. Подождите, объясните… зачем? Лампы внезапно гаснут, и операционная постепенно погружается во мрак. О, нет, это не лампы. Это в глазах резко потемнело. Откуда-то издалека послышалось его выкрикнутое имя из чьих-то уст. В голове оглушительно зазвенело, и помещение вокруг начало переворачиваться набок. Увы, это не лазарет накренился по неведомой причине — это юноша, закрыв глаза, обмяк и упал на колени, бессильно рухнув лицом на каменный пол. И наступила долгожданная, тихая, умиротворяющая темнота.

Когда система не выдерживает нагрузок, её лучше перезагрузить.

***

Солнце светило ярко, пробиваясь сквозь щели жалюзи. Глаза, едва раскрывшиеся, кое-как сосредоточились на белом потолке, и мысли витали где-то далеко, вот только чудесный запах сна, едва уловимый и успокаивающий, ещё держащий в своих мягких объятиях, смешивался с запахом спирта и кварцевых ламп. Ладонь протирает веки, Чуя моргает несколько раз, заторможенно вспоминая, что последним в памяти отпечатался расплывающийся перед глазами лазарет, и резко подрывается на месте, часто задышав и осматриваясь, щурясь от дневного солнечного света, понимая, что он сам находится сейчас в лазарете. Укрытый на каталке простынью. Как труп. Чёрт возьми, вот же ночь была?.. Чуя, узнав знакомое помещение и успокоившись, потянулся руками вверх, выгнувшись и хрустнув шейными позвонками, вставая на пол и видя, что на нём нет его пальто. Секунда замешательства понадобилась, чтобы обнаружить его аккуратно сложенным на стуле рядом со шляпой поверх. Как он вообще на этой кушетке оказался? Откуда пластырь на щеке? Немного гудит в голове и затекла спина, но чувствует он себя даже отдохнувшим. А, стойте-стойте, кажется… да, кажется, у него ноги подогнулись, когда сознание распрощалось с головой, а он после этого красиво поцеловал пол. Ну, что ж, хоть не носом — уже хорошо. У всех в жизни хоть раз такое бывает. За окнами напротив солнце блестело в медленно падающем с неба снегу, и в помещении было тепло и тихо. И вдруг он услышал, как шторка за его спиной, отделяющая одну койку от другой, отодвинулась. На Чую смотрел Осаму: белые волосы, чистое лицо, ясный взгляд светлых глаз и светло-голубая больничная футболка, из-под ворота которой виднелись бинты, к кисти левой руки ведёт тонкая трубка капельницы. Губы растянуты в лёгкой улыбке. Сидит, опёршись спиной о подушки. Рыжий, хорошенько разглядев его и убедившись, что никаких увечий на нём не наблюдается, виновато улыбнулся в ответ, подходя ближе. Просто не верится: живой, целый, тёплый… И ничего его не беспокоит. Наконец-то. — Кажется, меня немного вырубило, — Накахара по привычке смотрит в глаза, потирая шею и усаживаясь на стул рядом. Почему-то его всё ещё потряхивает от того, что он может слышать голос Дазая. Подумать только… — Как ты? Признать честно, Чуя всё ещё чувствовал себя неуверенно от всего того, что произошло с Осаму по его вине, но, насколько он видел, Дазай вовсе не держал на него зла. Чуя искренне надеется на то, что у него хоть как-то получится искупить свои грехи — самые тяжёлые разговоры о будущем ещё впереди. Разговоры… Он готов наплевать на собственное сердце, если благодаря короткому переплетению их сюжетных линий Дазай обретёт счастье и станет полноценным. Нет, не то чтобы Накахара считал его неполноценным, просто Осаму сам себя будет ощущать таковым. Но Осаму почему-то ничего не ответил. В ответ на вопросительный взгляд синих глаз он лишь молча отодвинул белую прядь волос с уха и виска, сделав то же самое с другой стороны, и рыжий, склонив голову к плечу, только удивлённо вскинул бровь, тут же пересев со стула на край койки и придвинувшись максимально близко, коснувшись рукой чужого подбородка и повернув седую голову сначала в одну, потом в другую сторону. Что за чудо медицины? Да нет, не похожи на болты… Небольшие, белые, каплевидные. Слуховые импланты? Так вот для чего Мори всё это затеял? — Ого… — Чуя ошарашенно улыбнулся ещё шире, не трогая вживлённые аппараты и убирая руки. Как-то всё чересчур складно получается: на два несчастья два счастья прилагалось. Вот и не будь фаталистом после этого. — Ты… Ты правда слышишь меня? И Дазай, не скрывая улыбки, кивнул белой головой. — И как? Хорошо слышится? Дазай прищурил один глаз и повертел ладонью в воздухе: «Ещё не привык». — Я… Уф. Я искренне рад, — Накахара опустил руки на койку, смотря в окна и жмуря глаза. Кажется, он вновь прокручивает сценарий, который уже между ними случался. Поганое чувство дежавю. — Раз уж мы одни… я хочу извиниться за всё то, что было. Знаю, мои слова ничтожно малы по сравнению со всем тем, что с тобой случилось, но… Я пойму, если ты предпочтёшь больше не видеть меня, когда выздоровеешь. Кто знает, что с тобой может произойти из-за меня ещё раз. Тебе будет лучше без меня. Но Чую прервала потянувшаяся к его лицу рука, коснувшаяся щеки, взявшая за подбородок и повернувшая к себе. Осаму смотрит светлыми глазами в глаза, сдвинувшись со своего места, опираясь второй рукой о постель, и Накахара, приложив ладонь к прохладной руке на своём лице, продолжил, опустив глаза: — Я больше не хочу причинять тебе зла из-за того, кто я есть на самом деле. Ты не должен терпеть все последствия моей жизни, и потом я боюсь, что ты- И замолк. Замолк, потому что Дазай провёл пальцем по его губам, смотря в глаза и вскоре указывая на свои губы. — л… — звук был неуверенным, но уже более осознанным. — люблю… голос. Солнце светило из окон ярко, поблёскивая в падающих снежинках. Накахара не смог сдержаться: он закусил губу и обнял его под руками, крепко к себе прижимая и утыкаясь в плечо лбом. Живой, тёплый… Он правда в порядке. Чуя не сжимал, боясь сделать больно, но и отпускать не хотел. Он чувствовал, как его гладят по спине, как другая рука ложится на его макушку, перебирая пряди, как его висок целуют тёплые губы, выдыхая. Накахара просто не может поверить, что всё реально, что всё взаправду хорошо. В какой-то момент он, погружённый в события прошедших дней, отодвинулся, продолжая держать Дазая за плечи, и на всякий случай осмотрелся, вглядываясь в каждый угол и за окна, вслушиваясь в каждый шорох — но ничего. Всё правда в порядке. Дазай взъерошил рыжие волосы, обеспокоенно смотря на них, и Чуя, замечая это, всё ещё неуверенно, будто пробуя почву, спрашивает, повысив голос: — Что не так? Осаму, поджав губы, указал сначала на свои волосы, а потом на волосы Чуи. — с…седи… на, — Осаму шумно сглотнул, всё ещё держась за горло ладонью и чувствуя, как при глотке двинулся кадык. — у т-те… теба. сед-и-на. Накахара не сразу понял, но, взявшись за свои волосы, начал судорожно оглядываться в поиске отражающей поверхности. До телефона в кармане руки не сразу дошли, но фронтальная камера вскрыла все карты: из отражения на Чую смотрел некто побледневший и резко похудевший, с очерченными скулами и тёмными тенями под глазами, с выцветшими веснушками, а главное — с седыми корнями тусклых рыжих волос. Накахара ошарашенно проверил галерею, не понимая, почему чья-то фотография появилась в камере. Фильтры не включены… Он нервно выдохнул, убирая телефон в карман брюк обратно и смотря в пол. Он не ожидал, что увидит человека с настолько похеренной внешностью. Вот только Дазай, выждав минуту и погрустнев, вдруг протянул ему небольшую записку из-под подушки, и Чуя прочёл на ней просьбу Мори: а) не особо тревожить пациента, потому что он с вероятностью девяносто девять процентов полезет тревожить его, и б) зайти к нему, как только спящая красавица наконец соизволит прийти в себя. Хе. Поздно вы, Мори-сан, с первым пунктом. Накахара измученно улыбнулся уголком губ, убирая бумагу в карман и уже спуская ноги с койки, но Дазай придержал его за плечо, не давая отойти. На вопросительный взгляд он поманил к себе рукой и, стоило Чуе приблизиться снова, обнял его за шею, неуверенно говоря на самое ухо: — ттт… ты вс равно… всё равно самый краси…красив. Возможно, в мире полным-полно проблем и бед, горестей и смертей. Но у Чуи потеплело на сердце. — Я всегда буду знать это, — проговорил он негромко, уткнувшись носом в седую макушку, постояв какое-то время так и медленно отходя, зашагав из лазарета вон. Теперь всё будет хорошо. Здание спало. Офис был тихим, и шаги Чуи были единственным приглушённым звуком в просторных светлых коридорах. Он не думал о седине, о посеревшем лице и недосыпе, о том, что нужно пить успокоительные или просто напиться, чтобы отдохнуть. Он красив для одного из самых важных людей в его жизни, а значит, всё действительно хорошо. Неспешно шагая по лестнице вверх и проходя мимо своего этажа, он думает, что, скорее всего, Акутагава спит сейчас на диване в углу своего отдела, сбросив с него все провода и дискеты, в которых диван обычно утоплен. Солнце светит сквозь задёрнутые шторы панорамных окон. Чуя не стучится, тихо отворяя дверь, и останавливается в проходе, ожидая к нему обращения, но ничего не слышит. Кресло Мори повёрнуто к нему высокой чёрной спинкой, на которой висит красный шарф, и Накахара, зачем-то практически на цыпочках, проходит вдоль стола. «Мори-сан? — шёпотом окликает он, но не дожидается ответа. — Дядя?» И снова тишина. Чуя, хмурясь, подходит ближе, заглядывая в само кресло. И спокойно выдыхает. Огай, скрестив руки на груди и уронив голову на своё плечо, дремлет. Накахара ещё немного смотрит на дядюшку, в кои-то веки спящего, и разворачивается, уходя. Пускай отдыхает. Беззвучно он открывает дверь, выходя за неё и также без звука закрывая, оставляя Мори наедине с самим собой, и вдруг видит, как сбоку, прислонившись плечом к стене, кто-то стоит. От возникшей в поле зрения фигуры Чуя вздрогнул, резко оборачиваясь, но только схватился за сердце — это была Коё. Теневая королева всей семьи, когда король дремлет. — Озаки-сан, — рыжий спокойно выдыхает, успокаиваясь, и женщина улыбается. Убранные в низкий хвост волосы и белая блуза с чёрной строгой юбкой. Прекрасна, как и всегда. — Нельзя же появляться так резко. — Нельзя резко падать в обмороки прямо перед сложной операцией другого человека, пугая всех присутствующих, — негромко и мягко произнесла она. — Мне кажется, я второй раз в жизни видела в глазах Огая такой ужас. Выходит, первый был тогда, двадцать лет назад? — Я сам не ожидал, — Чуя неловко улыбнулся, запуская руки в карманы. — Наверное, стоит извиниться за это. — Не стоит. У всех нас бывает рабочий предел, — Коё медленно пошла вперёд, и юноша двинулся за ней. — Как себя чувствует твой друг? — Он в порядке, — парень не смотрит на наставницу, следя за своими ногами. — Надеюсь, имплантаты приживутся… — Никуда они не денутся. Огай вызвонил всех, кто мог сделать эту операцию. Он не мог ошибиться в выборе. — Не сомневаюсь, — Чуя ловит себя на мысли, что думал до этого, что сам Мори и вживил аппараты в белую голову, почему-то не взяв во внимание то, что он простой хирург и не специализируется на вживлении таких имплантатов. — А как вы себя чувствуете, Озаки-сан? — Эти дни были изматывающими, но, думаю, отдохнуть мы ещё все успеем. Как видишь, твой дядя уже отдыхает, — женщина по-доброму усмехнулась. — Он три ночи был на ногах, не говоря уже о днях. Пусть. — Пусть, пусть, — они остановились возле одного из окон, смотря, как уже вечернее солнце постепенно склоняется к горизонту. Если подумать, Мори было не лучше всё это время: сначала угроза всей его семье, потом — жизнь племянника на грани жизни и смерти в логове врага, потом — его же безумие и неожиданный обморок, сложная операция, точный расчёт, сплошная нервотрёпка. Чуя искренне восхищается своим дядей и гордится тем, что является его племянником, а родным или не родным — неважно. — У тебя голова не кружится? — вкрадчивый вопрос Коё выводит из раздумий. — Немного. Пройдёт. Коё-сан, вы бы сами, может, отдохнули, пока время есть? — Не беспокойся обо мне. Я спала, когда Огай бодрствовал. И когда ты спал. Кажется, Чуя знает, кто снял с него пальто и аккуратно сложил его на стуле в лазарете. — Как думаете, всё закончилось? — Не хочу загадывать наперёд. — Наверное, я всё-таки возьму отпуск. На месяц. — Хорошее решение, — Озаки легко улыбается. — Тебе полезно будет прийти в себя. — И ему тоже, — вполголоса добавил Чуя, не сомневаясь, что Коё услышала, но из солидарности решила не заострять на этом внимание. — Если хочешь, я могу посоветовать хороший салон, где могут тебя окрасить. Это было неожиданно. Чуя даже откашлялся, понимая, что, кажется, его седину видели все. Да уж, поседеть в двадцать два — это, конечно, не каждый может, а вот Накахара умудрился. Он хотел что-то ответить, но вдруг в голове щёлкает гениальная мысль. — Спасибо вам, Озаки-сан! — вполголоса бодро ответил он, быстро удаляясь в сторону ступеней вниз и куда-то торопясь. Коё проводила воспитанника заинтересованным взглядом, усмехнувшись вновь. Да уж, что с него взять — горячая кровь, буйная голова. — Обращайся, Чуя-кун, обращайся, — тихо выдохнула она, зная, что юноша уже не слышит её. Пускай идёт. Жизнь ведь продолжается. Чуя, стараясь не шуметь, как можно быстрее слетел с лестницы, практически скатившись по гладким перилам, хватаясь за них для резкого разворота и торопясь в крыло лазарета. Тихий коридор оглашался его шагами, когда он залетел в светлое отделение, встречаясь взглядом с удивлёнными светлыми глазами — Дазай, укрытый одеялом по пояс и не изменивший позы, тотчас повернул голову, когда краем глаза заметил движение. Возможно, Осаму хотел было спросить, к чему такая спешка, но ему не дали. Накахара, приблизившись и практически прыгнув, приземляясь на край койки, побыстрее притянул к себе бледное лицо руками, огладив ладонью по щеке и вжимаясь губами в губы, причмокнув, отпрянув и целуя уже более нежно. Сердце забилось часто-часто, глаза зажмурились. Дазай не успел даже ответить и коснуться щеки юноши своею рукой, когда Чуя, глядя ему в глаза и загадочно улыбаясь, заговорил: — Как думаешь, Дазай, — и седой заинтересованно вскинул бровь, — тебе пойдёт быть шатеном?