Дорога, ведущая в небо

Эпилог. У линии горизонта — Два «томагавка» прожарки блу. Все как положено, корочка хрустит, внутри сырое мясо, — официантка ресторанчика с шаловливым названием «Стейки, бургеры. Туда-сюда» ставит тарелки на белые салфетки и улыбается. — Трудный день выдался? Кофе подлить? — Спасибо, не надо, — отвечаю я, прикрыв рукой надпись на футболке. Чертов фермер! — Горячего чая нет? — В меню нету. Но для тебя, красавчик, найду. — Официантка намекает торчащим из расстегнутой блузки бюстом в мою сторону. — А вам? — едва повернув голову к жующему напротив Йегеру. — Да, пожалуйста. — В глазах нахальной козявки черти празднуют Хэллоуин и День мертвых разом. Пинаю его голень, чтоб не ржал, засранец. Треклятая майка! …На юг мы двинули по грунтовке, чтоб не прилететь с разгона в остатки банды Тайбера. Наверняка «Рыцари» остановились в каком-нибудь подзалупинске южнее Ренбоу хилл. Возвращаться в мотель за шмотом было кристально чистым идиотизмом, а потому положились на фортуну. И фортуна подфартила по полной. Справа от дороги я заприметил железные ворота с вывеской «Экологический рай Флетчеров». Собственно, райской экологией повеяло уже за четверть мили до объекта. Вот и смотрел по сторонам. Ну не может нести куриным пометом на ровном месте! Хлипкий замок вскрыли отверткой, припасенной мной лично в кофре. После разведки ползком, произведенной Йегером, на территории обнаружились: небольшой птичник примерно на сотню-другую куро-мест с огороженным рабицей выгулом, огород с пузатыми тыквами и неизвестной ботвой, виноградник на склоне холма и главное — веревки, натянутые между цветущих ржавчиной металлических столбов, на которых покачивались на ветру джинсы и футболки. Согласно докладу Йегера, хозяин процветающего сельхозпредприятия пускал пузыри, сидя в кресле-качалке на веранде, а рядом грустила недопитая бутылка Джим Бим. Куда бы ни подевались чада, домочадцы и прочие наемные работяги — свалили они очень кстати. Мы рванули прямиком в птичник. Куры в клетках предавались безнадежным грезам о петухах и лишь удостоили нас вялым кудахтаньем да редкими перьями, взметнувшимися к бетонному потолку. Открыв первую клетку, мальчишка разворошил древесные опилки, вытащил коричневатое яйцо, проковырял ногтем дырку, высосал содержимое и довольно оскалился. Под ногами захрустели пустые скорлупки. Переходя от клетке к клетке, мы благополучно сожрали все яйца. Желудок успокоился. Кишка кишке больше не дубасила по башке. Ну у меня в животе точно. А вот операция «Шмотье» прошла менее удачно. Мистер Флетчер оказался тощим дылдой. Ни одна из его футболок на меня не налезла бы. Даже пытаться не стоило. Какого хрена боженька отвесил плечищи как у старины Шварца? Лучше бы в росте накинул дюйма три. Сдернув с веревки нечто черное, подходящее по размеру слону, нахальная козявка предложила примерить одежку, видимо принадлежащую отсутствующей миссис. Только открыл рот, чтоб высказаться матом на предмет, как со стороны подъездной дороги раздалось знакомое чихание фермерских пикапов. И точно, из-за поворота вырулили два доджа. Ебать! Прихватив чего попало, дали рысью до спрятанных в чапареле байков, а потом — по газам. Ищите теперь в горах. Ибо нефиг нажираться в хлам посреди дня! Переодевались в двух милях от Рая. Джинсы мистера Флетчера болтались на Йегере в обвисочку — пришлось затянуть ремень потуже. А футболка с AC/DC красиво села в облипочку. Я штанины ножом подрубил и норм. Но майка, блять, ни в какую! И тут нахальная козявка сунула мне одежку миссис. С надписью желтыми буковками «Mother of Dragons»: — Ачотакова, все подумают, что ты феминист. Ладно, поматерился и смирился. Не тащиться же через Сан-Диего к погранпосту в кровище. Вот сижу теперь, жру стейк. Пока официантка постреливает в мою сторону кокетливыми улыбочками. Не, в Мексику точно не сунусь срамиться с этой Драконьей Матерью! — От айфонов придется избавиться. — Козявка напротив согласно опускает веки, отпивая кофе из кружки. Длинные пальцы небрежно обхватывают гладкий фаянс, а ведь могут раздавить в мелкую крошку. До сих пор не пойму — мне сказочно повезло или это таки коварная подстава фортуны?.. Думаю, что повезло. И встретиться с тобой. И получить силу солдата юниверсума. Станет ли легче жить? Сомневаюсь. Зато есть с кем и ради кого. Официантка ставит передо мной чашку, дымящуюся ароматом бергамота. Оказывается, статус Матери Драконов не так плох. — Емейл проверю на всякий случай… — Она справится? Как думаешь? — В зеленых глаза над зажатой в руках кружкой мелькает смесь озабоченности с плохо скрытым испугом. — Да. Сержант «Титанов» — субстанция твердая. На понт не возьмешь, шквалом не согнешь, — и я железно уверен в собственных словах. — Подожди… — дисплей изволил ожить. Количество писем увеличилось ровно на единицу. Очкастая? Или Йен? Открываю. Командор. — Переползай сюда. Твой любимый Смитти написал. — Он не мой! — орешь дурниной, выплескивая кофе на руки. Официантка у стойки с бургерами недоуменно оборачивается. — Тихо-тихо. Шучу-шучу. Садись рядом, — отодвинув соседний стул, пытаюсь примирительно улыбнуться. Вот кто за язык тянул? — Вместе прочитаем. Комкаешь салфетку, бросаешь возле бутылки кетчупа и все-таки пересаживаешься ко мне. Из хвоста выбилась длинная прядь. Она пахнет печеным каштаном и дразнит нервы. Прижимаясь щекой к щеке, впитываю золотистое тепло загорелой кожи. Надо таки разобраться с письмом, а не думать о твоей родинке под левой лопаткой… «Я виноват. Необходимо было проверить местность, а я высадил Сашу и Конни у обочины в трехстах ярдах от позиции. Наверняка Браун залег поблизости и видел, как уезжаю в сторону городка. Он просто ждал часа Х, чтобы нейтрализовать ребят. Ему удалось. Хотя кто знает. Есть вариант, что Браун поддерживал регулярную связь с Вилли и если бы его убрал, то «Рыцари» сообразили, что их план сорван, и отменили бы встречу. Слишком много неизвестных факторов. Предлагаю смириться. Мы все равно не вернемся назад во времени и не переиграем ситуацию) Я задержался. Не смог приехать быстрее, потому что отогнал фургон на стоянку автодомов в Ренбоу хилл. Затем покатил обратно на байке, пока позволяла дорога, и далее добирался пешком по ущелью. После твоего звонка пришлось вернуться за саваной тем же путем. Прости. Саша в операционной. Доктор Абель дал хороший прогноз. В карте записано «несчастный случай на охоте». Повезло, что сезон уже открыт. Операция и последующая реабилитация оплачены мной. Чепт Джина избавлен от дополнительных расходов. Через три дня за ней приедет Имир, и Саша останется у «мамочек» до полного выздоровления. Лупоглазому наложили шесть швов. Мы с Ханджи заберем его с собой. Майки повезем в Сильвер сити в закрытом гробу. Тело будет подготовлено к послезавтра. Не беспокойся. Я не собираюсь лезть в президенты. Пусть Хан сама возглавит клуб или посадит в кресло Бернера. Вмешиваться не буду. Я вернулся к «Титанам», потому что всем нужен дом. В Мэдисоне его не было. Там просто четыре стены, потолок и веранда. Надеюсь, ты тоже обрел, что искал. Пора заканчивать. Джин прислал смс. Хан рассказала ему, что могла, и потребовала принять меры. Чепт решил проблему с Еленой единогласно.* Нужен мой фургон) Всего вам обоим. До встречи за столом. Бывший командор, рядовой с правом голоса «Титанов войны» Эрвин Смит P. S. Твой пидзюк дал Барби ствол без предохранителя? Сестричка рассказала, что, когда принесла зарядку для айфона, этот компьютерный задрот возился с пушкой и случайно шмальнул в стену. Мне едва удалось подавить шухер баблом, но Арлерта вынесли на пинках из больнички за нарушение режима». — Йегер, мудила маринованный! — забив на переход мистера Смита с велеречивости профессорского сынка на живой человеческий, моментально прихуевший персонал тошниловки и предынфарктную пожилую пару за столиком у входа, ору на идиотину. — Зачем? — Ничего я с предохранителем не делал! Барби запретили юзать гаджеты. Наверное, стало скучно… сам разобрал и снял — инфа сотка. Готовился отстреливаться, если «Рыцари» завалятся. — Ох, кошмарище мое… — Честным глазищам удалось убедить. — Кстати, хотел спросить: какого тогда сбежал в неведомые дали? Ведь сказал же, что понял — ты так решил меня своей дурью накачать. — Китаянка убиралась… Ты сидел — глаза в стену. Решил — всё. Пошел я на хрен. — Упорно глядя в окно, словно на газон перед бургерной свалилась летающая тарелка, переползаешь на свое место и запихиваешь в рот последний кусок стейка. — Будда, Один, Фригг, кому там поклоняется Очкастая, объясните Эрену Йегеру, чем взрослые отличаются от мелких козявок. Если вылезают непонятки, взрослые люди спрашивают словами через рот «какого хуя?», а не уносятся в ночное пространство, не сказав куда! Доехало? — Угу, — смущенно булькаешь в кружку. — Если я не решу сразу, что делать — зависну… Пока все не полетит в нафиг. Знаю — это плохо. Вот и творю всякую дичь. — Смотришь несчастным щеночком, обруганным за погрызенный ботинок. Ну что с тобой делать?.. — Йегер, у тебя сверху есть такая штука — голова называется. Прямо сейчас ты в нее ешь, а теперь попробуй еще и думать. Вдруг понравится. — Вижу, как пытаешься спрятать лицо в чертовой посудине, где уже наверняка не осталось кофе и понимаю — жестко начал. Надо полегче. — Эрен, спасибо твоей решительности. Серьезно. Когда Зик прикончил Майки, я чуть не навалил булыжников за скалой. Даже Очкастая замерла, за пушкой не потянулась. Думал: вот он пиздец однозначный и непоправимый. Растеряешься, подвиснешь, братец тебя скрутит и утащит. А ты угандошил Тайбера и таки вывел Зика на точку. Значит, научишься отличать полную жопу от «надо сначала перетереть». — Йес, сэр! — улыбка черешневых губ с кофейными усами — награда за правильно подобранные слова. — Чек, пожалуйста. Нам пора. — Официантка кладет на середину стола плоскую коричневую папку с отпечатанным в углу довольным лицом неопределенного пола. Бюст больше не целится в мою сторону. Надеюсь, девчонка нас не запомнила. В Эскондидо, пригороде Сан-Диего, наследить не успел. И очень не хотелось бы. Косухи сложены, завернуты в армейское одеяло и примотаны ремнями к пассажирскому моего чоппера. Дальше путь лежит в байкерскую лавку «Бандидос». Повезло, что у братвы случилась поблизости точка. Там должны помочь избавиться от Драконьей Матери. До кучи, нахальная козявка, наконец, обзаведется собственными кофрами. Самыми большими, которые удастся прикрутить к Уроду: задолбался служить у красотки камердинером. Пусть сам свое барахло возит. Лавочкой заправляет высоченная плечистая «мамочка» со сросшимися бровями и лицом ацтекской богини смерти. Она немногословна. Уяснив, чего хотим, выходит на стоянку, осматривает твой байк и ныряет в неприметную дверцу слева от входной. Возвращается с парой черных проклёпанных сумок и рамками «макака». Пока «богиня смерти» возится с установкой крепежа, мы вытаскиваем из айфонов симки, обнуляем все нафиг. Готово. Оставляем гаджеты как часть оплаты, выбирая взамен из стоящей на прилавке коробки со звонилками корейские «раскладушки». Их так просто не хакнешь. Дверной колокольчик тренькает что-то жалобное. Копаясь в стопке худи, слышу за спиной стук каблов и деловитое «Сделано». Вернувшаяся «мамочка» пакует носки с боксерами и два неприметных джинсовых жилета в пакет с лого в виде мачете поверх ярко-желтого сомбреро. А я наконец-то избавляюсь от Драконьей Матери и натягиваю майку с сахарной черепушкой и надписью разноцветными буквами «El Dia de Muertos». Что ж, День мертвых в Мексике — веселый праздник. Он наступит уже завтра… Как мы проморгали Хеллоуин? Припоминаю только пластиковую тыкву, светящую изнутри лампочкой на ресепшене мотеля Ренбоу хилл. — Слушай, нахуй Тихуану. Там нас запросто найдут. Знаю местечко, где можно передохнуть и поскрипеть мозгами. Отвечаешь задорной улыбкой. Санта Анна играет с тяжелыми каштановыми прядями. Закатное солнце обнимает лучами гибкое тело. Между ремнем джинсов и краем футболки — полоска загорелой кожи. Нагнул бы за ближайшим углом, да времени нет, зараза. * * * Поздний вечер. Почти ночь. У Стены слёз** пусто. Никто не жмется к железным столбам, в попытке докричаться до родных, которым повезло оказаться на земле обетованной под звездно-полосатым покровительством Дяди Сэма. По обе стороны границы не слышно ни женского плача, ни детского смеха. Лишь стена уходит далеко в шелест волн Тихого океана и теряется в темноте. А дорога ведет в соседний городишко Текате к КПП. Завидев наши явно не мексиканские морды, погранцы не спрашивают даже паспортов.*** Они заманались еще днем, и сейчас, когда поток пикапов и автодомов иссяк, бегло оглядывают двух чуваков на байках в простых джинсовых жилетах. И пропускают без задержек и церемоний. За спиной остались убитые. Свои и чужие. Остались руины церкви «Неопалимой Розы» в Сильвер сити. Где-то во тьме упокоились под седым пеплом виллы «Мария» амбиции трехзвездного генерала Рода Рейсса. На безымянной горе возле Ренбоу хилл догорели останки Зика Йегера вместе с влажными грезами о божественном господстве через жопу брата. Мертвым воздастся по деяниям. Не знаю, существуют ли Рай и Ад, но старый парс сказал бы, что Чёрч, Магнолия и Бычара-Майки отправились в Дом песен, **** где царит вечный свет. С живыми еще свидимся. Очкастая, что бы ты не решила — это будет правильно. Саша, жаль, что приключилась такая фигня; пусть у тебя будет вдоволь вкусной еды и твой Лупоглазый хахаль не ходит налево. Смитти, надеюсь, ты угомонился и понял — все бабки мира не стоят обретенного дома. Хотя сомневаюсь, чот… Объезжаем Тихуану по местной федеральной трассе. От унылой одноэтажной окраины отделяет полоса каменистой земли, темно-зеленые заросли агавы и усталые акации, нашедшие приют у речушки с гордым названием Империал. Путь ведет к развороту у городишки Пасо дель Агила и далее к ранчо у ручья Аламар. Нас там ждут. Только отделались от погранцов, набрал по памяти номер. Дорога все та же. Лишь на асфальт намело больше песка и неугомонный ветер чаще швыряет под колеса лохматые шары перекати-поля. Нахальная козявка обгоняет на резвом Уроде. И впереди летящий по ветру каштановый хвост, собирая свет редких фонарей, искрит то красным, то золотым. Мы свободны. По грунтовке, ведущей к ранчо, катим уже в полной темноте. Справа кузница. Слева белеет под фонарями длинный дом с плоской крышей. Старый парс курит длинную трубку, сидя в кресле-качалке на освещенной веранде. Завидев меня, поднимается навстречу: — Леви-и-герами, — легкий поклон бритой головы и добродушная ухмылка под густыми усами перец-соль. — Джэвед-и-герами, — поставив чоппер на кочергу, отвечаю таким же поклоном. — Это Эрен. Друг. — Мальчишка неловко кланяется. Сползая с Урода, осторожно озирается по сторонам. …Случай свел нас в Тихуане пять лет назад. И пускай старик сменил халат на джинсы с пестрой рубахой, я узнал его по взгляду, наполненному мудрой печалью. Мы проговорили за текилой несколько часов в ближайшей забегаловке. На смеси фарси и пиджин-инглиша, приправленной испанскими ругательствами, он поведал долгую историю о бегстве с семьей в Пакистан, потом в Индию и дальше, пока огонь священного сосуда***** не привел на север страны наркобаронов, марьячас, молчаливых руин ацтекских храмов. И услышал мою, тоже насыщенную событиями повесть. Опрокинув шот, вытер жилистой рукой усы и прочитал нараспев короткую молитву, глядя на живой огонь мерцающей в стакане свечи. Тогда он выглядел как древняя олива, росшая у колодца возле дома в горном Бадахшане. И спустя годы остался таким же высохшим, узловатым, но стойким. Джэвед на фарси означает — вечность. — Проходите в дом. Ледник заполнен едой. Отдыхайте, ешьте, пейте вдоволь. — Колечко дыма взметнулось к усыпанному звездами небу. — Холодильник, папа, — тут же поправляет подошедший полный мужик, старший сын парса. — Приветствую тебя и твоего друга. — И снова обмен поклонами. — Уже полночь, нам пора ехать. Мама и остальные давно ждут. — Дети и внуки любят праздник. Здесь почитают мертвых не так, как мы… — высохшая рука кладет трубку в оловянное блюдо, стоящее на потертом колченогом столике. — У детей все хорошо. Они переехали в город. Со мной остался Азмун. Он кует большие ножи… — старик запинается, припоминая слово, — мачете! Младшая дочь выучила испанский и работает у путешественников… — В турагентстве, папа, — снова поправляет мужик (в его английском проскальзывают гортанные звуки) и идет к новенькому пикапу, ожидающему у распахнутых ворот, пока люди наговорятся. На полпути старый парс оборачивается: — Вы с другом словно солнце и луна, соединенные навеки. Я вижу ваш огонь: он у каждого свой, но языки пламени сплетаются в узоры истины. Светите друг для друга и праведных людей. Ваша миссия — воплощать в деяниях Ашу — закон справедливости и добра, — произносит он на фарси и неожиданно легко запрыгивает в кабину. Хлопает дверь пикапа. Габаритные огни тают в темноте за низким кустарником, а я тихонько ахуеваю. Да старый черт с полчиха разглядел и ауру, и что мы трахаемся. Вековой мудрец, мать его. Вроде в трубке обычный табак: гашиш я бы учуял. Или Ахура Мазда нашептал? Кто знает… — Йегер, закрой хлебало, пока ворона не влетела, и пошли в дом, — пинаю застывшего мальчишку. — Это чего, тот самый персидский дедулич? — Ну да. И это не повод стоять столбом посреди двора, если нас официально пригласили отдохнуть, — топаю к двери. — А чего он сказал? — Пыхтишь в макушку. — Ничего особенного. Сказал, чтоб по жизни вели себя хорошо и не мочили кого ни попадя. Вдоль длинного коридора тянется ряд дверей. Возле каждой ненавязчиво светят бра с круглыми абажурами матово-желтого стекла. Предпоследняя слева приглашающе открыта. Захожу. Две деревянные кровати и два массивных латунных торшера чем-то напоминают мотель в Ренбоу хилл. Высокий шкаф в углу явно знавал хозяев побогаче, но сейчас отполирован, и медовое дерево довольно светится изнутри. Стулья чинно стоят у окна. На полу — терракотовая плитка. Прибрано и чисто. Простая комната наполнена уютом и гостеприимством. Обычное бунгало, каких полно от Техаса до Веракруса. Семейство парса отлично приспособилось к местному укладу, а глава, похоже, не возражал. Позади раздаются грохот, эмоциональное «ёпть!» и звяканье посуды: нахальная козявка обнаружила кухню. — Тут какая-то сладкая выпечка, а марципановых черепушек и сахарных гробов нет. — Жри, угробище, — совсем как сопля мелкая — сахарные гробики ему подавай. — Я лучше ванную поищу. Ванная со сральником и писсуаром оказывается за соседней дверью. Теперь понятно, почему Джэвед поселил нас в этой гостевой — тут санузел для мужиков. Эх, старые обычаи… Возвращаюсь во двор. Жара ушла вместе с солнцем. Здесь в горах зимой выпадает снег. Темные вершины дремлют, укрытые звездным бархатом ночи. Два фонаря освещают утоптанный двор и чугунную барбекюшницу, вросшую в землю у веранды. Прежние хозяева баловались стейками? Мне осталось еще одно дело. Боюсь, барбекюшница для него не годится… Достаю из кофра полупустую бутылку лимонного геля. Что ж, для помыться хватит. А вот с баблом у нас с козявкой, как говорится, не густо, но и не пусто. У Йегера нала — триста баксов с мелочью да карта с зарплатой, начисленной за труды в автомастерской. Карту опустошать не стали: если за поиск наших задниц возьмутся спецы — оставлять жирный след? — нафиг надо! У меня в правом кофре — двойное дно. Там все, что завалялось после открытия счета для оплаты операции и реабилитации Йена. Пять с половиной кэсов. Мда, херовасто нарубили зелени «Крылья свободы», охраняя рок- и кантри-звезд разных степеней понтовости. Ничего, пожрать себе добудем полюбасу. Заодно сильно сократим поголовье койотов и бродячих собак по всей Мексике, ёба. — Медитируешь? — голос тихий, с едва заметной хрипотцой, раздается за спиной. Ну ни хера себе — козявка пытается кокетничать! — Нашел в ванной странное мыло… Вроде здорово пахнет. Сладковатый сандал ощущается совсем рядом и… не может заглушить аромат печеного каштана, щекочущий ноздри, когда влажные волосы касаются щеки. Ох… не сейчас. Только не сейчас, нахальная ты козявка! Словно ощутив мою панику, отстраняешься: — «Рыцари» не рванут мстить? Клуб не выдержит атаки… В смысле, чот ссыкотно… — выдыхаешь сквозь зубы и замолкаешь. — Не-а. «Рыцари» стояли не на торговле пушками, шлюшками и дурью из Мексики с Венесуэлой. Аристократишка содержал клуб на бабло, оставленное покойной матушкой любимому сыночку. Там какие-то акции, проценты… Кароч, хватало с горкой. Даже папа-сенатор ничего не мог поделать. Кое-что братва, конечно же, мутила, но по мелочи. Чисто для понтов. А сейчас нету Вилли — нету баксов. — Козявка торчит на верхней ступеньке веранды, а мне приходится задирать башку. Задолбало вкрай! Поднимаюсь и легонько тычу кулаком под дых. — «Рыцари дорог» — пафосное название, за которым — хрен собачий. Они никогда не были настоящим клубом. Либо за власть перегрызутся, либо разбегутся… Пойду ополоснусь, страдая в одиночестве, раз не дождался. Задернув шторку, залезаю в ванну. Твой запах перебивает даже приторность сандала и розовых лепестков, хотя влажное мыло лежит на никелированной полочке. Где бы разобраться с наследством чокнутого Гриши? Только в кузнице. Но сначала попытаюсь открыть кодовый замок. Что внутри контейнера — догадываюсь. Остается убедиться… Ненавижу надевать после душа потные труселя, потому напяливаю джинсы на голую задницу. Открыв дверцу приткнутой в углу стиралки, обнаруживаю знакомые до дрожи в яйцах черные плавки. Правильные у тебя привычки. Выхожу на веранду. Сидишь на ступеньках. Ждешь. Не сдерживаясь, по-дурацки чмокаю в макушку, вдыхая теплый запах осенних вечеров у камина, когда Иззи запекала на углях каштаны в бывшем доме дедули Аккермана. Сегодня — это запах надежды и смиренной грусти. Краем глаза замечаю улыбку черешневых губ. Отстегнув ремни, снимаю с чоппера скатку с косухами. Развернув, достаю из внутреннего кармана своей, родимой, плоский металлический контейнер, переданный Кенни. Кодовый замок мигает шестью зелеными черточками. Эх, Барби, жаль, тебя нет под рукой. Ок, сами поскрипим мозгами. У меня три попытки. Потом ЦРУ-шная приблуда может взорваться прямо в руках. Набираю день, месяц и последние цифры года рождения матери. Нет. Черточки мигают красным. Набираю светлую дату явления в мир доброго дядюшки. Мимо. Та-а-ак… Первые две цифры — день рождения Кенни Аккермана. Вторые — месяц рождения Кушель. Третьи — последние цифры года рождения Леви Аккермана. Бинго! — Фигасе! Это что за хренотень? — пыхтишь над ухом. Внутри аккуратно уложены в матово-серый «умный» пластик шприц-пистолет, заряженный прозрачной желтоватой жидкостью и жесткий диск. — Помнишь патлатого чувака в плаще на вилле «Мария» — это мой дядюшка Кенни. Слышал о нем? Передал, перед тем как отправился чертям в Аду очко подставлять. — Да… — выдыхаешь и осторожно трогаешь стеклянное окошко в стволе. — Тут… — Здесь у нас последняя доза «солдата юниверсума». А здесь — жесткий диск с компа твоего папаши. И это надо уничтожить нах. — Не… Давай себе вколешь? Ну ты же от меня получил, вроде как, прививку. Значит, не превратишься в чудовище. Давай, попробуем. Станешь круче меня! — Сверкаешь глазищами. И очень подозрительно. Слишком знакомо. — Вот и полезло наружу воспитание профессора Очкастой! Так и знал — близкое общение с ее поехавшей кукухой до добра не доведет. — Закрываю крышку. — Даже до ЦРУ-шного отморозка доехало — это надо в топку. Обойдемся без экспериментов на мне, любимом. Оk? Пошли, ключи от кузницы поищем. Настенный шкафчик с запасными комплектами нашелся в кладовке со швабрами, слесарным инструментом, канистрами бензина и прочей бытовой химией. Массивный ключ, висящий на верхнем правом крючке, подходит по виду. Прости, Джэвед. Извиняй, Азмун. Но очень надо. Заходим в кузницу. Ощупью нахожу выключатель. Лампа вспыхивает над двурогой наковальней, разгоняя темноту по углам. Что тут у нас? В центре смонтирован добротный стационарный горн с компрессором. В правом углу пневмомолот. В левом — металлический ящик. Стол с инструментами и заготовками, что-то вроде верстака с молотами разной увесистости и щипцами… Это пока на фиг. Иду к ящику. Слава Ахуре Мазде, Азмун не экономит на угле. Внутри жирно блестит чистый кокс. Теперь надо запустить систему. У меня таки два года Массачусетского политеха: разберусь чо-куда и какого хрена. Хватаю стоящее возле ящика ведерко и лопатой накидываю до верха. Мальчишка достает из-под верстака бутылку смеси для розжига. Молодец, сообразил. Где же у огнепоклонников обычные дрова? Древесная щепа обнаруживается в приземистой синей бочке у дальней стены, куда не добрался свет лампы. Загружаю щепу в полукруглый очаг. Мальчишка проникся моментом и сосредоточено поливает ее бесцветной жидкостью. Щелкаю зажигалкой, и пламя радостно вспыхивает, приветствуя нас. Давлю на кнопку, запуская компрессор. Теперь сверху — кокс. Дым вылетает в трубу под натужный вой вентилятора. И вот пляшет оранжевыми и ярко-желтыми языками священный огонь. Туда, в самое сердце жара, летят шприц-пистолет, жесткий диск и контейнер. На секунду ощущаю вонь горящего пластика. Стекло плавится мгновенно. Всё. Сыворотки больше нет. Выхватываю щипцами раскаленный до белизны шприц, кидаю на наковальню. И ебашу от души кувалдой. Чего мелочиться-то?! Триумфальный звон рассыпается по кузнице и несется дальше, к подножию сонных гор. Следом идет контейнер. Не дается, падла. Искры брызжут, жаля лоб. Титановый сплав? Зверь внутри рвется в режим терминатора. А пох! Удар!.. Грохот. На самом краешке наковальни изумленно позвякивает расплющенный до бесформенности контейнер. А сам понимаю, что в кулаке зажат обломок деревянной рукояти. — У меня отвал всего! — Лыбясь во все тридцать два, мальчишка ныряет под верстак и достает другой обломок с увесистой тупоносой кувалдой. — Ну ты Тор! Решил солдата врубить? А пневматическую дуру запустить? — А по ебалу? С пневмой мы б сутки дрючились — я не кузнец. Тут не железо и даже не сталь… Но заплатить за утраченное имущество Джэведу таки придется. — Да уж, нынешние подвиги солдат юниверсума сводятся к жареному Зику, насаженному на вилку собственного байка Тайберу и порче кузнечного инструмента добродушного парса. Супергерои, бля… В бак, наполненный водой, летят бесформенные сероватые блины. Клубы пара взмывают к потолку с прощальным шипением. Сделано. Блины заворачиваю в какую-то ветошь. Несу к мусорному баку за воротами. Цивилизация добралась до Тихуаны, а значит, завтра останки величайшего открытия заберут и отвезут на свалку. А у меня осталось еще кое-что. Открываю левый кофр. Тонкие блокноты перетянуты канцелярской резинкой по шесть штук. Связок всего шесть. Шесть лет жизни. «Кто имеет ум, сочти число зверя…» Символично, мать твою. Мой внутренний зверь любит. Любит влажный блеск зубов между улыбающихся черешневых губ. Мурлычет от будто случайных прикосновений. И готов порвать когтями любого, кто осмелится… — Дневники? Дашь почитать? — Вопрос риторический: ответ известен. — Это уже ни хера не значит. — Записные книжки летят в горн, где вспыхивают, распадаясь огненными лепестками. Жизнь до тебя улетает в трубу, разбавляя чистоту звездной ночи запахом копоти. — Тебе снова надо в душ. — Проводишь рукой по щеке и показываешь черные кончики пальцев. Ухватив запястье, обхватываю губами. Посасываю. Поглаживаю языком, пока не краснеешь так, что это становится заметно даже под персиковым загаром. Даже под светом единственной лампы. — Потерпи. Я быстро умоюсь. Вода остужает лицо. Зачем-то рассматриваю свое отражение в простом прямоугольнике зеркала. Мокрые пряди свисают черными сосульками на лоб. Брови сошлись к переносице. Капли стекают по щекам к подбородку. Нормальный хмурый я. И на кой хрен, спрашивается, сжег касыду? Мог бы сохранить. Перевести для тебя. Ничего, помню наизусть каждую букву, каждый харакат, каждое слово. Когда-нибудь соберу яйца в кулак… Отморозок-однопроцентник ваяет любовные стишата и ссыт прочитать предмету воздыханий. Пиздец, леди и джентльмены. Обтерев морду, выкатываюсь на веранду. Ты развалился на каменных ступеньках кузницы и таращишься в небо, где плывет среди льдистых звезд растущая луна. Дружных завываний вентилятора с компрессором не слышно. — Огонь затушил, систему вырубил, ничего не сломал. — Приподнимаешься на локтях. Свет фонаря касается твоего лица, и вижу отражение смеха в аквамариновой радужке. — Поговори у меня, — бурчу для порядка и ложусь головой к тебе на колени. — Кишку полоскал? — Не, — смущенно отворачиваешься, делая вид, что заинтересовался изысканным дизайном решетчатых ворот системы «сварная чугунина». — Стремно дерьмом чужую ванну засирать. — Получается, не судьба сегодня хлюпать в раздолбанной дырке, — интересно, что ответишь. — Нечем хлюпать. Смазки у тебя нет — проверил. У дедулича такого в хозяйстве точняк не завалялось. — По чужим кофрам шаришься, личное имущество не уважаешь, — продолжаю подкалывать, а сам трусь щекой о ширинку. Реакция в штанах не тормозит. — Жаль… люблю смотреть, как складки вокруг хера растягиваются. А еще твое очко меня каждый раз внутрь засасывает, отпускать не хочет. — Бугорок под джинсой откровенно твердеет. Дышишь глубже, чаще. Сдерживаясь, пропускаешь воздух сквозь зубы. — Эр-р-р-рен, — тихонько рычу. Знаю — это заводит. И повторяю: — Эр-р-р-рен… Обожаю смотреть, как валяешься потный, затраханный, из развороченной дырки конча со смазкой льются. Когда-нибудь сфоткаю. Мало ли, вдруг бросишь — будет, на что дрочить. — Нас не увидят? — смотришь вопросительно. Прижимаюсь губами к тонкой джинсе. Сверху — сдавленный стон: — Пойдем в дом… — Неа, лень. Койотов стесняешься или внимание кактусов беспокоит? Ну чего ты? Вряд ли парс распихал по двору скрытые камеры. — У самого уже головка тычется в чертову ширинку. Больно, блин. Расстегиваю пряжку, дергаю зиппер вниз: — Смотри — уже готово. — Наглаживаю себя и жду ахуенно горячей влажности пухлого рта. Аж пальцы в 13-дюймовках поджимаются. Наконец-то отрываешься от созерцания чугунины. Тянешься, обхватываешь рукой, осторожно сжимаешь. Потом сильнее. У меня все мозги галопом ускакали в елдак быстрее лани. Но вдруг наклоняешься ко мне. Обжигая чистым дыханием, заманиваешь в океанские волны распахнутых глаз. Зрачки расплылись черными безднами, а вокруг колышется океан, и кружат, завораживают золотые искры. У меня на эти чертовы глазищи стоит круче чем на мелкую задницу! Под щекой уже каменный бугор. Щелчок пряжки. «Змейка» поддается легко. И твой стояк радостно выпрыгивает из ширинки, тяжело шлепая по губам. Набрав в рот слюны, провожу вправо-влево, ощупывая вздутые вены под гладкостью кожи. Наградой — первый, едва слышный полувсхлип. Запрокидываешь голову назад. Нет, так не пойдет. Надавливаю всей пятерней на загривок — смотри сюда, смотри на меня, не отрывай взгляд, пока можешь. Пока не унесло окончательно. Пальцы на моем стояке исходят жаром. Но еще не обжигают. Лишь заставляют подмахивать, елозя задницей по гладкому камню. Говорил — в пограничном состоянии пизже трахаться? Попробую. Сердце тут же начинает биться чаще. Но не придушенным цыпленком в зубах лисицы. Мощные толчки гонят кровь по венам в пять? в десять раз быстрее? Никак не привыкну… Теперь твои пальцы испускают молнии. Молнии устремляются по нервам, взбудораживая от кончиков ногтей до кончиков волос. Ни хрена ж себе! Дрожу как последняя сучка. Не могу больше! Блять!.. Кажется, кончаю жидким огнем. Сползаешь на нижнюю ступеньку и резко по-змеиному выстреливаешь языком, щекочешь, облизывая остывающий конец. Фух-х-х… В ореоле белого неона твой собственный стояк целится прямиком в охреневшую в небесах луну. С головки срываются алые вспышки. А капли медленно сползают по темно-розовой кожице, переливаясь то оранжевым, то лиловым, то пронзительно синим.  — Ща, потерпи, — выдавливаю из пересохшей глотки. И ловлю из-под темных ресниц всплеск морского прибоя. Набрасываюсь. «Змейка» мешает, царапает скулу. Сдергиваю штаны до колен. Провожу языком по яйцам. Пушок уже отрос. Волосы на лобке курчавятся. Пахнут печеным каштаном, чистым потом. Твоим возбуждением, от которого кукуха валит нафиг, даже вещички не собрав. Слизываю струйки пота, стекающие по внутренним сторонам бедер. Не сдерживаюсь и развожу романтику-на-хую-три-бантика. Целую взасос крохотную родинку. Дальше языком добираюсь до другой — под яйцами. Стонешь в макушку, а когда, расслабив глотку, заглатываю, не рычишь— мурлычешь, утыкаясь носом в затылок. Трахаешь в горло рывками и выстреливаешь струей — едва не захлебываюсь твоей кончой и собственными восторженными матами. Ты охуенен на вкус!  — Я понял! Мы же можем шпилли-вилли хоть сутками. — Сидя на ступеньке, отираю рот, глядя на тебя, валяющегося у крыльца. Черная майка АС/DC наискось задралась до подмышек. Из-под складок нахально торчит пуговка соска. Поджарый живот блестит от пота в белом свете фонарей. — Солдаты юниверсума ваще крепкие ребята. Хуй не сточится, жопа не треснет. — Ржешь в ответ. — Как-нибудь попробуем? — Подмигиваешь, садишься рядом. А ширинку так и не застегнул, козявка. — Обязательно. А ты видел, что у нас стояки как джедайские мечи светятся? — Видел… — снова ржешь конем, падая спиной на ступеньки. — Но про джедайские мечи не думал. Буду называть тебя Оби-ван Кеноби! Смех окрашивает прохладную ночь теплом, покоем и незнакомым чувством. Обычные люди называют его любовью. Я же — твоим именем. Эрен. Яйца тяжелеют, хер снова порывается в атаку. — Дай присунуть. Сдохну ведь, — шепчу в шею, прижимаясь скулой к сумасшедшей гладкости каштановых волос. — Но я же не… — Становись раком. Коленями — на верхнюю ступеньку, локтями — на нижнюю. Исполняешь команду, отклячив мелкую задницу. На персиковые полужопия падает свет лампы из открытой двери кузницы. Несколько секунд облизываю взглядом округлости, между которых прячется твоя роскошная дырка. Просовываю руку между подрагивающих бедер и чувствую, как набухаешь и твердеешь только от того, что чутка поддрочил. Сжимаю в горсти пушистые шары и дотягиваюсь губами до родинки под лопаткой. Ты — родной. Ты — теплый. Ты — мой. Харе церемониться! Задница — рабочая. Примет без растяжки. А если чо, то заживет бегом. Становится не до чего. Я дорвался — всей Командой 6 не затормозишь. Собираю с живота тягучие брызги — ну чем богаты, остальное ты слизал. Размазав по ноющему елдаку, вставляю с разгона, вышибая воздух из собственных легких. Очко радостно поддается. Коричневатые складки расправляются, когда, ухватив за бока, насаживаю на себя. И теряюсь в горячем нутре, затягивающем еще глубже, по самые шарики. Толчки навстречу. Смачные звуки шлепков по резво вспотевшей заднице перекатываются эхом в опустевшей черепушке. А-а-а-а, ёпть! Я чего, ору дурниной на всю Мексику?.. Пульсируя в тебе, чувствую, как кишка сжимает хер в такт, заставляя упасть на скользкую спину, прижаться, чтобы не упустить. А потом мы эпично валимся на крыльцо. В боевом режиме случился непредвиденный и трагичный сбой. — Вытащи нах и слезь с меня! От изумления вынимаю еще текущий едлак. Подхватив штаны, вскакиваешь и несешься к дому. Судя по скорости, врубил на полную солдата юниверсума. Кое-как натянув джинсы, тащусь к байкам, где в кофрах лежит чистое шмотье из лавки «Бандидос». После траха в непромытую кишку придется постираться. Дверь в ванную плотно закрыта. Дергаю ручку и слышу недовольное «Занято, бля». А боевой режим не только в драке пригодится, он еще поможет до толчка добежать… Но молчу. Хватит с тебя на сегодня моего изысканного юмора. — Переодеться не принесешь? — доносится смущенная просьба. — Уже, красотка. — Короткий щелчок замка и шлепанье босых пяток по плитке. Выдержав паузу, захожу и кладу пакеты на пластиковый табурет. Ты уже фыркаешь за шторкой под душем. — Пустишь помыться? — Залезай. Плещемся, толкаемся локтями. Смахнув волосы с лица, улыбаешься сквозь струи воды, пока я намыливаю конец. Прям счастливая семейка гомосеков — в браке десять лет, мать твою. Оставив уделанное барахло бултыхаться в стиралке, топаем наконец спатеньки. Не спрашивая, сразу сдвигаешь кровати и заползаешь под узорчатое одеяло. Ложусь рядом. Отведя в сторону чуть влажную прядь, целую основание шеи и трогательно торчащий позвонок, впитывая губами полусонное тепло. Спи, Эрен Йегер, солдат юниверсума. На дне кофра все еще лежит бандана, сложенная узкой лентой. Фарлан Чёрч, Изабель Магнолия, я рассчитался за вашу гибель. Месть — не кола в придорожной забегаловке, чтобы подавать холодной. Месть — это мои скорбь и память о вас. Зарытые в яме не поднимут никого из могилы. Зато в моем мире стало меньше дерьма. Точка. Шторы задернуты неплотно. И сквозь широкую щель вижу, как расцветает над горами розовым и оранжевым рассвет Соноры. На границе между уходящей ночью и зарождающимся днем обреченно тают в пронзительной синеве звезды-льдинки. Их повелительница Луна кутается в ветхую облачную накидку, уступая власть ликующему пурпуру. Небо залито пожаром цвета лизергиновых глюков. Таких красок нет больше нигде. Сероватые горы мексиканского захолустья превращаются в фантастические вершины иных миров, где, преломляясь, свет распадается не на семь цветов, а на сотню. И каждый оттенок ведет свою мелодию затененных расселин, устремленных к восходящему солнцу пиков, ручьев, скачущих по каменистым ущельям. Песня пустыни льется с небес, зовет за горизонт. Не гадалка, не возьмусь прозреть грядущее. Знаю одно — когда рядом бьется сердце того, кто дорог, остальной мир сосет. Со всеми спецслужбами, политиками, «Рыцарями» и прочими бандами. * * * «Касыда об Эрене Я проплыл семь морей, необъятных для взора, Но печален мой путь — он окончится скоро. Я парю в небесах, где ничтожны просторы, И теряюсь в твоих глазах. Дотянуться до звезд просто — только попробуй! Ты пьянящий напиток, насытиться чтобы, Надо быть навсегда, насовсем и до гроба, Отражаясь в твоих слезах. Что еще можно ждать у судьбы в перекрестье? Как же сладостен миг, где с тобою мы вместе, Мы, уставшие жить в ожиданьи известий, Похороним в объятьях свой страх. Мы разрубим на части свои отраженья, И сольемся, ликуя от самосожженья, Позабудем обиды, невзгоды, лишенья, Мы одни в бесконечных мирах. Что глупец пожелал — все исполнилось скоро, Сколько было нелепиц и полного вздора, Но дорога сливается с песней Соноры, Продолжая свой путь в небесах».  

Из новой записной книжки