Где же ты?
31 марта 2019 г. в 01:21
Моя душа разрывалась на части с той поры, как ты узнал всю правду. Я так не хотел этого, но так хотел. Странно, скажешь? Нет, нисколько. Ты не должен был это видеть, даже вопреки тому, что… да, кого я обманываю. Мне ведь становилось легче в десятки раз, если ты был рядом. Разговоры тешили разум, пока он еще оставался цел, не добитый физическим страданием. Я даже улыбался. И даже смеялся, да… да, ты умеешь шутить, ведь так? Как никто другой, ты умеешь. Твои шутки всегда были тонкими и искрометными, и моя радость, мое веселье, перекрывавшее боль — совершенно искренними. И в такие моменты, глядя на твое лицо, я был счастлив тому, что ты проводишь столько времени среди людей. Через тебя, копируя все, что видел, и я учился отражать свои эмоции на собственном лице. И все же по сравнению с тобой я, наверное, казался мертвецом. Улыбка? Скупая. Гнев? По мне внешне невозможно было различить легкое недовольство и безумствующую ярость. Даже отчаянье, пожиравшее меня с каждым годом все сильнее, самое, наверное, близкое и понятное мне чувство, никак не отражалось на этой, без преувеличения сказать, маске. И только ты мог видеть и понимать меня. Только ты. Потому что открыты друг другу мы были и за века своей бессмертной жизни стали фактически двумя частями одного целого.
Проходило время, тело мое слабело, и разум мой мерк. Шутки и смысл занятных историй из твоих похождений среди смертных переставали доходить до него, но ты все еще говорил. Рассказывал что-то, я не могу вспомнить, что именно, ибо значение слов терялось в водовороте иных ощущений, сковывавших каждую мышцу, каждую жилу. Но ты не замолкал, зная, что я хочу слышать твой голос. Я не говорил тебе, что хочу — как и всегда, ты понял это сам. И от слов, словно от колыбели, качающейся на ласковых волнах Великого Нила, дыхание мое становилось ровнее и глубже, мысли переставали метаться в голове, как обезумевшая стая птиц, запертая в тесной клетке, и я засыпал. Боль уже не утихала, но, слушая тебя, я мог забыть о ней. Переключался на твой тихий голос, звучащий складно, как музыка, и только он существовал для меня в этой бесконечной Вселенной.
Мои дни подходили к концу. Я уже не мог тебя слышать из-за звона и стука крови в висках. Я лишь крепче сжимал твою руку, словно она была единственной связью с реальностью. Я боялся, что если отпущу — все это исчезнет, и ты исчезнешь, и я провалюсь в небытие, не понимая, жив еще или умер уже. Тогда ты замолкал, и в тишине комнаты повисало лишь мое сиплое дыхание. И тогда, открыв глаза через силу, я ловил твой взгляд. Ты знал и не отводил его. Это было последнее средство, что облегчало мой уход. Никогда бы не надоело мне смотреть в твои глаза: их загадочные глубины, словно дно омута, тянули к себе, а за этим дном, где-то в глубине его черноты, пряталась душа — робкая, осторожная, незыблемая. Я словно видел твое сердце через глаза, твою сущность — так, как мы умели видеть до того, как обрели физические воплощения. Помнишь? Помнишь… когда мое изможденное, изуродованное тело переставало приносить хоть что-то, кроме боли, мне оставалось лишь вернуться к началу, к тому времени, когда мы были бесплотными духами, и ощущать тебя так, как ощущал тогда. У тебя красивые глаза, брат. И твой взгляд такой же живой, как и лицо, и настолько же контрастирует с застывшей гримасой страдания на моем лице и моим неподвижным, как у рептилии, взором, направленным вглубь тебя. Искры жизни в нем угасали, меркли, тухли, оставляя после себя тление, а затем и вовсе — тьму.
Мое дыхание замирало, последний вздох, обрываясь на середине, растворялся в тишине.
Но, знаешь, наверное, я был счастлив. Я был не одинок, не в одиночестве заканчивал свои дни. И все же… хоть и сам ты пожелал разделить их со мною, это было эгоистично с моей стороны и привело бы к последствиям в любом случае. Мучило меня дурное предчувствие. Я видел, как боль моя, словно коварный яд, проникает в твою душу и отравляет ее. И мне бы взять себя в руки и сказать тебе твердо — хватит! Прогнать из моего дома, отправить и дальше беспечно играть с людьми, не глядя на ничтожество и не скрашивая его убогие последние месяцы в ущерб собственному благу. Закрыть перед тобою дверь, пусть поплатиться за это твоей обидой, но сохранить тебя. Не позволять изнутри разлагаться, подобно моему телу, от боли, не принадлежащей тебе. Это мой крест, моя жизнь, моя боль. Ты не должен был нести его вместе со мною. Мне надо, надо было так сделать, сказать твердое «Прочь!», запретить появляться на моем пороге, пока я умираю, но…
Но я струсил. Разве мог я отказаться от того единственного, что облегчало мне эти месяцы? Нет, я не смог. Не смог, потому что оказался слаб. И это было моей ошибкой. Ты приходил, и с каждым разом все унылее становились твои забавные истории, все монотоннее — голос, все равнодушнее — взгляд. Твоя душа теперь отчаянно защищалась и отвергала меня. Я не мог винить ее за это, но не мог и отпустить. Не теперь, когда ты видел так много. И уже с другой, вовсе не физической болью видел я, как начало все меняться.
Однажды ты не пришел ко мне, пока я мог говорить и мыслить. В недоумении и растущем страхе я искал тебя взглядом и мыслями. Где же ты? Что случилось, куда делся?
«Ты же… ты же не бросил меня, брат?..»
Ты явился на втором этапе, когда мне еще был важен и необходим твой голос. Помутнение отошло, разум прояснился на миг, когда я увидел тебя в своих дверях.
— Ты пришел… брат… — проговорил я почти одними губами, ибо только на это хватило моих сил.
— Да, разумеется, — ты улыбнулся. Чудесная, прекрасная улыбка, которую я так ждал и жаждал. — Я не оставлю тебя тут одного. Мы — одно целое, Люцифер. Мы, как и прежде — одно целое.
Я выдохнул с облегчением и радостью. Видно, что-то задержало тебя. Что же, бывает всякое, жизнь — штука бурная…
Однако ты так же задержался и на следующую жизнь. И после нее тоже, и не раз… а потом мы встречались в новой, пока я был полон сил, и ты шутил и держался, как ни в чем ни бывало. Словно и не изменилось ничего, и все, что стало — стало как надо. Я привык, мы оба привыкли. А потом ты пришел еще позже, тогда, когда я уже не мог слышать.
— Прости, я опоздал, — ты взял меня за руку, надеясь, что я сумею или расслышать, или прочитать по губам твои слова.
Я простил. Разумеется, простил, хотя столько раз звал тебя до остервенения и даже проклинал порою, тут же раскаиваясь и сам моля о прощении. Разве могло быть иначе?
Ты опоздал снова. Все случилось ровно так, как в прошлый раз, и каждый раз я тебя прощал. Звал, проклинал, обижался, но неизменно прощал — мою единственную отраду в эти дрянные, проклятые месяцы. Ведь, несмотря на то, что поздно, несмотря на то, что большую их часть я страдал в одиночестве и ожидании — тебя и конца — несмотря на это, ты все-таки приходил.
Когда я понял, что все потеряно? Я помню тот день и минуту. Я ждал, держа тебя за руку, провалился в тяжелую дремоту. Вырвавшись из оков нездорового сна, поднял на тебя взгляд, как обычно… но иным было твое выражение.
«Я здесь», — всегда до этого говорили твои глаза.
Но не сейчас. Может, ты не ждал, что я проснусь так скоро, и именно в этот момент посетила тебя такая мысль… а может, думал так всегда, просто устал скрывать.
«Умри уже», — говорили глаза на сей раз.
И помню, как охватило меня отчаянье в ту секунду. Оно разлилось по телу так быстро, как кровь, казалось, не успевала бежать по жилам. Я безмолвно взмолился о смерти. И она, милосердная, пришла, не заставив себя ждать.
А что новая жизнь? Мы встретились, и вновь ты улыбался как ни в чем ни бывало. Я чуть было не схватил в порыве злости тебя за грудки, чтобы спросить — что это, черт возьми, было? Но, глядя, как ты делаешь вид, будто ничего не произошло, я остыл. Да. Все к этому шло… но почему? Почему, ведь ты обещал мне… ты клялся. Мы — две части одного целого, не так ли ты говорил? А ведь мы никогда не лгали друг другу. Я не лгал… и вдруг задумался — а можно ли сказать то же про тебя?
Нет… нет, нет, нет, не может этого быть. Я с некой даже ненавистью отогнал от себя эту мысль. Нет и еще раз нет. Невозможно!
Я вновь дождался этого треклятого времени и закрылся от мира. В ту ночь бушевала гроза — на улице и у меня в душе. И вдруг дверь открылась, и на фоне сверкающих молний вырос твой силуэт, который я узнал бы везде.
— Ты пришел, — выдохнул я в изумлении.
— Да. Разумеется, — улыбка на твоем лице словно осветила мое жилище. — Я останусь с тобою до конца, брат.
Так рано… как и много, много жизней назад. И как тогда, остался. Я словно перенесся на несколько веков ранее. Долго же я не был счастлив в конце жизни. Ты вернул ей краски. Все было, как прежде — тот же смех, спокойствие и свет, и ни капли отчаяния, словно время повернулось вспять. Рука держала руку, а я… я тебя чувствовал. Я ушел из жизни с улыбкой, вернувшись к вере о том, что все, что ни сотворилось — то к лучшему.
Мы были. Ничего больше не имело значения.
В следующий раз мой конец пришелся на теплые весенние месяцы и жаркое лето. Земля цвела. Солнце ласкало ее, легкий ветер обдувал и колыхал травы, робкий март обряжал в нежно-зеленый, а апрель с маем — в буйные пестрые краски; жизнь вовсю набирала обороты.
Ты не пришел.
Ты не пришел, пока я был в более-менее светлом уме. Видимо, вновь задержался. Среди людей ты был занятой личностью, ничего удивительного. Люди, держащие тебя вдали от меня, раздражали, но что я мог сделать. Только лишь ждать.
Ты не пришел, когда тело перестало меня слушаться. Тяжело же быть столь видным и крутиться в этом водовороте событий. Впрочем, кто, как не ты, умел выплывать из любой передряги и выходить из воды сухоньким? Справишься, я верил. Верил, улыбался и звал.
Голос мой стих, а может, просто кровь стала течь слишком громко. Голова раскалывалась от тяжелого пульса в висках. Это финиш, последний рубеж — я вновь умирал, доживал последние дни.
Но ты так и не пришел.
Угасающим взором я смотрел, ожидая наткнуться на сияющие изумруды твоих глаз. Хотел вновь раствориться и утонуть в них, забыться хотя бы на мгновение. Чем дальше текло время, сокращая часы этой жизни, тем сильнее и отчаяннее я ждал тебя. Шарил взглядом по каждому углу комнаты — вдруг ты здесь, а я слишком погряз в предсмертных полуреальных сновидениях, что не вижу тебя? Я искал тебя. Летняя жара обдавала меня ледяным дыханием, ее буйная красота вяла за окном, куда я смотрел вместо твоих глаз. Нет, ты не придешь на этот раз. Это было ясно, как день. Но безумная и отчаянная мысль продолжала биться о стенки потухшего разума, как запоздавшая к рассвету и обескураженная ярким солнцем летучая мышь.
«Где же… ты?..»