***
Скалл жил в захудалом приюте с прогнившими стенами, в котором едва хватало пищи и средств, чтобы прокормить целую ораву брошенных и никому ненужных, детей, а физические наказания были весьма востребованны, ведь иначе дети "наглели" и требовали того, чего не заслужили. Свистящий звук удара, и тонкая ветка, случайно подобранная воспитателем в саду, оставляет краснеющий след на щеке Скалла. Скалл молчит, терпит, да и привык уже. Побои в приюте были частым явлением, а власти на неподобающее обращение с детьми слепо закрывали глаза. Снова удар, но уже кулаком по голове от другого воспитателя. Скалл отшатывается, в ушах стоит звон, но он всё равно стоит, с отчаянной упёртостью прижимая к себе кусочек хлеба, и падает на пол от особо сильного удара ногой в костлявый живот. Перед глазами темнеет, по подбородку стекает кровь вперемешку со слюной, - кажется ему разбили губу, - чужая ладонь бьёт лишь сильнее и кто-то наступает ему на пальцы, почти ломая, злобно и торжествующе матерясь. Пальцы подозрительно хрустят, когда из них с силой вырывают злополучный хлебушек, и Скалл боится, что они сломались. Абсолютно каждый ребёнок, выросший в подобных условиях, знает - без проворных рук Скаллу не выжить. Скалл просто украл из кухни маленький кусок хлеба, потому что был голоден до утробного воя желудка. "- Всего лишь малень...кий кусо..." Сознание милосердно гаснет.***
Восьмое августа выдалось весьма облачным и пасмурным, а Скалл, выгнанный на улицу, меланхоличным. Сегодня ему исполнялось четыре, воспитатели вновь избили его, разбили губу, едва не сломали пальцы, выгнали на улицу и оставили без еды на неделю. И он вовсе не Скалл, пока что, а жалкая сирота с самым распространенным именем в старушке Англии, "Тобиас". К слову, Тобиасов в приюте ещё три. Гулко вдалеке прогремел гром, и сверкнула яростная молния, а слёзы небес потихоньку падали и разбивались оземь. - Похоже, скоро дождь, - шепчет он, смотря вверх, на тёмное небо, ловя израненными губами с кровавыми разводами прохладную каплю. Лиловые глаза бесчувственно смотрят вдаль. Дождь после его слов начал идти сильнее. Тобиас жмурится, и подставляет испещрённое ссадинами и мелкими порезами лицо накрапывающему дождю, что вскоре превращается в настоящий, пробирающий до костей, ледяной ливень. Остальные сироты бегут внутрь обветшалого приюта, стремясь спрятаться от влаги. Воспитатели проходя мимо Тобиаса отвешивают ему оплеуху: - Ты наказан, и только попробуй войти. Тобиас послушно кивает и остаётся на улице, он и рад дождю, - он смоет с него кровь и пот, охладит горящие болью раны, и, возможно, он простынет, заболеет чем-нибудь, да хоть той же лихорадкой, и умрёт. Ему весьма по душе такой расклад, и приюту в радость, - лишний рот сгинет. Сердце Тобиаса в грудной клетке от чего-то трепещет, бьётся с силой, ревёт в порыве улететь. Убежать куда-то далеко, в сказочную страну, где его хоть кто-то любит. Где просто есть еда и тепло. И Тобиас бежит. Бежит сдирая кожу на босых и грязных ногах в кровь, бежит с каждой секундой лишь быстрей. Куда угодно. Лишь бы бежать. Ливень поёт ему дивную песнь, умоляя бежать ещё быстрей. Этого мало. Тобиас падает в глубокую лужу, поднимается и шаткой поступью бежит дальше. Быстрей, быстрей, быстрей... Сердце по-странному счастливо.***
Скаллу четыре, когда его подбирает бродячий цирк. Он помнит, как бежал по грязной улице мимо их шатра, помнит, как в очередной раз упал лицом в лужу, а подняв голову увидел худощавую, красивую руку, облачённую в белоснежный бархат и протянутую в жесте помочь. Лучше бы он остался в приюте. Мальчик отшатывается, снова плюхаясь в лужу и с подозрением фиалковых глаз смотрит на обладателя красивых рук. Высокий, красноволосый юноша растягивает зелёные губы в улыбке, и щурится, смотря золотыми глазами с ненормально расширенными зрачками на до сих пор сидящего в луже Тобиаса: - Не бойся, дитя, - он хрипло смеётся в тёмно-лиловый шарф, с некоей безуминкой и продолжает, - я не обижу тебя, пойдёшь со мной в цирк? К нам домой?.. Его голос властный, гипнотизирующий. Тобиас смотрит на руку в бархате и почему-то соглашается, тихо шепчет своё имя: - Моё имя Тобиас, - и робко вкладывает свою ладошку в руку юноши, почти мужчины. Его ладонь была забавно маленькой, в руке циркового актёра. - О, нет, ты не Тобиас, мой мальчик, - мягко и убеждающе шепчет юноша на ушко застывшему Тобиасу, - ты Скалл отныне и вовеки... Рука в белоснежном бархате ненавязчиво тянет Скалла в сторону шатра; манит, как змея безнадёжную жертву в свои объятья. Сердце Тобиаса кричит "беги!".***
Коллектив цирка смеётся, раз за разом переодевая Тобиаса, ныне Скалла, во всевозможные аляпистые и разноцветные наряды. Красный, синий, жёлтый, зелёный... наряды сменяют один за другим. Скалл и сам смеётся, думая над тем, как бредово и странно он выглядит в платье девочки-куколки, не замечая того, как смотрит на него Энд, клоун, что привёл его в такой прекрасный цирк. Не замечая хищные и плотоядные взгляды других. Не замечая, что цирк сковал его напрочь цепями приторных мечт и ложных надежд.***
Скаллу пять, когда он впервые шагнул на канат, неуклюжим шагом, осторожно с опаской упасть. Генри-канатоходец ободряюще машет ему внизу, а рядом стоящий Энд, увлечённо вращающий на пальцах острый как бритва кинжал, ехидно смотрит на него прищуренным золотым глазом. - Давай, Скалл, не бойся! - кричит Генри, а Скалл делает ещё один неловкий шаг вперёд. Страшно... Это страшно, ходить по шатающемуся белому канату мелкими шажками. Это страшно, пытаться не смотреть вниз, но в итоге всё равно переводя взгляд с потолка шатра на землю и стоящих там, внизу, Генри и Энда. Страшно упасть, услышать хруст и хлюпанье ломающейся детской шеи. Это игра, и если оступишься, - умрёшь. И Скалл падает. Он задыхается, воздух вольными бабочками выпорхнул из лёгких вверх, ускользая от судорожно вскинутых тонких рук, оставляя Скалла бессмысленно глотать пустоту. Скалл даже не успевает закричать, мёртвой птицей падая вниз с каната. Но кричит, когда упав на страховочную сеть, ломает себе ногу. Энд лживо-испуганно подбегает к Скаллу и кричит Генри, чтобы он вызвал врачей.***
Скаллу пять с половиной, его нога в гипсе, когда владелец цирка, оказалось это Энд, откопал где-то старую, потрёпанную временем и всю в царапинах, скрипку, и торжественно вручил ему в руки: - Не всё же ей пылится без дела, да, мальчик мой? - Энд игриво подмигивает смущённому подарком мальчику, пряча ухмылку в фиолетовом шарфе, - Быть может, после ты сыграешь нам на ней... на сцене. Скалл бережно принимает подарок из рук аловолосого, трепетно прижимает к груди и тихо клянётся самому себе, что непременно научится на ней играть. Ради цирка. Ради семьи.