***
Скалл поочерёдно трёт кожу на своих запястьях, с облегчением думая о том, что больше не будет чувствовать давящего веса цепей во время прогулки. А лежащие в заднем кармане брюк ключи от вагончика успокаивали не хуже многочисленных лекарств, которыми его пичкали после каждого срыва и истерического припадка. Артисты смотрели на него со снисхождением во взгляде: так, словно Скалл был наконец-то успокоившимся ребёнком. Словно вместо чести и веры в хорошее, у него просто отобрали конфеты. Словно вся боль, что они ему причинили, ничего не стоит. Скалл на их взгляды лишь слегка улыбается, приподнимая в наигранной робости уголки губ, и чувствуя как Энд одной рукой обнимает его за талию, притягивая ближе к себе. Мимолётно касаясь губами макушки, и нежно оглаживая бок. Скалл прикрывает глаза, продолжая играть свою роль.***
Жизнь текла своим чередом, постепенно открывая Скаллу всё новые и новые подробности о людях, что жили с ним бок о бок напротяжении многих лет. Например, о том, как Генри-канатоходцу нравилось вить из женских волос верёвки: толстые и крепкие, годами собираемые им с голов впечатлительных и мечтательных дам. Которые поддавшись мимолётному романтичному порыву, - отчасти вдохновлённые сказочными историями о побегах благородных дев с циркачами, авантюристами и мошенниками - добровольно шли в тёплые объятья смерти. Жертвы собственной глупости. А время день за днём всё выплёвывало и выплёвывало отвратильные факты, на которые Скалл раньше никогда не обращал внимания. Как море выносило волной мусор на берег: противный, зловонный, пропитавшийся насквозь водою и оттого ещё более мерзкий. Не видеть бы и не понимать ничего, да вот только Ящик Пандоры открыт, и забыть всё это уже невозможно: начиная от безумного взгляда Лероя, играющего со своими куклами; заканчивая дурной привычкой Мэри продавливать глазное яблоко между указательным и большим пальцем, цепляя его при помощи ногтей, прежде чем наконец положить его в рот. А после облизывать пальцы в упоении, абсолютно спокойно отмечая, что сие лакомство почти в дефиците и вообще, она хочет попробовать глаз с отслоением сетчатки. Зелёного цвета. Скалл начинает замечать всё больше, и чем больше он понимает, чем больше осознаёт каким слепцом и глупцом был, тем больше жаждет уничтожить не только их всех, но и себя за компанию. Он же слышал. Слышал крики, видел разводы крови в совершенно неожиданных местах и не придавал этому значения. Слишком счастлив был. Новому имени, дому, "Siren", Энду. Семье. Смеху и веселью, когда кто-либо из труппы показывал ему тот или иной трюк, лентам Мэри и улыбке Генри, заботе Энда и строгости Елены. Всему. И тем больнее знать, что всё это лживо и прогнило насквозь.***
Проходит ещё чуть больше месяца, когда Скаллу позволяют вновь в полной мере быть артистом: возвращаются репетиции и занятия владения кинжалами с Эндом. Скоро выступление в Йоркшире, историческом графстве на севере Англии, во время которого ничего криминального особо не планировалось. В прошлый раз кровавый цирк и так привлёк ненужного внимания, наделав шуму в пригороде Лондона. Откуда смотаться быстро и оперативно без Энда вряд ли удалось. Поэтому это должно было быть самое обычное выступление, самого обычного цирка и всё было бы хорошо, если бы не Скалл. У которого свои, особые планы на это выступление. Злая усмешка заскользила по юношеским губам в предчувствии скорого конца, и тут же растворилась в невинном выражении лица, стоило отвернувшемуся на пару мгновений Энду обернуться обратно. Совсем скоро.***
Этого выступления Скалл ждал как никогда, готовясь к нему до исступления, и при этом стараясь не выдавать собственного волнения никому, по ночам как и прежде отдаваясь Энду, затуманивая его разум и притупляя всякие подозрения на его счёт. Скалл смотрится в зеркало, откладывая подводку в сторону - осталось едва ли несколько часов до решающего в его жизни момента. Артисты сейчас все позапирались в своих вагончиках, не думая ни о чём и просто готовлясь к очередному выступлению в их жизни. Оно для них не десятое, не сотое по счёту, возможно, даже не тысячное. Таких выступлений было великое множество, также как и кровавых. Скольких они убили? Скольких лишили родных? Скольким причинили невыносимую боль одним лишь своим существованием? Скалл думает, что и звёзд не хватит чтобы сосчитать каждого. Каждую историю, каждую каплю крови, каждый затихающий вздох. Иногда Скалл думает о том, что никогда не произойдёт: если бы он остался в приюте, если бы не побежал тогда... что с ним было бы? Выжил бы он там? Каким бы он вырос? Появился бы со временем у него кто-то по настоящему близкий? Скалл не знает. И не очень хочет знать, если честно. Не время упиваться пустыми "если" и "возможно", то, что произошло уже не изменить. Не стоит лишний раз морочить самому себе голову. Да и, разве он сейчас не отомстит за те миллиарды слёз, пролитых не только им, по вине этого дьявольского цирка? Разве он не положит конец алому следу, вьющимуся у ног труппы? Нужно лишь перетерпеть. Осталось немного. Скалл вздыхает, прикрывая глаза, готовя душу и тело к тому, что его ждёт за дверью ставшего родным вагончика, который совсем скоро он покинет насовсем. "Siren" смиренно ждёт его, закопанная с остальными вещами, под деревом.***
Дверь вагончика открывается, впуская Энда, и Скалл открывает глаза, широко улыбаясь мужчине в отражение зеркала. - Готов, милый мой? - Энд подходит ближе заходя за хрупкую спину, касается кончиками пальцев по выступающим спинным позвонкам Скалла, наклоняясь к нему и целуя в мёртвенно-белую от гримма, щёку. - Как никогда, - Скалл мысленно содрогается от прикосновений. Бархат перчаток Энда начинал выводить его из себя, пробуждал желание резко обернуться и сомкнуть пальцы на скрытой тёмно-фиолетовым шарфом, шее. Сдавить что есть силы, и не отпускать пока у твари глаза не лопнут от напряжения. Но Скалл лишь улыбается, терпеливо выжидая момента, зная, что сейчас не время. Улыбается, и ждёт свой триумф. Завершив свой образ бледно-лиловой помадой и поднявшись со слегка пошатнувшегося стульчика, юноша чувствует чужое дыхание у самого уха. - Давай помогу с завязками, - говорит Энд, - хотя Скалл знает наверняка, что завязал их достаточно крепко, - и весьма навязчиво тянет его к себе, кладя руку на чуть угловатое бедро. Осталось немного. Совсем чуть-чуть.***
Скалл уже давно всё просчитал. На долгих и выматывающих репетициях высчитать расстояние между ним и Эндом было легче лёгкого. Ровно тридцать шагов. Тридцать шагов до свободы. С такого расстояния он сможет в него попасть, ведь не зря же он так долго тренировался, верно? Не зря же его сам Энд учил обращаться с кинжалами? И уж поверьте, он усвоил всё, что безумный клоун ему предоставил, самолично копая себе могилу. Кинжалы привычно ложатся в ладони, прячутся от чужих глаз в складках сценического костюма: вычурно-белого, с огромным количеством завязок и пушистой полуюбкой, создававшей облик невинного ангела спустившегося с небес. Ангела, что накануне собрал свои скромные пожитки, выкрал деньги из сбережений цирка - почти сразу после плановой проверки - и закопал у ближайщего к шатру дерева. Зрители встречают его грохотом аплодисментов и свистом, Для них Скалл лишь развлечение, кукла, игрушка. Марионетка, кажущаяся живой в умелых руках кукловода, веселья ради дёргающего за тонкие нити. Жаль, что марионетка устала быть всего лишь куклой, и жаждет обрезать нити вместе с пальцами, а после запихать острые ножницы в самую глотку ебучего кукловода, или же в задницу. Может - в глазницы, ноздри или в уши. В зависимости от настроения, решает марионетка, пока лишь примериваясь ножницами к ниткам. Как бы отрезать их побыстрее? - Встречайте! Смертельный номер! Танец с кинжалами! - оглашает задорно Энд, и Скалл понимает - вот он. Тот самый долгожданный момент, когда марионетка обрежет нити кукловода вместе с его пальцами. (Марионетка готова прыгать на месте от нетерпения) Скалл кивает Энду и улыбается: - Вы будете просто в восторге от меня. Безмятежно, с пугающим выражением нежности на загримированном лице. Плавно поднимает руки с кинжалами к потолку шатра, перекачиваясь с пятки на пятку, словно говоря: "- Ну же, смотрите на меня!" И с первыми звуками музыкального сопровождения его выступления, бросает кинжал прямо в сердце Энду на глазах у многочисленной публики. Энд широко раскрывает глаза, удивлённо мажет пальцами в белоснежных перчатках по груди, хватается за рукоять кинжала и рывком вырывает его из своего тела. - Что?.. - зелёные губы еле шевелятся, в золотых глазах мутнеет, голос полон недоумения и боли, - Скалли?.. Скалл добивает его другим кинжалом меж глаз и с улыбкой наблюдает за тем, как оседает тело его пленителя. - Прощай. Аплодисменты подобно грому проносятся под сводом шатра, со всех сторон слышится смех и свист небывалого восторга. Лишь некоторые зрители с ужасом осознают, что это ненормально. Что подобного быть не должно. Но народ всегда требует зрелищ, не так ли? Неважно, кто и сколько будет страдать. Неважно, чьей кровью и чьими слезами пропитаны прощальные письма. Неважно. Плевать. Ведь это будоражит чувства, подтачивает любопытство, даёт шанс узнать какова чужая жизнь - а затем обсудить её с кем-либо и смешать с грязью чужую боль. Даёт повод лишний раз, со смаком, перемолоть и обгрызть чужие кости, добираясь до самых сочных подробностей человеческих чувств и пороков. Овации не прекращаются даже на секунду, жадные глаза смотрят внимательно, ждут продолжения, требуют его, готовые на всё. Твари. Следующий кинжал летит в сторону Мэри, другой в её спутника, затем настаёт черёд Генри-канатоходца, артисты не успевают реагировать, как уже падают замертво. Скалл танцует меж ними, перерезая им глотки изящно и быстро. Зрители ликуют: подобного выступления они не видели никогда прежде. Кто-то кидает первый букет цветов, за ним подхватывают другие. Великолепно! Великолепно! Какая игра! Какой фокус! Это заслуживает награды! Скалл продолжает свой танец, те немногие адекватные зрители уже вовсю блюют на пол, нервно сжимая волосы, пытаясь незапачкаться в собственном желудочном дерьме. Матери закрывают детям глаза, кто-то судорожно ищет сотовый телефон в кармане, пытаясь дрожащими пальцами включить его, ведь - о господи, перед началом шоу их всех заставили выключить любую электронику. Бежать же к выходу было до одури страшно. Скалл останавливает свой безумный танец, пряча неиспользованные кинжалы в складках костюма, зрители в очередной раз взрываются овациями. Они спокойны. Они уверены в том, что артисты живы. Но проходит время, аплодисменты смолкают, а артисты всё не поднимаются. Не принимают с благодарностью аплодисменты и букеты цветов. Лишь продолжают лежать с медленно расползающейся лужей крови под их телами. - Мам, что происходит? - негромко спрашивает мальчишка у матери в первых рядах, что с начала выступления закрыла ему глаза и уши. Его голос плетью проходится по ушам после затянувшейся тишины и выводит Скалла из некого подобия транса. Он медленно оборачивается в сторону зрителей, и повинуясь неясному, игривому порыву, с чувством мрачного удовлетворения отвешивает изящный поклон, складывая бледно-лиловые губы в мягкой улыбке. - Finita la commedia. Крики возносятся к самим небесам.***
Скалл уходит, растворяясь в холодных оттенках увядающего заката. И в тёмных цветах подступающей ночи похожий на неуловимое, хрупкое видение. - ...быстрее! Ева, быстрей!.. Поступь Скалла спокойна и небрежна, колокольчики на его костюме беззаботно звенят при каждом его шаге, словно это не он только что перебил всю труппу цирка на глазах у ошеломлённых зрителей. - Кто-нибудь! Вызовите скорую! Вдруг ещё можно!.. Скалл уходит, и среди панических криков убегающих людей он единственный спокоен как никогда прежде, поправляя тонкими пальцами завязки на своём костюме. Мягкая улыбка скользит по губам, лиловые глаза довольно щурятся, а в глубине души - счастье. Осталось только выкопать дорожную сумку из-под дерева, и он будет абсолютно свободен. - ... полиция! Где полиция?! Скалл уходит. Не до конца уверенный в своём будущем, но счастливый своим настоящим. Скалл свободен.