prive

— Госпожа Бён! Здравствуйте. Вы пришли за своим ребенком? — Да, здравствуйте, госпожа О. Неужели наши дети ходят в один детский сад? Я думала, вы живете в другом районе. — Так и есть. Просто мне удобнее отвозить сына сюда. Это место ближе к работе, и я успеваю его вовремя забрать. — Что ж, это очень хорошо. Надеюсь, наши дети подружатся. Мой Сехунни такой молчун, он очень тяжело сходится с людьми. — Я тоже надеюсь, что они поладят. Бэкхенни наоборот, слишком озорной, ему бы не помешал более серьезный товарищ. Не так ли, сыночка? Сыночка наворачивал круги вокруг женщин, остановившихся посреди ухоженного садика, издавал громкие звуки — весь такой паровоз на турбодвигателе — но слова мамы услышал, затормозил и выполнил непринужденный хоп пятками на подстриженном газоне. Хоп пятками был обязательным атрибутом тормозящего паровоза. Зыркнув на хмурого малыша, льнущего к ногам матери, он повелительно кивнул и призывно помахал ручкой, мол, подойди, посмотрим, что ты за перчик такой. Сехун показал кулак и независимо отвернулся, ни на секунду не выпуская из цепких пальчиков мамину юбку. — Возможно, нам понадобятся решительные меры, — хмыкнула госпожа О. — Как насчет посещения кафе? Мне кажется, всем мальчикам, без исключений, нравится горячий шоколад. — А если добавить парочку свежих эклеров, — протянула госпожа О и многозначительно посмотрела на детей. Что может быть предсказуемее детских желаний? Глазки жадно горят, круглые щечки желают поскорее измазаться в воздушном креме, нос мечтает окунуться в сахарную пудру, а крохотные пальчики грозят слипнуться от обилия сахара, сжатого в пухлых ладошках. Ну и диатез, конечно. Помахивает лапкой из-за угла. Тут волей-неволей сдружишься с кем угодно. Уплетая сдобные булочки и обновляя ежеминутно шоколадные усы, Бэкхен и Сехун заключили вынужденный сладкий договор. — Ты тоже шоколад любишь? — Люблю. — А какой? — Шоколадный, ешкин кот. — Не, ты чего, не понимаешь, что ли? Всякие же шоколадки бывают: с орешками, с взрывучками, с изюмом. Белый, черный, зеленый, розовый, синий, красный. Маленькими дольками и большими кусками! Сехун тянется к бекхеновской тарелке, но не успевает схватить оставшийся кусочек — Бэкхен наскоро запихивает его себе в рот и наконец-то замолкает. Оба счастливы, как могут быть счастливы только дети. Их товарищество, основанное на шоколаде, продолжает существовать даже в стенах детского садика. План мам работает на 150%. Неугомонный Бэкхен заставляет Сехуна улыбаться и даже перемещаться по игровой комнате без желания кого-нибудь тюкнуть. Они играют в водителей, потому что оба мечтают, когда вырастут, быть водителями камазов. Чтобы ВРУУУУММРУМРУМРУМ, да погромче. А еще хотят быть папами, или как папы — тут они еще не разобрались. Сехун в свою очередь показывает Бэкхену свой любимый уголок за шкафом, где по идее должна быть больница для юных врачей, но из-за суеверного страха перед иголками и бормашинами, это место всегда пустовало, позволяя двум ребятам посидеть в тишине, обсудить новости политики и новые, категорично неудобные сандалики. Спустя некоторое время воспитатели начинают плакать от новообразованной парочки. У двоих друзей всегда свои планы и взгляды на все, что их окружает. На распорядок дня, на еду, на игрушки и даже на своих согоршочников. — Сегодня они блевали в суп! — вопит воспиталка. Сехун больше не трется у ног матери, а стоит плечом к плечу с товарищем, покорно свесив голову. — Сехунни, зачем ты так делал? — спрашивает его мама. — Бэкхен не любит огурцы, — отвечает малыш. — Бэкхен не любит, а ты почему тогда блевал? — Я не блевал. — А что ты делал? — Я плевал. — Что плевал? — Огурцы. — Куда? — В тарелку. — И в детей, — добавляет воспиталка. — И в детей? — переспрашивает мама. Сехун кивает. Бэкхен пихает его попой в бок, опасаясь, что тот на честных дрожжах спалит всю контору. — Зачем? — в шоке взмахивает руками госпожа О. — Ну, мы же понарошку блевали. Просто брали в рот и выплевывали обратно. А других ребят начало тошнить, и они собирались уже взаправду блевать в свои тарелки, — объяснил Сехун. Бэкхен лишь поковырял ножкой в паласе. По его мнению, это уже никуда не годилось. Сколько можно было болтать? Так ведь и про грандиозные вылазки до окошка и обратно в тихий час расскажет, и про закопанного в песочнице птенца, и про склад пережеванной резинки под скамеечкой в их излюбленном уголке. Дружба их, может, и строилась на шоколадной почве, но таять так быстро вовсе была не должна. — Это не первый случай, когда они балуются с едой. На прошлой неделе они целый час ели кашу, водя ложкой по кругу и уменьшая содержимое своих тарелок по спирали. Мы все облегченно выдохнули, когда они закончили свой странный обряд, — возмущалась воспитательница. — Ну, это не такое уж и жуткое преступление, — успокаивала ее мама. — Да, когда их только двое. Но у меня же целая группа. Как объяснить остальным, что они должны слушаться, пока эти двое дурачатся? — Есть еще что-то, что вы хотите сказать мне при детях? — уточнила госпожа О. Она хотела бы переговорить с воспитательницей наедине, но Бэкхенни с Сехуном это слушать было не к чему. Пусть они понимают, что за хулиганством всегда следует неминуемое наказание или выговор. Но то, что их матери, в принципе, принимают и даже поддерживают их поведение, пока оно укладывается в рамки невинных детских шалостей, им знать было не обязательно. Мама Сехуна забирала в этот раз сразу двоих ребят, на вечер пятницы был запланирован совместный ужин у них в гостях. Бекхен всю дорогу боролся с ремнем безопасности за свое право подползти к Сехуну поближе. А когда получилось, то заплевал ему своей яростью все ухо, пока объяснял, что да как в шпионских делах делается. — Я маме врать не буду, — на все предъявы спокойно ответил Се, оттирая ухо от слюней. — Это еще почему? Секреты-то общие! — Она — мой самый дорогой человек. Самым дорогим не врут. — А папе? — И папу тоже не буду обманывать. — А мне? — заискивающе спросил Бэкхен. — И тебе, Бэкхенни, я тоже врать не буду. Госпожа О лишь ласково улыбнулась, бросив взгляд на мальчишек через зеркало заднего вида. Да, дети стали почти неуправляемы. Но они с мамой Бэкхена пришли к выводу, что так будет лучше. Бэкхен слушал только Сехуна, младший О перестал быть замкнутым и угрюмым ребенком. Они вместе росли и развивались, познавали мир, играли, придумывали фантастические приключения и мечтали. Из двух непохожих детей сложился отличный тандем, и можно было только надеяться, что их дружба выдержит испытание временем. Так и случилось. По приказу надутых губ и с резолюции топающих ног, было решено отправить первоклашек в одну школу. Распределили сначала в разные классы, но две истерики имени Бёна и одна молчаливая голодовка О исправили ситуации. И понеслось: одна на двоих домашняя работа, одна парта, общие учебники, ланчи, кроссовки, носовые платки, карманные деньги. Доходило до абсурда. Они путали ключи и не могли попасть к себе домой, кто-нибудь мог вообще забыть, что у него есть свой дом, и остаться ночевать там, куда по счастливой случайности зашел. В двух семействах всегда были запасные комплекты постельного белья, одежды, ключей и прочей бытовой мелочи. Еда уже по привычке готовилась на +1 в обоих семействах, мальчишек воспринимали как родных, а иногда, как попугаев-неразлучников. Помрут, если разогнать по разным домам и заставить спать в отдельных кроватях. — Сехун, дай мне свое одеяло. — Нет. — Ну пожалуйста. — Ну нет. — Тогда я замерзну и умру, а подкроватные монстры утащат меня через потайной ход в свое логово на окраине города, за кладбищем. И тебе придется идти ночью, искать меня, чтобы утром родители по сраке не надавали. Сехун наконец поворачивается на другой бок, показывая свою обиженную мордаху, смотрит на Бэкхена пронзительно и спрашивает: — Больше так не будешь? — Больше так не буду. И командует забираться на кровать, под одеяло. Даже своего плюшевого пса отдает. Пока они были в младших классах, их считали идеальными детьми. Все было в меру. И успехи в учебе, и озорные выходки. Ели дружно и хорошо, сильно не болели, одноклассников не задирали, хотя Сехуну очень хотелось. Но стоило им войти в подростковый период, родители похватались за головы. Началось все с того, что после каникул, они вернулись от нареченной общей бабушки знатно подросшими. На это корректно намекали ставшими короткими штаны пижам, а также рукава и космические корабли на каждом сантиметре ткани. Там же они загорели, развернулись в плечах, впервые попробовали выкурить сигареты, и вроде как Бэкхен продолжал баловаться даже в городе. Об этом можно было лишь догадываться по смутному запаху, осевшему в выжженных на солнце волосах, оба не спешили сдавать родителям свои маленькие вредные привычки, однако Сехун с яростью выбивал из рук Бэкхена сигарету, а потом еще полчаса гундел на него каждый раз. И все равно прикрывал его спину. Кстати, волосы были выжжены вовсе не солнцем. Вскоре после очередной закупки новых вещей на вновь подросших детей, был созван экстренный межсемейный сбор, на котором мальчишкам объяснялось, что такое пубертат и как он портит жизнь детям. Дети, которые теперь на каждом углу орали, что они больше не дети, еще потом две недели перешептывались и сравнивали свои изменения в телах, чуть ли не с линейкой бегали, огрызались и трепетно охраняли личное пространство. Но объяснить, что им надо меньше общаться друг с другом и больше с девочками, никто не смог. Просто духу не хватило, ни у одного взрослого человека из четырех. — Хватит трепать меня по голове! Можно же просто сказать «спасибо». — Сам на себя дыхни. Я сказал, что не курю, значит не курю. — Мам, отвали, я знаю, откуда берутся дети. — Стучаться надо!!! — Я же просил НЕ ПОКУПАТЬ БЕЗ МЕНЯ ОДЕЖДУ! КАКИЕ К ЧЕРТУ УТЯТА? — Почему именно я должен выбрасывать мусор? — Подумаешь, двойка. Нафига мне эта физика, я, может, вообще артистом стану. — я БЫЛ РОЖДЕН СВОБОДНЫМ! УВАЖАЙТЕ МОИ ПРАВАААААА! Все наладилось само с собой. Бэкхен, чуть темнело за окном, стал вежливо отнекиваться и уползать к себе домой, а Сехун — всегда возвращаться к десяти вечера, где бы эти двое не шарахались. Совместные ужины стали реже, ночевки сошли на нет, а кроме того, ребята выбрали еще и два разных клуба. Сехун занялся атлетикой, Бэкхену же приспичило порисовать. Даже их музыкальные вкусы кардинально разошлись. Бэк тащился от рока и исполнял оды смерти и противостоянию в душевой. Ему вдруг приспичило носить кожу, заклепки и волосы подлиннее, чтобы трясти было чем, захотелось обзавестись гитарой с усилителем, и даже байком. Сехун же предпочитал танцевальные мотивы и был склонен к попсе, из-за чего терпел резкую критику со стороны друга. И все же они оставались друзьями. Просто родители забыли, что О Сехун и Бён Бэкхен изначально были разными, и их непохожесть сильно проявилась в период гормонального всплеска. Но годы, проведенные вместе, оставили в двух юных сердцах неизгладимый след, смягчили характеры и обточили две индивидуальности друг под друга. В старших классах они уняли свои подростковые замашки, перестали убегать из дома и на рейвы и занялись самообразованием. Далекобегущие планы требовали неслабой подготовки, ведь они мечтали покорить лучшие вузы страны, а потом и вовсе участвовать в программах по обмену. Хотелось путешествовать, разменивать дни и мили, видеть города и людей, показывать себя и не замыкаться в пределах своего города. Они планировали шикарную жизнь, уже чувствовали вкус придорожной еды, а потом влюбились. Сердце Сехуна покорила местная королева красоты, и у него были все шансы заполучить ее взаимное расположение. А что? Подумаешь, немножко шепелявит. Высок, красив, спортсмен, да еще и не дебил. Хотя с последним Бэкхен бы охотно поспорил. Но ему было некогда. Одна милая особа запала на него и таскалась всюду хвостиком, не сводя влюбленных глаз. Бэкхену это дело льстило, тем более дама знала, с какой стороны подступиться. То его внешний вид похвалит, то скажет, что его пальцы созданы для игры на гитаре, хотя всем давно было ясно, что такими спицами лучше по пианинке бацать. То спеть попросит, то ее нарисовать. И все виснет на плечах, в глазки заглядывает, улыбается. Кто сможет выдержать такое внимание? Никто. Вот и Бэкхен скоропостижно обзаводится подружкой накануне перевода в выпускной класс. А Сехун еще год мучается от своей неразделенной любви. Он молчит, стойко переносит душевные терзания, а Бэкхен в праздной неинформированности катается, как кот в сметане. Только когда у него проседает в кармане от цветочно-букетного периода, гормоны довольно идут отдыхать, а в голове складывается детальное представление о половом акте, он впервые замечает состояние Сехуна. Из здорового юноши он превратился в задохлика, все внимание переключил на учебу. Его не интересуют ни встречи, ни вечерники, ни вообще какая-либо развлекательная программа. Он слушает самые грустные и самые бессмертные песни о любви, которые только смог найти по удаленке на компе Бэкхена. Что-то типа «Я все еще тебя люблю» или «Дай мне последний шанс сделать все правильно». Звук бэкхеновского фейспалма достигает космических станций, когда он узнает, из-за чего весь сыр-бор. В девчачих вопросах он уже научен, поэтому смело тащит Сехуна в спортзал, сажает его на питательную диету, наращивает ему мышечную массу, потому что мозговую тот уже перекачал, ведет в молодежный бутик и выбирает самые крутые шмотки, не без помощи своей подружки, конечно. Затем следует курс «молодого ловеласа», в котором Бэкхен детально расписывает, на что девчата ведутся, как взглянуть, что сказать, где коснуться. Почему не охапка роз у парадной, а скудный дизайнерский букет от анонима на парте. Почему надо делать вид, что тебе без разницы на нее, а не подбежать, схватить и что там еще делают в выпускных классах. Почему отношения сложнее, чем шахматная партия, и как купить презерватив, если ты еще несовершеннолетний. Бэкхен учит всему. Бэкхен — гуру. Бэкхену не стыдно рассказать, у него не стыдно спросить, не стыдно пустить соплю по упущенным возможностям. — Чтобы я без тебя делал, Бекхенни… — Дальше бы слушал Лану Дель Рей. — Опять ты за свое? — О, друг мой, забудь навсегда текста ее песен. Теперь ты — МАЧО-МЭН! — Заткнись. — Ну, серьезно. Если твоя фифа узнает… — Интересно, кто же ей это скажет? Они снова ночуют вместе, планируя первое свидание, потом аллилуйя! второе, третье. Сехун счастлив, Бэкхен горд, они гуляют парочками и параллельно сдают экзамены. Близится выпускной. Матери в забытье носятся с мерками для костюмов, заказывают цветы и подарки для учителей, планируют дату переезда детей в институтские общежития, собирают необходимый на первое время скарб и валятся от этого всего с ног. Сехун и Бэкхен валяются на диване, с детским восторгом рубясь в приставку. Свои экзамены они уже сдали, терпеливо вынесли все примерки и начхали на цвет кексиков, которыми будут угощаться на вечернике в школьной столовке. Единственное, что их могло беспокоить в теории, так это с кем пойти на выпускной. Но они были одними из тех счастливчиков, у которых уже были пары. Им оставалось только гадать, наденут ли их дэвушки платья покороче. Потому что какой толк в платье, если из-под него ног не видно? Всю малину обламывает шокирующая новость: первая леди школы бросает О Сехуна накануне выпускной церемонии. Виной тому стал очень пафосный детеныш богатых родителей, прикативший к школе на личном автомобиле. Девочка Сехуна была определенно красивой и доброй, но слишком падкой на роскошь, от того у Сехуна и не стало девочки. О был так разочарован, что не захотел разговаривать с Бэкхеном: противно общаться с тем, у кого с личной жизнью все хорошо. Сехун даже отказался идти на церемонию завершения обучения и, отклонив все заверения и уговоры родителей, так и не пришел туда. Бэкхен, получив сразу два документа об образовании, на секундочку вознесся до небес умственного развития, а потом сбросил почетные грамоты и корешки документов родителям и умчался искать Сехуна. Без его присутствия он чувствовал себя не в своей тарелке, да и тарелки без О Сехуна не было. Как и праздника, праздничного настроения или еще чего. Они вместе пошли в первый класс, и они же должны были закончить этот ад, длиною в десятилетие вместе. Бэкхен захватил с собой заранее подготовленную сумку, ведь то, что парень не придет на свой выпускной, было известно заранее, и еще раньше, гораздо раньше, было известно, насколько Сехун упрям и настойчив в своих решениях. В этой сумке был нехитрый набор: всего лишь потрепанная фондюшница, сливки, несколько плиток шоколада, полупустая пачка сигарет и бутылка отцовского вискаря — подарок по случаю. Можно было подумать, что он таким набором решил прикончить спортсмена Сехуна, но он всего лишь хотел провести реанимацию его разбитому сердцу. Друга он нашел на берегу реки, одиноко сидящего у самой воды. — Ты явно пересмотрел анимешек, — Бэкхен спустился к нему и завалился рядышком. В траве роилась мошкара, от воды тянуло сыростью и холодом, а костюм Сехуна, который его мама так трепетно выбирала, был испачкан грязью. — Что ты здесь делаешь? — Я пришел к своему самому дорогому другу. — И что тебе от него надо? — Хватит прикалываться, — он ощутимо двинул Сехуну в плечо. — Вопросики он мне тут задает. Какой же это выпускной без тебя, дебил? Ты б хоть обо мне подумал. — Я думал, что у тебя будет компания. — Ты про нее что ли? Да мы ж расстались. — Как так? — Очень просто. — Давно? — Еще до твоего случая. — Что же ты молчал? — Не хотел тебя беспокоить лишний раз. — И ты так спокойно об этом говоришь? Дорогим людям не врут, помнишь? — Так я и не врал. Просто промолчал. Понятно было, что после школы нас жизнь разведет. Я ради нее не готов менять свои планы. Она в один институт хочет, я — в другой. Разошлись по-тихому, и слава богу. — Больше не скрывай ничего. Если есть, что рассказать — не молчи. — Окей. Бэкхен взял паузу и поджег крохотную свечку в фондюшнице. Чаша подсветилась теплым светом, и на берегу сразу стало чуточку уютнее. Он поломал шоколад, сложил его в чашечку и стал топить кусочки, периодически помешивая. Дальше в ход пошли сливки, одна на двоих ложка и открытая бутылка со жгучим пойлом. К огоньку свечи добавились еще два красных огонька, над водой поплыл еле различимый в темноте дым. — Бэкхен? — Мм? — А я ради тебя готов поменять свои планы. — Ты же знаешь, я тоже. — Нет, ты не понял. Я их уже поменял. — Смотри-ка, я и вправду не понял. — Я отправил документы в твой универ, а из своего забрал. — Когда? — удивился Бэкхен. — Сразу после экзаменов. — Ты дебил? Какой ты нафиг экономист? — Я просто подумал… — Подумал он, ага. — …что мы станем редко видеться… — Конечно! Детство же закончилось. Нам пора бы уже повзрослеть. — А я этого не выдержу. Бэкхен проглотил свою колкую фразу и уставился на профиль Сехуна. — А абсолютно неинтересный профиль образования и нелюбимую профессию выдержишь? — Выдержу. Бэкхен вздохнул. Черепаха, на которой стоит весь мир, может трижды подпрыгнуть, сместив литосферы и расплескав океаны, но Сехун все равно будет стоять на своем. — Вместе так вместе. — Ты не рад? — Я готовился к этому расставанию целую вечность. А ты просто взял и перехотел, — Бэкхен улыбался. Он был счастлив такому повороту событий. — Как круто, что она тебя бросила, — ляпнул он и тут же получил втык. Когда настало время уезжать, две семьи собрались вместе, сгрудились у машины и никак не могли распрощаться со своими детьми. Со всех сторон сыпались советы и наставления, мамы пытались запихнуть в занятые сумками руки еще немного еды, хотя ее запасы можно было истреблять в течение месяца всей общагой. Отцы семейств чинно жали широкие ладони своих сыновей и старались не обронить скупые мужские слезы, так и норовящие скатиться по выбритым щекам. Сехун и Бэкхен переглянулись. В глазах у обоих зависло утомленное отчаяние. Было грустно, но в то же время друзья были не из той породы, которым за счастье наматывать сопли на кулак и откладывать вылет из родного гнезда. Впереди их ждала новая, увлекательная жизнь, и да, «родная моя, я не возьму с собой эти пирожки». Они успели свернуть с родной улицы, как Сехун решил остановиться и принялся рыться в вещах. — Ты приготовил мне подарок? — спросил он Бэкхена из недр дорожной сумки. — Нет, много чести, — отмахнулся Бён, представляя, как они возвращаются к дому и карусель прощаний запускается вновь под самую зажеванную песенку. — А я приготовил, — Сехун протянул Бэкхену пухлый ежедневник. Черный, кожаный, подбитый металлической рамкой, внутри он был пуст, без линий и указателей. Лишь в самом уголке на предпоследней странице стояла сехуновская подпись и открытая дата — год, в который они познакомились. Бэкхен лишился дара речи. Они не договаривались о презентах, поэтому получить подарок было и приятно, и неловко. — Я подумал, что мы уже давно не дети, и у нас могут быть секреты. Точнее, они могут быть у тебя, ведь я все рассказываю. — Таки все? А как же перевод в мой институт? — Было такое, — кивнул Сехун, ничуть не смутившись. — И это единственный случай за все время. Он как раз и заставил меня подумать о том, что у тебя могут возникнуть такие вещи и мысли, которые и секретом-то толком не будут, но и рассказывать их не захочется. В общем, чтобы сдержать свое обещание и в то же время хранить какие-то личные вещи в тайне, я предлагаю тебе завести дневник. — И что я там должен писать? — Все то, что не сможешь мне рассказать. Так я буду знать, что ты со мной полностью искренен, даже если чего-то не договариваешь. — Эх ты какой, интересный. А где же мои гарантии твоей честности? — Я даю тебе слово. — И все? — Да. Ты тоже пообещай. Бэкхен тягостно вздохнул. Долгие годы научили его, что спорить с Сехуном бесполезно. И мало того, что он был упрям, так еще и считался большим интуитом — раскалывал Бэкхена на наличие секретиков только так! Но и Бён свой скилл прокачал, будь здоров. Пусть это и портило отношение, но были моменты, о которых он никому не говорил. Были, однозначно были. И с каждым днем, Бэкхен не мог точно сказать, когда это началось, эти моменты порождали все больше и больше проблем. А теперь хитренький О Сехун требовал от него дать слово, что все тайное станет явным на чистеньких страничках новенького ежедневника. Пожевав губы, Бэкхен ответил. — Только из-за большой любви к тебе. Обещаю. — Хорошо, — Сехун удовлетворенно откинулся на сидение. — Прям сейчас и начну, — Бэкхен выудил из рюкзака ручку, которой предназначалось приступить к работе только в начале учебного года, и раскрыл ежедневник на первой страничке. — Нет, не надо. Зачем прям сейчас? — Сехун потянулся к Бэкхену, но тот лишь сильнее прижался к двери авто и торопливо махнул пару слогов. — ДОРОГОЙ ДНЕВНИК! Нет, не так… — зачеркнул и нахмурился Бён. — Бэкхен, не надо, — Сехун пытался достать его с водительского сидения и настучать по голове этим гребаным ежедневником. — ДОРОГОЙ СЕХУН! СЕГОДНЯ Я СНОВА СТЕР ДЛЯ ТЕБЯ СВОИ ЛИЧНОСТНЫЕ ГРАНИЦЫ. Так-то лучше. — Вот ты жопа с ручками! — взревел О, злобно плюхнулся на свое место и резко вывернул руль, выезжая на дорогу. — Ты сам этого хотел, — парировал Бён, ничуть не смущаясь гневной реакции. Они вообще могли друг другу накостылять, а потом хором натираться льдом, чтобы сильно не опухало. Но обижать Сехуна было последним делом. В нем все еще жил тот маленький мальчик, прятавшийся за юбкой и потрясающий кулачком просто потому, что ему легче было обидеть кого-то первым, нежели потом терпеть боль предательства. Сехун всегда был чуть мудрее, чуть чувствительнее, но намного, намного сильнее Бэкхена духом. В приливе нежности к тому карапузу, что навсегда отпечатался в его памяти, он отбросил злополучный дневник и приобнял своего друга, насколько позволяла спинка сидения. — Ты мешаешь мне вести. — Прости меня. — Нит. — Ну, Сехун. — Побереги свои личностные границы. — Не язви. Хочешь мой самый большой секрет? — Ну. Бэкхен поелозил немного, оценивая степень своей искренности и до идиотизма скудный запас секретов, а потом произнес: — Я терпеть не могу, когда ты на меня дуешься.