Итак, теперь, оберегая историю своих родителей под сердцем, я стала жить с новой семьёй, каждый день во время совместных приёмов пищи или прогулок пытаясь выведать у них информацию о пропаже. Как назло, мне не говорили ничего, кроме сухих фактов и подробностей жизни Эрика и Магды, которые я уже слышала тысячи раз.
На второй день моего пребывания я попросила, если родителей это не затруднит, показать мне фото родителей. Они тут же нашли старый запыленный альбом с общими снимками. Я увидела пожелтевший, погнувшийся по краям снимок. На нём были запечатлена группа студентов и аспирантов — я сразу узнала ту самую компанию, собравшуюся реализовать масштабный психологический проект, — и чета Максимофф стояла почти посередине. Рядом с ними, по центру, я заметила двух молодых людей, их глаза светились от счастья. Мужчина обнимал женщину за талию, а та, в свою очередь, держала руки на чуть округлом животе. Они улыбались. Искренне. Мои родители… Мы все до сих пор таили надежду на то, что они остались в живых, хоть и бесследно пропали.
Я попросила разрешения оставить это фото у себя и, поместив его в рамочку, поставила на тумбу возле кровати. С тех пор первое, что я видела, просыпаясь, были улыбки своих мамы и папы.
Тем временем я продолжала ходить в свою школу. Понятия не имею, каким образом — может, мои знакомые из приюта всем разболтали, — прошёл слушок, что я теперь являюсь членом полноценной семьи. Я старалась скрывать этот факт до последнего (далеко не всем хотелось узнать об этом: половина либо радовались, либо зеленели от зависти — я по себе знала), но теперь чувствовала себя так, будто кто-то без разрешения вторгся в мою личную жизнь, считая своим моральным долгом или задеть меня глупой шуточкой, или безостановочно говорить о том, как же мне повезло. Ну что за люди такие!
Тем не менее, сколько бы хороших знакомых у меня ни было, находились и недоброжелатели, желавшие самоутвердиться за счёт своих нелепых издевательств и унижений, направленных на беззащитных и более слабых детей. Я понимала, с кем мне предстоит встретиться, и готовилась к этому с самого начала. Поэтому у меня и не было друзей — я отгораживалась от мира, пока он не отгородился от меня.
Мне было легче — по крайней мере потому, что я уже могла опираться на свою семью и искать у них помощи и поддержки. Раньше я не осознавала, насколько сильно в ней нуждалась, и поняла это только сейчас, когда со мной стали происходить события, о которых я иногда вспоминаю ночью и которые вызывают у меня панику в душе, хотя — казалось бы — ничего страшного не произошло. Но это было нелепо. Наш мозг почему-то обожает вспоминать нелепые истории, пока мы усердно пытаемся заснуть.
Это случилось в выпускном классе. Мне было нелегко, ведь постоянно приходилось думать о предстоящих экзаменах, а времени подготовиться часто не хватало. Тем более требовались усилия, чтобы осознать грандиозные изменения в моей жизни с появлением семьи. Ведь именно из-за неё у меня возникали некоторые проблемы.
В приюте я знала некоторых недоброжелательных детей, которые по субъективным причинам ненавидели этот мир и полагали, что жизнь представляет собой смесь грязи, отвращения и несправедливости. Если быть честной, я и сама иногда допускала подобные мысли, хоть изо всех сил и старалась смириться с этим фактом и жить дальше, не допуская подобным бедствиям каким-нибудь образом отразиться на мне. Так или иначе, я понимала, что вся эта жестокость отверженных детей задевает меня и вводит в подавленное настроение, а потому каждый раз усердно пыталась от неё отказаться, сколько бы мне того ни стоило. Иногда, забываясь в других проблемах, у меня это даже получалось. Как-то приходилось спокойно жить шестнадцать лет подряд.
Но я была исключением из правила. Остальные дети не подавляли себе зависть и злость. Я говорю не обо всех детях, конечно же: большинство из них были добродушными, самостоятельными и самодостаточными. Однако же мне приходилось встречать ужасных, не способных на сочувствие и сопереживание, в том числе они не могли и радоваться за других, пусть даже мало знакомых им людей. Их, на моё счастье, оказалось совсем мало.
Но всё же они присутствовали в моей жизни.
Самый яркий представитель — широкоплечий низкорослый парень, напоминавший собой комод, по фамилии Земо. Его внешность действительно приближала его по внешности к какому-то многоуровнему шкафу: глаза навыкате, выпирающий подбородок, обвисший живот (прошу заметить, обвисший не из-за какой-нибудь болезни, а из-за постоянных перекусов на стороне за счёт украденных им самим денег). Насколько я поняла, этот мальчик обладал низкой самооценкой, раз самоутверждался унижением беззащитных ребят. Этот-то повсюду за собой таскал компанию, состоящую из двух-трёх его одноклассников, таких же грязных, воняющих помоями и грязью мальчуганов, которые не просто пытались запугать всё, что движется, а ещё и отвергнуть от себя — настолько, что их обходили стороной и не подступали к ним ближе, чем метров так на двести. Я часто задумывалась, каково приходилось ученикам в мужском туалете, когда туда заходил Земо. Нелегко, если так подумать.
И однажды, когда я, угрюмая, выходила из класса по окончании последнего урока, держа в голове домашнее задание и направляясь к выходу, я вся была в раздумьях по поводу своих родителей: перекручивала в голове их историю, снова и снова представляя образ двух студентов, которые просто хотели… изменить мир? Остаться вместе и создать семью? Жить счастливо? Всё вместе. Я набрала специальных учебников и книг по психологии в библиотеке, надеясь дома поискать материала, связанного с таким человеческим фактором, как страх, а там, возможно, поинтересоваться, не остались ли какие-нибудь, хоть самые короткие, заметки из газет о моих родителях и их проектах. Вероятно, их статьи публиковались в научных журналах и разного рода справочниках. Если они запомнились такими рискованными и решительными, то мир должен был постараться их запомнить!
С такими мыслями я следовала по коридору со стопкой учебников в руках, смотря исключительно в пол и не думая даже обходить людей, мельтешивших вокруг меня. И так я смотрела долго, очень долго, даже добралась до ворот, ведущих на школьный участок, пока не поняла, что прямо передо мной, внезапно, как цунами, возник Земо и снёс своим выдающимся пузом все мои учебники, отчего те полетели на пол и рассыпались — явно не в том порядке, в каком я их бережно складывала. Парочка из них раскрылась, страницы примялись, загнулись уголки — мне было так больно смотреть на них! Окатив Земо самым гневным взглядом их всех, что накопились в моём арсенале, я с поджатыми от злости губами и продолжая смотреть на него исподлобья, наклонилась, чтобы собрать учебники. Он ухмылялся. Злорадствовал.
«Мне тут птичка нашептала, что у нашей Ванды появились новые родители, — начал он. Я уже подозревала, к чему он ведёт. — Говорят, теперь она живёт в обеспеченной семье. Свой дом в городе, неплохо, правда, парни? — он обернулся к своим дружкам и загоготал. Те загоготали вместе с ним. Стадо баранов, не иначе. — Из грязи в князи. Вот как это делается. Готов поспорить, теперь ноги её не будет в нашем приюте.»
Я уже поднялась и, заручившись учебником, была готова с поворота зарядить им по этому расплывающемуся лицу. Я ещё не говорила, что этот Земо напоминал мне Джаббу? Но как только пособие по психоанализу было готово встретиться с его текучими, как мороженое на солнце, щеками, он выдал последующую свою тираду, от которой мой лоб покрылся испариной, а сердце застучало так быстро, что, наверное, вот-вот выпрыгнуло бы из груди и совместными усилиями мы бы надавали этому гаду за его слова. «Кстати, я видал ту семейку, что приходила за ней. Кажется, у них есть сынок. Ему лет так восемнадцать. Девчонки говорили, что выглядит он привлекательно, но я не знаю, я не специалист по парням, на самом деле. Я вот что думаю: теперь у Ванды появился новый объект восхищения. Эх, а мы-то все думали, как теперь ей придётся без Вижна! Ведь она в нём души не чаяла. А он сбежал от неё. Ну ничего, думаю, новый брат его заменит. У Ванды есть какая-то странная особенность — чувствовать влечение к своим братьям, не так ли? О, кажется, он идёт прямо сюда! Могу видеть его взгляд. Он прожигает насквозь, не так ли?»
Все его слова сливались для меня в единый поток бессмысленных звуков, его длинная, насыщенная, как ему, наверное, казалось, возвышенными словами речь для меня была нечленораздельной, а его хитрая самодовольная ухмылка так и сияла ярче полуденного солнца. Пытаясь не выдавать наворачивающиеся на глаза слёзы я со всей силы замахнулась и ударила Земо по лицу, прямо пособием по психоанализу (простите, дорогие авторы, но я только что показала мгновенную карму одному мальчику, не знавшему о существовании таких простых понятий, как «мораль» и «тактичность»). Я смотрела, как его щёки развеваются по ветру, как в замедленной съёмке, а он прижимается рукой к подбородку, боясь, как бы от подобного удара у него не вылетели зубы. Я сжала губы в узкую трубочку и сделала глубокий вдох, пряча слёзы. Прислужники Земо тут же кинулись к нему, интересуясь, не сильно ли он пострадал (боже, это было жалкое зрелище! Трое долговязых худощавых хамов утешают бедненького мальчика, которому, наверное, первый раз в жизни задала девчонка. Причём не обычная девчонка, а Ванда, та самая, над которой можно было бы хорошенько поиздеваться. Ох, кажется, только что ущемили их чувство собственного достоинства).
Я почувствовала, как кто-то, повторяя моё имя вперемешку со словом «спокойно», оттаскивает меня от парней, и только через пару секунд я заметила, что это был Пьетро. Он пытался угомонить меня, пока я не наделала чего-нибудь безрассудного, о чём потом точно бы пожалела, но я даже при этом вырывалась из его крепких рук, желая хорошенько наподдать хулиганам, от которых страдала вся школа Ещё бы! В следующем году они бы перешли в выпускной класс. Остальные именно в силу их возраста их и боялись. Но я к числу детей, которых можно запугать, более не принадлежала.
Пьетро оттащил меня, крепко держа за подмышки. Во мне вскипала кровь от злости, и, несмотря на все его утешения, мне до сих пор хотелось врезать Земо со всей силы. «Тихо, Ванда, тихо», — повторял брат. Ему легко было говорить! Только что никто не кричал ему прямо в лицо о тайне, которую он пытался скрывать столько лет. Тогда я внезапно осознала, что все вокруг, похоже, узнали о моих чувствах к Вижну. С большой вероятностью он и сам о них знал — я постоянно напоминала себе о его сообразительности.
Пьетро в два счета помог мне собрать упавшие книги, пока я отряхивала школьную форму от пыли и земли. Мои волосы растрепались. Кажется, пока я пыталась ударить Земо, я ещё и прокатилась по асфальту — иначе откуда у меня эти свежие царапины на коленях? Всегда завидовала мальчикам — в их брюках можно было не беспокоиться за внешний вид голых ног.
Пока мальчишки помогали своему предводителю оправиться от самой сильной психологической травмы в его жизни, Пьетро, крепко схватив меня за обе руки, отвёл меня за территорию школы и усадил на лавочку, которую не было заметно за высоким каменным забором. Я старалась дышать спокойно, даже пыталась усмирить себя, прогоняя в уме цифры по порядку от одного до десяти — старый проверенный метод. Книги были сложены аккуратной стопкой между нами. Пьетро осторожно, я бы даже сказала нежно, отодвинул пару локонов, выбившихся из общей прически, с моего лица и стряхнул едва заметные пылинки с рубашки. Я шепотом, еле слышно, поблагодарила его, стыдливо потупив взгляд. Южный ветер ласково обдувал лицо, а вот весеннее солнце палило не на шутку. Я поджала губы. Слова сами не приходили на ум. Во мне поселилась надежда, что, может быть, Пьетро сам начнёт разговор, но… неловкое молчание затянулось надолго. Не зная, как вести себя в подобной ситуации, я принялась рассматривать собственные ногти, ладони, кисти, пытаясь отыскать мнимые остатки земли или грязи. Ох, они бы так спасли меня сейчас!
Пьетро сделал глубокий вдох, облокотился о накалённый солнцем забор и покосился в мою сторону мне снова показалось что он изучает меня словно под микроскопом и пытается найти во мне какие-то особенные черты. Похоже, это его забавляло. Он делал так всегда, когда я сидела сантиметров в тридцати от него и мы не обменивались даже формальными фразами. Мне оставалось только смириться. Пусть делает, что хочет.
Правда, спустя некоторое время пристального осмотра, от которого я вся краснела и даже покрывалась мурашками с головы до пят, он произнёс: «Я не буду выяснять, что только что увидел. Я знаю, что, раз ты ударила того парня, у тебя были свои причины. Мне гораздо интереснее другое: что он имел в виду, когда говорил про твои чувства к брату?»
Боже мой! Ну конечно. Ему нужно было подоспеть как раз в тот момент, когда Земо стал выдвигать свои теории. «Ничего, — отрезала я. — Не слушай его глупые сова. Он постоянно несёт чушь.» В душе я надеялась: может, этой невинной отговорки хватит, чтобы Пьетро мне поверил? Или снова придётся придумывать что-нибудь на скорую руку? На моё счастье, он лишь ухмыльнулся, покачал головой — это был знак недоверия? — и положил руку мне на плечо. «Ладно, пусть будет так. А теперь — пойдём домой?» И я согласилась.
Обычно я возвращалась мимо городского порта — от школы до него было рукой подать. Как странно! После побега Вижна я каждый раз подолгу всматривалась в горизонт, всё ещё надеясь, что в один прекрасный момент он вернётся — вернётся ко мне, и я встречу с его распростёртыми объятиями, такого, как раньше, прекрасного, лучезарного, величественного, жалевшего о своём уходе. Я много мечтала, как он найдёт себе пристанище в городе или — мои фантазии находились на грани фантастики — моя семья приютила бы и его и мы бы стали жить вместе, счастливо! Но мечты оставались мечтами. Моё солнце больше не поднималось из-за горизонта.
Тем не менее, после того как я наконец выбралась из-под давящих стен приюта в новую семью, я перестала ходить мимо него домой из школы. Он навевал огромное количество воспоминаний, и не все из них были такими уж приятными. Я иногда ловила себя на том, даже забывала какие-то мелочи в его фасаде или конструкции: мне слишком сильно хотелось оторваться от него и не чувствовать себя больше его частью. «Это, кажется, твой бывший приют!» — словно прочитав мои мысли, произнёс Пьетро и указал пальцем на видневшийся из-за крыш домов купол. Здание изначально служило храмом, лишь затем его перестроили. Мне так и хотелось буркнуть: «Парень, ты был здесь неделю назад. Конечно, это тот самый приют». Но я лишь отмахнулась небрежным: «Я стараюсь не ходить мимо него», — и снова потупила взгляд, показывая, что не желаю об этом разговаривать. Мы шли молча, каждый думая о своём, но я была уверена, что Пьетро обдавал меня своим изучающим взглядом, как южный ветер обдавал мое лицо. Он нёс целую кипу книг, которые я позаимствовала в библиотеке. За это стоит быть ему благодарной: в одиночку я бы никогда не дотащила их до дома.
«Почему ты оказался рядом со школой?» — как бы невзначай поинтересовалась я. «Не знаю, — он хмыкнул. — Хотел узнать побольше о тебе. Ведь мы теперь всё-таки брат с сестрой. Сама подумай: мы практически ничего друг о друге не знаем.» «Ты все равно теперь знаешь обо мне гораздо больше, чем я — о тебе: только твоё имя да фамилию.» «Ты сама отказывалась со мной общаться. Я что, тебя пугаю?» — он поморщил нос. Я понимала, что в этом ему стоит признаться, и, может быть, хоть тогда он поймёт, что впериваться в людей взглядом неприлично. Но как только я раскрыла рот, мы увидели перед собой невысокие металлические перегородки и красно-белые полосатые линии. Дорога была перекрыта. Дорога, по которой я обычно возвращаюсь домой из школы. Ограждения виднелись ещё на протяжении нескольких метров. «Уважаемые, разойдитесь! — кричал мужчина в рабочей форме. — Здесь ведутся дорожные работы!»
Я хотела стонать от недовольства. Конечно, повезло мне! Почему они решили провести свои «раскопки» прямо здесь? Я поджала губы. «Мда, — протянул мой брат. — Придётся обходить. Какая ещё дорога ведёт отсюда до дома?»
Видимо, сама судьба велела мне свернуть и направиться домой через приют. Так мы с Пьетро и поступили. Снова играя в молчанку и отказываясь говорить друг с другом. Я — потому что не хотела открываться ему, а он, вероятно, ждал моей очереди произнести хотя бы один звук, кроме тяжелого сопения. Когда мы шагали мимо приюта на расстоянии как минимум метра друг от друга, какое-то сильное желание, схожее на примесь ностальгии и печали, заставило меня невольно поднять взгляд и посмотреть на портал здания. Старые двери были все такими же грязными и скрипучими. Я не могла поверить, что была здесь только неделю назад. Я увидела ставших мне родными воспитателей, детей, следовавших за ними, как за мамами-гусынями, парочку охранников. Те, в свою очередь, заметили и меня и помахали мне руками в знак приветствия. Я нацепила улыбку на лицо и поздоровалась с ними. Мы хотели лишь скорее пройти мимо территории, но охранник сделал задумчивый вид и тут же понёсся обратно в здание. Я, опешив, остановилась. Спустя пару мгновений он вернулся. «Ванда, постой! — он запыхался. В руках он держал крохотный конверт. — Тебе пришло письмо. Мы думали выкинуть его, но решили дождаться тебя. Ты услышала нас!» он протянул мне аккуратно запечатанное послание. Конверт украшали лишь пара строк, исписанные тянущимися вверх буквами, обозначающими адрес приюта. И мое имя. Я тут же узнала этот почерк. И ужаснулась, не веря своим глазам. Мне казалось, это был сон. Но письмо пришло от Вижна.
***
Я сидела на кровати, уронив взгляд в неопределенную точку на полу. Из моих рук едва выпадал конверт. Я уже не старалась его удержать. Вряд ли я сделаю это, раз не удержала самого дорогого человека в моей жизни.
Я бы перечитывала его снова и снова, пока не выучила бы наизусть. Но только все, что я хотела узнать, уже лежало на поверхности, и ни одно слово не изменится, если я лишний раз посмотрю на текст.
Дорогая Ванда!
Все как в тот раз, когда я, однажды проснувшись, узнала, что он сбежал навсегда. Теперь я в этом удостоверилась.
Я решил написать тебе, чтобы сказать, что со мной все в порядке. Ты, возможно, вся извелась после моего побега. Наверное, приют вверх дном перевернулся?
Если ты это читаешь, то я, вероятно, прямо сейчас в какой-нибудь великой стране с красивыми закатами. Я жив, здоров и в безопасности среди других служащих вооружённых сил. Наша рота сейчас отправилась в долгое путешествие по Средиземноморским землям; говорят, важная охранная миссия. Я напросился к ним, сказав, что мой отец был великим капитаном, и я пытаюсь найти хоть какую-нибудь весточку о нём. После долгих раздумий они меня приняли. Я собираюсь поступить на службу и заработать неплохой авторитет, но что самое главное — продолжить дело отца, доказать всем, что он ещё не умер, пока есть я, его сын, его наследник. Наша фамилия ещё долго будет звучать в Штатах.
Я сбежал не напрасно. Меня больше ничего не держало в приюте. А к опасности у меня всегда было пристрастие. Я надеюсь обрести счастье здесь, заглядывая за горизонт. Я хочу найти край земли.
А пока что — я не прощаюсь с тобой, но и не обещаю вернуться. Наша жизнь полна сюрпризов и опасностей, а что поджидает меня за очередным поворотом — скалы или чистый, тихий горизонт — мы никогда не узнаем.
Не жди меня. И будь счастлива. Надеюсь, ты сможешь пережить эту бурю без твоего вечного якоря.
Вижн.
Черт возьми, сколько метафор! Сколько красивых слов, обещаний! Эгоист! Я снова прошлась глазами по тексту. Ни одного извинения, ни даже намёка на стыд или сожаление. Я делала глубокие вдохи, пытаясь не разорвать письмо в клочья. Его больше ничто не держало в приюте… Я была ничем для него.
Он ведь мог поступить иначе, даже если бы хотел служить во флоте. Он мог предупредить меня, а не сбежать. Сминая письмо, понимая, что не в силах больше вернуть Вижн, я сдерживала тихие рыдания. Меня предали.
Родителей не было дома в тот момент. До вечера они оба коротали время на работе. А вот Пьетро остался. Я даже не знала, должен ли он в этот момент находиться на учебе или работе. (Чем он вообще занимался по жизни?) «От кого пришло письмо?» — поинтересовался он, опускаясь на кровать рядом со мной. Я покачала головой. И чего он только сел? Я ведь хотела спокойно побыть в одиночестве. «Ну же, я же вижу, что ты плачешь», — он осторожно приподнял мой подбородок и заглянул в мои глаза. Я в свою очередь успевала рассмотреть его — это невероятное сочетание серого и голубого, обрамлённые пушистыми ресницами, настоящий сапфир можно было разглядеть в этих очах. О, это были не глаза — целые планеты! Они показались мне настолько необычными, что я не уставала любоваться ими. Я была настолько близка к ним, что видела в них своё отражение. «Ну так что, расскажешь?» — улыбнулся Пьетро. Не ухмыльнулся, ни даже обвёл меня тем самым похотливым взглядом — ничего из этого, лишь легкая понимающая, немного грустная улыбка. И я, поддавшись этому очарованию, молча кивнула. «Вижн… моя первая любовь» — прошептала я. А мысленно добавила: «И вечная».
И, к своему удивлению, поведала ему все, о чем боялась рассказать даже мисс Денверс.
