Секрет

С Гоголем что-то происходило. Сторонний не заметил бы этого — молодой писарь в целом производил впечатление человека со странностями-, но у Гуро глаз был наметан: в Николае Васильевиче нечто неуловимо менялось. Когда в Петербурге Яков Петрович согласился взять горе-поэта на должность своего помощника, он был почти уверен, что за овечьей внешностью Гоголя скрывается лисья сущность. Даже с некоторым азартом ждал момента, когда она проявится. Однако, Николай Васильевич оказался несколько иного кроя. Бесхитростный, но слегка замкнутый в себе, он был, однако, незаменимым помощником: без устали следовал Николай Васильевич за Гуро в любой край Диканьки, допоздна засиживался он с дознавателем за отчетами, хотя и выглядел после этого как оживший мертвец. Яков Петрович мальчишкой дорожил и, безусловно, доверял ему. Потому странное поведение Гоголя он приметил сразу. Писарь стал избегать прямого взгляда Гуро, лишь украдкой рассматривая его, когда считал, что никто не видит этого, уходил от разговоров, которые не касались напрямую расследования, да и сам пропадал часами вне поля зрения дознавателя. Все это было не слишком подозрительно, ведь, возможно, Николай Васильевич был заинтересован лишь в деловой стороне их отношений, вот только чутье Гуро говорило о том, что дело здесь нечисто. Нет, Яков Петрович не считал, что Гоголь строил заговор или нечто подобное, ведь неприятности, скорее, случались с ним, а не из-за него, но внутреннее чувство подсказывало Гуро, что первым молодой человек причину своего изменившегося поведения не раскроет. Потому дознаватель сейчас находился возле комнаты Гоголя — тот уехал час тому назад -: не для того, чтобы обличить его, а затем, чтобы помочь разобраться в проблеме, о которой Николай Васильевич умалчивал. Постучав в дверь, Гуро выждал некоторое время, чтобы убедиться в отсутствии в комнате того, кто мог бы помешать осуществлению задуманного. Никакого ответа не последовало, и дознаватель вошел в помещение, вполне закономерно не обнаружив кого-либо внутри. Комната выглядела несколько нежилой. Вещей Николая Васильевича не было видно, кровать не тронута — писарь, по всей видимости, вновь не ложился, мучимый кошмарами: лишь разложенные на столе бумаги указывали на то, что помещение не пустует. Гуро медленно прошел к рабочему месту писаря, окидывая пространство цепким взглядом. Следовало поторопиться — Гоголь мог вернуться в любой момент и застать Гуро в весьма противоречивом положении. Яков Петрович склонился над столом, не касаясь бумаг: сперва общий анализ. Его взгляду были открыты лишь некоторые записи, связанные с делом, не содержащие, по сути, ничего, что было бы не известно Гуро. Бегло просмотрев исписанные документы, дознаватель наткнулся взглядом на видавшую виды черную папку — за слоем наваленных бумаг он сперва не приметил ее. Аккуратно сместив все документы на стол, Яков Петрович взялся за интересную ему вещь. При рассмотрении, впрочем, ничего нового она не содержала — в ней хранились все те же записи, лишь упорядоченные в соответствии с хронологией событий. Гуро собирался, было продолжить свои поиски, но его внимание неожиданно привлек один факт: задняя обложка папки казалась чуть толще, чем ей следовало быть. Проверяя свою догадку, дознаватель провел пальцами по внешнему корешку папки, и она поддалась, открывая потайное отделение. Яков Петрович почувствовал удовлетворение вкупе с азартом: внутри находились несколько полностью исписанных листов бумаги. Осторожно вытащив их из тайника, Гуро начал жадно вчитываться в строки. Записи эти напоминали нечто вроде личных размышлений и содержали краткое описание событий, происходивших с молодым человеком, начиная с приезда в Диканьку. Дознаватель усмехнулся, встретив едкую фразу «сельский франт», брошенную в отношении Бинха. В целом, писарь был человеком кропотливым и слегка насмешливым — тонкая ирония незаметно скользила меж строк. На последнем листе, к удивлению, Гуро обнаружил странную запись, от которой бросило в жар: «Мучаюсь. Неизвестность эта хуже горячки, право. За что они так истязают меня? Елизавета не предаст мужа, мне ясно это было с первого мгновения, но чувства… Глупое сердце мое не может отделить ложь от истины, а ведь еще Гуро… Я безумец. Совершенно точно безумен, если мог допустить, что отношение его ко мне подобно… Нет, даже в мыслях не произнесу этого. Но как сладка эта выдумка…» От удивления Гуро едва не выронил папку, рассыпав все бумаги из нее. Неужели Гоголь. Нет, пока что рано делать выводы. Для начала нужно понаблюдать за ним, и тогда, быть может, все прояснится. Яков Петрович аккуратно вложил бумаги в тайник и вернул вещи на свои места — ничто не должно было выдать его небольшого расследования. К слову, все это он сделал очень вовремя — через пару минут в комнату ворвался Гоголь, чем-то крайне обескураженный. На эмоциях, Николай Васильевич не заметил даже Гуро, что стоял у окна, и, лишь когда повернулся к столу, чтобы повесить камзол на спинку стула, увидел дознавателя. В мгновение лицо Гоголя сменило несколько эмоций: от удивления и непонимания, до ледяного ужаса и..надежды? Он как-то нервно улыбнулся, будто выискивая на лице Гуро подтверждения своим подозрениям, но тот лишь привычно усмехнулся. — Я вас искал, голубчик. Не желаете ли отобедать? С удовлетворением Яков Петрович отметил, как изо всей фигуры Гоголя разом исчезла нервная напряженнось. Писарь успокоенно кивнул и первым вышел из комнаты. Гуро нужно время. Он со всем обязательно разберётся, но не в его интересах допытываться у Николая Васильевича ответов на все возникшие вопросы прямо сейчас. Некоторым секретам все же нужно оставаться секретами.